Он подтягивал ее по английскому и математике, научил водить автомобиль и сплавляться по реке на байдарке. Никогда не ябедничал маме и дал несколько важных советов, когда она разошлась с Лешей.
Такой большой и сильный, он скончался в облезлой палате онкобольницы и в гробу лежал худой, желтый, не похожий на себя.
Поп вонял ладаном, с изголовья гроба смотрел высокомерный и неприятный святой, и хотелось столкнуть икону.
Она боялась, что табуретки не выдержат веса, гроб повалится на асфальт. Что Альберту жмут туфли, в которые его нарядили, потому что при жизни он носил только кроссовки. Боялась, что бабушка Зоя упадет в могилу. Как она кричала, заламывая руки: «Сыночек, сыночек».
Там же темно, всхлипнула мама. Тук-тук-тукзаколотили крышку.
Вокруг покойника уже роились стервятники. Родственники, которых ни Саша, ни мама ни разу не видели. Гильдеревы: пучеглазая ведьма, двоюродная сестра Альберта. Ее сынки и муж-палестинец, ни бельмеса по-русски.
Мама и дядя Альберт не были расписаны.
Почему-то, черт бы их побрал, они не зарегистрировали официально брак.
И мама была просто сожительницей.
Такое мерзкое, гадское слово. Со-жи-тель-ница.
Так шипит змея, такое цедит толпа вслед опороченной женщине, и тычет пальцами, и швыряет камнями.
А женщина стоит на помосте горделиво (засунула бы ты свою гордость), как в «Алой букве» Натаниэля Готорна.
Забирай девку, и драпайте отсюда подобру-поздорову.
Маме пришлось схватить Сашу, чтобы та не выцарапала ведьме глаза. Черные выпученные зенки. И чтобы не скормила их пухлощеким близнецам.
Плохо, плохо! бубнил палестинец.
Разговор состоялся у здания суда. Мама просила Сашу не разговаривать с Гильдеревыми, но ведьма бросила в спину: «Угробили брата моего, теперь хотите дом отжать?»
Саша захлебнулась злостью. Розовой дымкой заволокло взор. Она ринулась на ведьму, та усмехалась.
Как вы смеете?
У-у, издевательски тянула Гильдерева, вы поглядите на нее! Шавка малолетняя!
Да как вас земля носит? Саша не замечала горячих слез.
Со взрослыми разговаривать научись, хамка!
Мама тащила к себе, увещевала.
«Ну что? спрашивала Гильдерева немо. Что ты мне сделаешь?»
Ничего
Мама пять лет ухаживала за тяжело больной бабушкой Зоей, была ей сиделкой и медсестрой. Ведьма ни разу не соблаговолила хотя бы по телефону поинтересоваться самочувствием родной тетки.
Бабушка Зоя умерла на девятый день после смерти сына. Умерла при Саше: задышала хрипло, всхрапнула и словно оплыла. Буднично, прозаично. Ее, как ветошь, вынесли из дома санитары: щуплое тельце в гамаке простыни.
Вторые похороны. Быстрее, проще. Наверное, к такому можно привыкнуть.
Бабушка Зоя не оставила завещания.
На суде «ваша честь» откровенно зевал и почесывал красные глаза. Адвокат сказал, что Алексиным повезло. Им хотя бы заплатили треть от стоимости жилья. Треть, на которую ты купишь либо конуру либо квартиру в поле.
И в дом въехали Гильдеревы, будь они прокляты.
Все это: похоронные ритуалы, черный венчик на лбу, омовение и ладанкипронеслось в голове Саши при виде шуточной могилы.
Девочка, придерживая двумя пальчиками, медленно тащила к ямке гроб. Он был сделан из разрезанной пополам морковки, выдолбленной, как лодочка. В морковке, брюшком вверх, покоилась дохлая муха.
Раба божьего, сказал мальчик. Бр-бр-бр, раба божьего.
«Он ее отпевает», догадалась Саша и поежилась. Жутковатый сорокоуст для мертвого насекомого.
Муха в гробу ворочалась с бока на бок.
Странные у вас забавы, сказала Саша.
Девочка сердито цыкнула.
Раба божьего, бр-бр-бр
Морковный гроб опустился в ямку.
На Радоницу Саша навещала кладбище, и ее ужаснула просевшая могильная насыпь. Там, внизу, провалилась крышка домовины, и грунт засыпал дядю Альберта, его сомкнутые веки, его впавший рот, и черный костюм в полоску, и дурацкие туфли
Высыпь туда, сказал мальчик, протягивая Саше горсть земли.
Она механически приняла эту сухую, с травинками, землицу. Она думала о настоящей могиле, о настоящем, таком ненадежном гробе. Вытянула кулак над ямкой, разжала, словно посолила морковь. И дети повторили ее жест. Земля присыпала муху.
Царствие небесное, сказал мальчик.
Земля тебе пухом, сказала девочка.
Доча, ты идешь?
Пока, пробормотала Саша, отступая от диковатой панихиды.
«Весьма необычные развлечения у молодежи», подумала она, вытирая ладонь о джинсы. В дом нельзя нести кладбищенскую землю.
«Лучше бы сидели в соцсетях, как все нормальные дети».
Саша подхватила сумки. Папа приотворил фиолетовую дверь.
Мама бегло перекрестилась и сказала:
Не терпится, чтобы ты увидела свою комнату.
Порог подъезда украшала мозаика, красные латинские буквы «Salve».
Утешение? неуверенно перевела Саша. И переступила порог.
3Внутри
Прежде ей не доводилось бывать в таких подъездах.
Она снова подумала о музеях, о советских фильмах, о сериале «Место встречи изменить нельзя», который любил дядя Альберт.
Две лестницы делили коридор на равные части. Одна, бетонная, парадная, вела вверх, вторая, металлическая, куда-то в полуподвал. Здесь было чисто и прохладно, пахло парным молоком и гипсом. Саша ходила на курсы лепки и помнила запах гипса.
В вестибюле висели почтовые ящики, шесть подписанных ячеек. Стены покрывала карминно-розовая шпаклевка. Своды укрепляли балки на массивных пилястрах.
Ого, сказала Саша.
Площадка первого этажа была широкой, полутемной, облицованной узорчатой кафельной плиткой. В стороны убегали два длинных тамбура, заканчивающиеся квартирными дверями. Всего по две квартиры на этаже.
Лампочка в зарешеченном плафоне контрастировала со старомодным убранством потолка: пышные филенки, лепной карниз, искусственные гроздья винограда по углам. Фигурные балясины обвивали лозы.
Алексины поднялись по двухмаршевому лестничному шлюзу на следующий этаж. Мама зазвенела ключами. Их новая квартира находилась в тупике тамбура справа. Железная дверь, а над нейпустой проем, оконце, оставшееся, видимо, от прежних дверей с полукруглой верхушкой. Впрочем, забраться в него могла бы лишь кошка-верхолаз.
«Дверка для животных наоборот», отметила Саша, шагая за родителями.
Она подумала обо всех тех людях, что жили тут до нее, сотнях теней, проходивших через тамбур. О гробах, которые выносили родственники из квартиры
Мама поправила ногой резиновый коврик, щелкнула замком.
Добро пожаловать, сказала она.
Коридор мог бы считаться дополнительной комнатой, таким широким он был. Первая дверь вела в огромную ванную, совмещенную с туалетом, втораяв чулан. Впереди находилась кухня, светлая и уютная. Все это бросалось в глаза частями, фрагментами: побеленный потолок где-то в поднебесье, потертый паркет на полу, обои в чайных плесках. Газовая печь была старой, с пожелтевшим и жирным экраном духовки. Стол, стулья, ящики над печью достались от прежних жильцов, зато холодильниких, из дома дяди Альберта. Мама всунула штепсель в розетку, холодильник, как давний друг, приветливо заурчал; соскучился по электричеству. Два месяца мебель и техника Алексиных хранились в папином гараже.
Впечатляет, да?
Мама посторонилась, позволила дочери пойти по коридору налево. Паркет поскрипывал. Здесь можно было рассекать на велике, если бы не высокие пороги межкомнатных дверей. Вот и ее велосипед, прикорнул в коридоре.
Гостиную захламляли нераспакованные свертки, пакеты, узелки. Стояла под пленкой полиэтилена мамина софа, привыкала к новому месту. Зеркало трюмо отражало новую для него обстановку.
У нас есть балкон! радостно сообщила мама, открывая дверь в облупившихся чешуйках краски. Ветер притащил в квартиру запах тины и полевых цветов.
Завтра съездим в магазин и выберем обои, предупредительно сказала мама; Саша смотрела на вздувшиеся ромбики, на темные пятна у плинтусов, последствия потопа.
Щиколотки охлаждал сквозняк. Попискивали плохо пригнанные доски.
А кто тут жил раньше? спросила Саша.
Какая-то старушка, пожала плечами мама.