Мне больно, со стоном сказала она, но когда Антипатр шагнул к ней, царица остановила его жестом руки. Нет, всё прошло.
И она вперила холодный, беспощадный взгляд в растерянную девицу.
Ну, моя дорогая, ласково заговорила царица, ты хотела что-то сказать о Иуде? Говори.
Его схватил Панфера и увёл в крепость Антония.
Царь с удовольствием крякнул и, отворачиваясь от Иродиады, приятно улыбаясь, сказал:
Теперь я, пожалуй, поверю в Бога.
А рядом с Панферой, кто был? мягко спросила царица.
Квадрат, ответила Мария.
И всё?
Да, всё.
Иродиада жестом приказала служанке выйти вон и презрительно улыбнулась мужу.
Разве ты не знаешь, мой супруг, что Иешуа сын Панферы, а Иуда любимый ученик Иешуа.
Ну, и что?
А то, что Панфера хочет спасти друга своего сына. И если ты не поспешишь к прокуратору, то Иуда и царица, мысленно видя в объятиях Иуды женщин, которых он мог ласкать в будущем, яростно вскрикнула: Антипа, что ты медлишь?!
Царь, изумлённый и счастливый таким поведением супруги, не пытаясь даже понять его, смеясь, выскочил вон из зала и немедленно уехал к прокуратору.
Пилат в полном облачении легата прогуливался перед узкими окнами дворца, изредка, рассеянно поглядывая на далёкий дворец Каиафы, вокруг которого быстро собиралась огромная толпа народа
При виде царя, Пилат растянул губы в добродушной улыбке.
А! Ты пришёл за обещанным словом! И он, поворачиваясь к свите, угрюмо пробормотал: Только его не хватало.
Пилат вопросительно глянул на Кассия, потом на Панферу и тихо спросил так, чтобы не услышал Антипатр:
Ну, что мне сказать царю?
Однако в наступившей гулкой тишине его слова были услышаны всеми, кто находился в комнате.
Царь, восхищённый сметливостью Иродиады, и тем, что он сейчас мог указать прокуратору на хитрость Панферы, подошёл к коменданту и расхохотался ему в лицо.
Вот, Понтий, кто сможет сказать тебе, где находится Иуда.
Понтий внимательно вгляделся в бесстрастное лицо Панферы. И не желая, чтобы царь что-либо услышал из их разговора, оперся о руку коменданта и отвёл его к узкой амбразуре окна.
Ну, Панфера, как я понял, ты не успел доложить мне о том, что Иуда схвачен?
Да, Понтий, так оно и есть.
Прокуратор одобрительно кивнул головой.
Ты надёжный солдат. И я напишу Цезарю похвальное слово о твоей службе.
И он с досадой подумал: «Что замысли этот старый хрен? А до него ли мне сейчас? Впрочем, он отец того нищего. Я должен бояться Панферу. Но если он посмеет шевельнуть хоть пальцем ради спасения сына, я уничтожу его бесчестием и нищетой! А пока его надо удалить от себя».
Пилат обнял коменданта за плечи и, с добродушной прежней улыбкой, впился взглядом в лицо римского плебея, громко и властно проговорил, следя за ним:
Ты вернёшься в крепость и убьёшь Иуду. Его нельзя оставлять живым даже на час. Он может бежать и возглавить восстание. Ты понял меня, Панфера?
Да!
Я отправлю тебе в помощь Кассия. И, провожая секретаря, шепнул ему: Следи за Панферой.
И он вновь отошёл к окну и начал наблюдать за тем, что происходило перед дворцом Каиафы. Понтий ждал приговора синедреона
Но в эту минуту прокуратор мысленно был далеко от этого мира. Он видел себя в зловонном каменном мешке Мамеринской тюрьмы и того астролога, который нагадал ему успех в жизни и на короткий миг раскрыл перед ним будущий день, и он услышал непонятные крики толпы на незнакомом языке. Но теперь Пилат знал этот язык и хорошо помнил те прошлые крики: «Пощади Мессию, Понтий!»
Презрительно хмыкая и продолжая стоять спиной к свите, он буркнул:
Отправит на смерть этого человека синедрион. А насколько я помню из того, что сказал мне Латуш, в пятницу должен был судить Мессию. Но это не произошло, значит, астролог ошибся.
Рядом с Пилатом раздался мягкий, насмешливый голос:
А сегодня какой день, Понтий?
Четверг.
Ну, вот. У тебя всё впереди.
Прокуратор стремительно глянул влево, вправо, медленно обернулся, уже багровея лицом от ярости, что некто посмел глумиться над ним. И, никого не видя рядом, кроме свиты, которая стояла на почтительном от него расстоянии, Понтий едва сдержал себя от желания ещё раз посмотреть себе за спину. И тогда он понял, что с ним говорил астролог Латуш.
Между тем, солнце быстро приближалось к горизонту. В улицах города появилась вечерняя прохлада.
Глава пятьдесят первая
Выйдя из носилок, первосвященник Каиафа твёрдым шагом направился в сторону своего дворца, шагая среди взволнованных, вопящих людей и протянутых рук. Не обращая внимания на просьбы: «Владыка, отпусти Мессию!» он скупым жестом бросал свою десницу в толпу, равнодушно благословляя народ, и хмурый, грозный смотрел перед собой. Анна шёл позади своего великолепного племянника и время от времени говорил иудеям:
Какой он Мессия? Он мужик неграмотный из Галилеии. А по Писаниюрассмотрите, слепыеМессияиудей из Вифании. Богохульники, над Богом глумитесь?!
Смущённые люди умолкали и опускали руки, но едва священники проходили вперёд, как вновь раздавались крики:
Владыка, отпусти Мессию, а не тосилой возьмём!
И грозили кулаками, и шли за Каиафой, а когда он со своей перепуганной свитой скрылся во дворце, и окованная, медная дверь захлопнулась, то в неё полетели камни. Разгорячённые люди уже помышляли поджечь дворец, спрашивали друг друга:
Кто из нас поведёт на это?
И уже взоры иудеев с ненавистью начали обращаться в сторону крепости царя Давида, где находился прокуратор со своим войском.
Анна, идя по лестнице в зал, придержал за руку Каиафу.
Да ведь лучше будет, если ты объяснишь народу, что этот диаволсын Панферы, римлянина.
Нет. Уже поздно. Мы упустили время.
Какое время? Каиафа, отдай этого человека Пилату.
А разве он требует?
Первосвященник подвёл Анну к окну и указал на дворец-крепость Давида.
Посмотри. Уже открыты ворота и опущен мост через ров.
И он, угрожающим взором, обведя членов синедриона, которые рассаживались на скамьях, строго заговорил:
Мне всё равно, кто этот человек, но я уже слышу лай римских легионов и стоны тысяч иудеев. Мы должны, как можно быстрей успокоить народ, во имя его жизни. Под крики одобрения Каиафа ткнул пальцем в сторону двери и громовым голосом сказал: Пускай он войдёт!
Боковым зрением первосвященник заметил, как по лицу Анны скользнула насмешливая улыбка, и расслышал его язвительные слова:
А ведь утром находился при смерти.
Но Каиафе было не до этого. В зал медленно вошёл Иешуа и остановился, глядя себе под ноги и чувствуя ненависть сидящих людей. Он был один, как всегда, один. В полной тишине учитель поднял голову и со стоном воскликнул:
Зачем я здесь?! Если мне всё равно смерть!
Мы тебя судить будем, сказал Каиафа.
За что? Разве я нарушил хоть одно слово Писания?
В голосе учителя звучала мольба. Он хотел жить.
Каиафа видел смятение учителя и приятно улыбнулся.
Надейся, человек, и ты спасёшься. И выйдешь отсюда свободным.
Ты лжёшь, ответил Иешуа.
Первосвященник всплеснул руками и несколько секунд яростно поедал глазами нищего учителя. Наконец, выдохнул:
Я хотел спасти тебя, глупый ты Иешуа. Но теперьпосле этих слов видишь: ты сам виноват. Отвечай: Мессия ли ты?
Нет.
Но ведь ты говорил ученикам: Мессия.
Члены синедриона, возмущённые поведением учителя и тем, что Каиафа слишком долго, по их мнению, говорил с ним, закричали:
Пускай он умрёт! Или вместо него погибнет весь город!
Иные же, более благоразумные, спрашивали друг друга:
Его нужно отдать на побитие камнями по закону Моисея. А кто это сделает? Народ не поднимет руку на него.
Первосвященник, недовольный этими криками, грозно посмотрел в сторону судей, заставил взглядом замолчать всех и жестоким голосом сказал:
Анна, составь приговор синедриона!
И он рванул учителя на террасу дворца. Люди при виде Иешуа заплакали, завопили:
Мессия! Приди к нам!
Жестами Каиафа потребовал тишины и, указывая на учителя, обратился к людям:
Вот! Спросите его: Мессия ли он? И если сей человек скажет: «Да», я отведу его в Храм Отца Его.
И, оставив учителя перед стоящей внизу толпой иудеев, недоумённых, растерянных, робко вопрошающих: «Мессия, мы понимаем. Ведь он приказал тебе солгать» первосвященник, яростно сверкая глазами, стремительно ушёл в зал. Нетерпеливо махнул рукой, сидевшему за столом Анне.