Слушая Ефрема, Мирон склонил голову, внимательно слушал и кивал головой, уставясь в пол. После того как Ефрем закончил говорить, он вздохнул, сцепил руки в замок на паху и сказал:
А ты уверен, что ты вообще сможешь выжить в тайге, терпеть все лишения и одиночество, всю жизнь быть один, без людей и нормальной жизни, к которой уже привык? Я понимаю, у всех характеры разные, каждый волен выбирать свой путь, но подумай хорошенько: тот ли путь ты выбрал? Тюрьма отнимет у тебя десять лет твоей жизни, тайга заберёт её всю, окончательно и бесповоротно. Просто Посмотри на это иначе. Многие люди и так всю жизнь живут как в тюрьме: учёба, армия, работа, субботники, мероприятия, больницы Так же и тюрьмаэто такая же часть общественной жизни. Конечно, далеко не самая лучшая. Она разлагает человека морально, но поверь, даже там гораздо больше шансов, что твой разум и ты сам останутся целы, в отличии от жизни практически на улице, в этом опасном и гиблом месте, среди диких зверей, в полном одиночестве, далеко от родных и близких. Ты уверен, что готов к этому?
В тюрьму я всегда сдаться успею, после долгой паузы пробормотал Ефрем.
Мирон молча развёл руками и встал из-за стола.
Как только встанешь на ноги, я начну тебя учить правилам выживания в тайге. Покажу тебе, как правильно охотиться на зверей, делать ловушки и нужные в быту вещи, как вычинить шкуры и добывать соль. Советую слушать внимательно и учиться прилежно. От этих знаний будет зависеть твоя жизнь. Долго тебе здесь оставаться нельзя. Милиция уже давненько сюда не заезжала, но это не значит, что она забыла об этом месте насовсем. Через пару недель должен Пашка объявиться. Я тебя с ним познакомлю. Уплывёшь с ним по реке. Ему всяко будет не так тяжело одному.
9
Время совместной жизни с Мироном было тяжелым для Ефрема. После того как он немного оправился от болезни, они стали уходить далеко в тайгу, искать следы диких зверей, ставить капканы на мелкую дичь, натягивать на ветках силки на оленей, ловить птицу, закидывать в реку бредень для рыбы и делать запруды. На закате они возвращались в посёлок и при свете керосиновой лампы до ночи плели и штопали крючками бредни, дубили оленьи шкуры на распорках в сарае, топили на паровой бане барсучий жир и делали из него мазь на основе трав, помогающий от ушибов и растяжений.
За эти дни Ефрем успел попробовать мясо и оленя, и зайца, и дикого гуся, но всё оно казалось ему ужасно противным, и это временами даже немного пугало. Ефремовы инстинкты навязчиво твердили ему, что он погибает, и единственной панацеей и спасением от прыжка в эту глубокую пропасть саморазрушения было человеческое мясо.
Он почти не чувствовал ни страха, ни ужаса от таких перемен. Нестерпимая ломка и вожделение заглушали здравый смысл и всё то человеческое, что позволяло ему держаться каких-то принципов. Но он продолжал сопротивляться самому себе хотя бы потому, что сейчас без помощи опытного наставника его выживание в тайге будет недолгим. Параллельно с этим его не покидала мысль о том, что ещё чуть-чуть и Мирона можно будет завалить.
Время шло, знания и навыки множились. Вопреки прогнозам Мирона, Павел явился только в середине мая, когда на улице было уже совсем тепло, снега почти растаяли, а необузданная река успокоилась и снова вошла в своё прежнее русло.
Это случилось поздно вечером, когда охотники готовились ко сну. Мирон будто почувствовал поблизости чьё-то присутствие. Он поднял голову и прислушался к звукам на улице. Ефрем не услышал ничего, но Мирон быстро взял со стола лампу, тихими шагами вышел во двор и через несколько минут вернулся обратно с высоким, широкоскулым человеком, одетым в бурую накидку из шкур, кожаные ручной работы ботинки и широкие поношенные брюки с множеством нашитых карманов. Холодным взглядом он осмотрел свою старую тёмную избу, остановил взгляд на Ефреме и молча сделал еле заметное движение головой в знак приветствия. Вслед за Павлом зашёл и Мирон.
Ну, и чего ты там наделал? без долгих церемоний спросил Павел у Ефрема, и Ефрем так же кратко, без лишних деталей, пересказал ему свою историю.
Понятно, прервал рассказ Ефрема Павел. На рассвете двигаем. Путь будет неблизкий, так что советую отдохнуть.
Больше ни о чём Павел с Ефремом не разговаривал. Ефрему не были известны причины его задержки. Обо всём этом, и, видимо, о многом другом, он поведал своему старому приятелю Мирону, с которым они вышли во двор и не возвращались в дом ещё долгое время, пока Ефрема не сморил глубокий сон.
Лёгкая надувная лодка Павла не позволяла взять на борт больше двух человек, но вместо Ефрема Павел предпочёл взять на своё судно много всяких вещей и припасов, которые отдал ему Мирон. Ефрему Мирон тоже дал несколько вещей и подарил ему свою старую надувную лодку, которая немного спускала, из-за чего каждые пару часов её приходилось подкачивать.
Спасибо за вещи, пожал Павел на прощание руку Мирону. До осени.
Мирон пожал руку и мне, махнул головой и помахал вслед, пока быстрые волны реки не унесли две лодки за ближайшую луку.
Жить со мной на постоянке не будешь, только до осени. Я уже привык, мне как-то спокойней одному, гремел низким, громким голосом Павел, стараясь перекричать шум воды. Покажу тебе, как построить тёплую землянку на правильном месте, чтобы не подтапливало. Научу, как правильно сложить печь, как маскироваться хорошо, чтобы никто на тебя не набрёл. Меня слушай во всём, не дури, и мы поладим.
Ефрем молча кивал. В душе его внезапно взыграли человеческие чувства. Навалилась тяжёлая тоска по цивилизациипо людям, по тем родным и знакомым местам, которые он больше никогда не увидит. Позади была ещё только наполовину прочитанная книга жизни, из которой он по собственной воле вырвал толстый блок листов, а куда записывать события будущей жизни сейчас было совершенно не ясно. Да и нужно ли теперь это вообще? Мысли о жизни в тайге только сейчас показались ему сродни с условиями пребывания на каторге, где каждый день ему предстоит заниматься тяжёлым трудом, пытаясь выжить и найти себе пропитание.
Но тревожные мысли потихоньку уходили на второй план, когда он позволил себе немного расслабиться и безмолвно созерцать живописные пейзажи таёжной природы. Снега по берегам реки уже не было. Звон воды на береговых перекатах снимал напряжение, а солнце грело совсем по-летнему. На стройных лиственницах набухли почки, из которых стали пробиваться молодые, бледно-зелёные иголочки. В чаще слышен был скрип деревьев от лёгкого ветра и пение весенних птиц.
Быстрая река несла их весь день через дремучие леса, аркой склонившие над головами густые ветви, среди холмистых полей бескрайнего зеленого одеяла молодой травы, пробирающейся через пожухлую растительность ушедшего года. Старые запахи, старые звуки и новая жизнь отошедшего ото сна весеннего леса снова пробудили ностальгию по детству и юным временам прежней жизни.
Беглецы причалили к берегу уже после заката. Они вытащили лодку на намытую галечную косу и перенесли вещи в темную чащу, где среди толстого ягеля, под раскидистым лапником ели, постелили себе на ночь толстые шкуры. Павел наломал сухих веток, смастерил шест, сварил в котелке пшеничной каши, достал нож и порезал в неё тёмно-бурые куски лосиной солонины. Ефрему бросился в глаза этот необычный нож, который имел при себе охотник. Был он монолитный, полностью выточенный из толстой полой кости. Сужаясь к лезвию в одну сторону, он был похож на странный свисток или дудку из бамбука, стебель которого срубили под очень острым углом и хорошенько заточили.
На рукояти нож имел примитивный узор, в желобки которого плотно набилась черная грязь, а у основания лезвия была выемка с туго затянутой бичевой, образующей подобие гарды, за которую его можно было повесить на пояс.
Интересный нож у тебя, кивнул Ефрем на костяной нож Павла, пытаясь завязать разговор.
Нравится? спросил Павел, и Ефрему показалось, что впервые за всё время на его лице мелькнула тень улыбки. Он вытер нож о траву, ловко развернул его лезвием к себе и передал рукоятью Ефрему. Это якутский хитохон. Раньше умели мастера ножи делать, лезвия которых были не хуже стальных, и ходили с ними на крупную дичь. Этот я сделал сам. Так, вечера зимой коротал, когда ещё с Мироном жил.