Ещё у моей бабушки была старшая сестра, Марфа Дмитриевна. Она вышла замуж за военного из Взвейска. В нашей семье все его уважительно величали по имени-отчествуБорис Михалыч, даже прабабка и та называла благочинно«генерал», хотя он дослужился только до подполковника.
По этой бабкиной линии у меня есть два двоюродных дядьки: дядя Миша и дядя Коля. А от них троюродные братья и сёстры. Мы их называем в шутку «взвейская родня», а если серьёзно, то по фамилииСердюковы. Они раньше приезжали часто, а как дед с бабкой умерли, то перестали. Впрочем, о них речь пойдёт позже.
А сейчас стоило упомянуть лишь потому, чтобы показать, какие все на бабкиной ветке характерные, так что голыми руками их не возьмёшь. Дед же мой бабку голыми руками взял. Всё равно что отрезал оттуда не своё.
Бабка была покладистая и будто немного пришибленная. Точно кто в молодости тюкнул её по головке, и она поплыла, ухватившись за дедовское бревно, сама не зная куда. Ну, может, это любовь её тюкнула. Но я не верю. В Угрюмске любви отродясь не было, а только святой долг перед родиной и продолжением рода.
Однако меня бабушка любила, это уж точно. Если вдруг нет защиты и понимания ни от матери, ни от отца, ни от деда, то беги к бабке, уткнись к ней в подол и реви безжалостно, она-то поймёт и защитит.
Её лицокак тусклый ночник в моей комнате, засыпаешь под него тихо и спокойно. Её рукикак две мягкие подушки, от которых пахло чем-то вкусным. Её словакак та сгущёнка, какую она приносила с работы.
Это в детстве, когда мы жили все вместе. Вскоре после смерти деда мы уехали жить в новую квартиру, а в старой бабушка осталась одна. Болела всё время и ждала в гости. Иной раз заедешь к ней, а там всё, как в прошлом: герань на подоконнике, запах «Ландыша серебристого» и позывные «Маяка» из радиоприёмника. Только она сама раз от раза делалась всё бледнее, точно вечерние сумерки, и уже мало была похожа на ту мою бабушку из детства. Я вырос и всё понимал: за сумерками всегда наступает ночь.
Как и все, долг родине она отдала: всю жизнь проработала поваром в столовой Рабрыбхоза. Продолжению рода тоже. Вот, собственно, и всё.
Похоронили рядом с дедом. Годы жизни: 1949-2017.
Отец
У моего отцасухое, костлявое тело, лысина и усы, которые он не брил, кажется, с тех пор, как пришёл из армии. И ещё странный живот, будто приставленный: сам худой, а пузо торчит, точно проглоченный мячик.
Мать говорит, что это у него от нервов. Где-то раз в месяц на ЕБПХ случается авариякакая-нибудь труба лопается, нефть и газ вытекают, и всё производство останавливается. Тогда вызывают отца и ещё человек двадцать таких, как он, и они лезут в вытекшую жижу затыкать дыру. В этой жиже не то что бы страшно (все привыкшие), но нервы всё ж таки на пределе, потому что в любой момент может рвануть. Отец потом покупает ящик пива и весь день пьёт, глядя в телевизор. И нервы у него успокаиваются.
Он дорожит своей работой, так как она ему досталась по блату. Дед в 90-х, когда ещё был мастером, поговорил там с кем-то, а этот кто-то ещё с кем-то поговорил, так и взяли, но сказали, чтоб не подвёл. Нельзя было того, кто поговорил, подвести. Так что даже и теперь боязно подводить.
Отец мойиз поколения шпаны, которая гоняла на мотоциклах по городу, цистернами глушила портвейн и разлагала своими непотребствами одряхлевший советский уклад. Он мог переплыть Угрюм с сигаретой во рту и заявиться домой под утро с фингалом и лахудрой в сетчатых колготках. Его комната была обклеена голыми тётями и дядями с женскими волосами, а под подушкой он прятал кастет и кассеты «Красной плесени».
В общем, таким сложно доверять ответственную работу. Прабабка в свойственной ей манере называла его несчастным алкоголиком, которого для науки надо отправить валить лес в Сибирь. Может быть, Бог услышал эти её святые молитвы, и поэтому отец попал в армии в стройбат, а оттуда пришёл познавшим жизнь без прикрас и в скором времени взялся за ум.
Пошёл на работу, где нельзя подвести, затем женился и продолжил род. Так появился я. Есть фотокарточка на фоне роддома: отец держит белый в цветочек свёрток со мной, мать держит отца под руку, дед держит какие-то сумки, бабка ничего не держит и потому не знает, куда деть руки. Все очень серьёзные, но одухотворённые, как люди, которые сделали важное дело, так что и другим теперь не стыдно в глаза посмотреть.
Но если дед с бабкой вздохнули спокойно, то вот прабабка, когда на ком поставила крест, держалась того крепко и до самого конца. Нервов отца она не понимала и по прошлой памяти продолжала посылать его в Сибирь валить лес, пока он не облысел, а она сама не померла.
В 90-х ЕБПХ звалось Угрюмтрансом. Приезжали и уезжали вагоны, которые грузил дед, а зарплату платили раз в полгода. Но надо было кормить семью, поэтому отец полгода работал забесплатно. Иногда, правда, случался левак: мордовороты в малиновых пиджаках, подъезжавшие ночью на чёрных бумерах, вежливо, но очень убедительно просили сделать дыру в трубе по их надобности намеренно, за что давали на водку. Отец приходил от них всегда пьяный, но довольный и с подарками.
В 2000-х «Угрюмтранс» переименовали в «Угрюмпром», и зарплату стали давать каждый месяц. Мордовороты частью сели в тюрьму, а частью в кабинеты «Угрюмпрома», и тогда эти за службу в дружбу вознаграждали уже не подарками, а премиями в конвертиках. Отец приходил от них трезвый, но всё равно довольный, а подарки покупал сам.
В конце 2000-х матери достался по наследству родительский дом в Заморочье. Отец продал его, добавил накопленное и купил квартиру, двушку в новостройке в Рылово. Рыловоэто микрорайон за Угрюмом. Вот именно туда мы и переехали из старой квартиры.
Так исполнилась самая заветная и, вероятно, единственная в жизни отцовская мечта: купить собственную квартиру. Обыкновенная история про то, как Угрюмск перевоплотил хулиганистого парня из 80-х в угрюмого типа, продавшего душу дьяволу за место под солнцем.
Когда-то отец играл на гитаре, и я это ещё помню, но со временем разучился и взял в руки дрель. Если не спит и не работает, и не лечит пивом нервы, то жужжит соседям назло, дырявит свои квадратные метры.
Мать
Мать у меняиз Заморочья. Страшно представить, сколько отцу не посчастливилось из-за неё подраться. Заморочинские своих девок без боя не отдают. Уймище угрюмских пацанов полегло в этих боях.
Познакомилась она с отцом, как сама рассказывала, в Пионерском парке на Угрюмской набережной. В конце 80-х там была дискотека в летнем амфитеатре. Это такая круглая коробка размером с хоккейную, ограждённая железным забором, без крыши, со сценой под навесом. Там летом, каждые субботу и воскресенье, устраивали шабаш для советской молодёжи.
Съезжались со всего городаи угрюмские, и заморочинские. После дискотекикто дрался, а кто шёл целоваться на берег Угрюма. Думаю, отец там и просиживал с матерью до самого утра, но утром всё равно приходилось провожать её в Заморочье, так и получал фингалы. А может, было и не так, и одной из тех лахудр в сетчатых колготках, про каких рассказывала прабабка, как раз была моя мать.
Или вообще всё не так. Мать после школы окончила швейное ПТУ, а оно стоит прямо возле Пионерского парка. Это и сейчас работает: если ты парень и хочешь познакомиться с девушкой, то иди к швейному ПТУ, колея протоптана не одним поколением Угрюмска.
Как бы там ни было, после ПТУ мать скоропостижно вышла замуж за моего отца и так же скоропостижно родила меня. Матери было двадцать и отцу столько же. Время, когда продолжение рода является если не ошибкой молодости, то стечением таких непредвиденных обстоятельств, что и нечего говорить.
В 90-е в летнем амфитеатре в Пионерском парке открыли рынок, и мать там продавала шмотки из Турции. Это отцов дядя, Василий Макарыч, её сподвиг. Он тогда решил стать бизнесменом: сам ездил за товаром, её же по-родственному заставил стоять у развала. Родственник обманывал и платил за работу копейки, поэтому Бог его наказал: бизнес прогорел в 98-ом.
Зато мать научилась торговать. Сперва работала в палатке на улице Советской, там раньше было много палаток. Затем в мясном павильоне в ТЦ «Угрюмские просторы». А теперь в магазине «Пятёрочка» в Рыловопрямо рядом с домом. Может, и ещё где работала, но всегда в торговле.