За столом Дофин то и дело наклонялся в сторону, чтобы разглядеть видимое только из столовой окно материной спальникак будто ожидая или опасаясь увидеть свет, горевший в этой комнате каждый ужин с тех пор, как они с Ли вернулись после медового месяца.
Они засиделись за десертом и кофе, и ужин уже порядком затянулся, когда наконец начали вставать из-за стола. Ли сразу пошла спать, а Большая Барбара отправилась на кухню помогать Одессе загрузить посудомоечную машину. Проследовав за отцом и Дофином на веранду, Индия растянулась на диване, положив голову Люкеру на колени, и заснула, не потревожив блюдце и чашку остывающего кофе, стоявшую у нее на животе.
Немного позже в дверях кухни появилась Большая Барбара и устало сказала:
Дофин, Люкер, я отвезу Одессу домой, а потом вернусь. Увидимся рано утром.
Большая Барбара, сказал Дофин, давай лучше я отвезу Одессу. Ты остаешься здесь с Люкером, остаешься на всю ночь. Тебе нет причин ехать.
Увидимся с вами обоими утром ни свет ни заря, ответила Большая Барбара. Подозреваю, что Лоутон уже дома, и он захочет послушать, она избегала упоминать о похоронах, он захочет рассказать, как у него прошел день.
Ладно, сказал Дофин, точно не хочешь, чтобы я тебя отвез?
Точно, ответила Большая Барбара. Люкер, твой отец не отказался бы повидаться с тобой и Индией перед тем, как мы уедем завтра в Бельдам. Что ему передать?
Скажи, что я заеду утром, перед тем, как мы начнем собираться.
Он сказал, что хочет с тобой кое о чем поговорить.
Наверное, хочет, чтобы я сменил фамилию, тихо сказал Люкер Дофину и погладил Индию по волосам. Доброй ночи, Барбара, продолжил он громко, увидимся утром.
Индия спала, а двое мужчин сидели молча. Ночь за окнами была совершенно черная. Облака затмили луну и звезды, листва затушевывала уличные фонари. Как-то, по одной только степени кондиционирования воздуха в доме, они понимали, что снаружи все еще тепло и неприятно влажно. В углу, вдали от кресла Дофина, горела единственная лампа. Люкер осторожно извлек блюдце из пальцев Индии и убрал его на журнальный столик; кивнув, он принял портвейн, принесенный зятем.
Я рад, что ты решил приехать, Люкер, тихо сказал Дофин, садясь.
Время непростое, я понимаю.
Дофин кивнул.
Мама болела около двух лет, но последние восемь месяцев она по-настоящему умирала. Это было заметно. Ей становилось все хуже и хуже с каждым днем. Кто знает, сколько бы она продержалась, если бы не поехала в Бельдам. Я хотел сказать ей «нет» я даже сказал ей «нет», но она все равно поехала. И это ее убило.
Мне очень жаль, что тебе пришлось это пережить, сказал Люкер. Его симпатия к Дофину не распространялась на выдумывание лицемерных добрых речей в адрес мертвой женщины, и он знал, что Дофин от него этого и не ждет. Но ты уверен, что поехать в Бельдам прямо сейчаслучшее решение? Сейчас нужно разобраться с сотней вещейзавещание и все такое. А когда на кону столько денег, столько денег и недвижимости, работы предстоит многои ты единственный, кто может со всем разобраться.
Я знал, что это произойдет, Дофин пожал плечами. И уже сделал все необходимое. Я знаю, что́ в завещании, и все прочтут его через пару недельвернусь к этому моменту. Но ты прав, еще много нужно сделать.
Даже если ты уже обо всем позаботился, уверен ли, что уехать в отпускправильное решение? Видит Бог, в Бельдаме делать нечегочем ты займешься, будешь сидеть целыми днями и думать о Мэриэн? Не лучше ли остаться здесь, заниматься какими-нибудь ежедневными делами, привыкать к тому, что Большой дом опустел? Привыкать к тому, что Мэриэн больше нет рядом?
Возможно, согласился Дофин, но, Люкер, говорю тебе, я варился в этом два года, а мама никогда не была приветливейшим человеком, даже когда не болела. Так ужасноиз нас, троих детей, больше всего она любила Дарнли, но однажды Дарнли отправился в плавание и больше не вернулся. Знаешь, мама всегда искала парус Дарнли, когда вода появлялась в поле зрения. Не думаю, что она смогла избавиться от ощущения, что однажды он просто пришвартуется на пляже Бельдама и скажет: «Здорово, когда там ужин?» А после Дарнли она любила Мэри-Скот. А потом Мэри-Скот ушла в монастырьты помнишь, как сильно они из-за этого ссорились. И остался только я, но мама никогда не любила меня так, как Дарнли и Мэри-Скот. Нет, я не жалуюсь. Мама не могла выбирать, кого любить. Но я всегда жалел о том, что никто из них не остался присматривать за ней. Ухаживать за мамой нелегко, но я сделал все, что мог. Думаю, мне было бы намного лучше, если бы она умерла в Большом доме, а не в Бельдаме. Люди говорят, что мне не следовало отпускать ее туда, но хотел бы я посмотреть на тех, кто попытался бы помешать маме сделать то, что она вбила себе в голову! Одесса говорит, что ничего нельзя было поделатьпришел мамин черед умирать, и она просто выскочила из качелей на веранду, и на этом все. Люкер, мне нужно развеяться, и я рад, что мы все вместе едем в Бельдам. Я не хотел тащить с собой только Ли, совсем одну, я знаю, что действовал бы на нервы, если бы мы были в одиночестве, поэтому попросил Большую Барбару поехать с нами, но не был уверен, что она согласится, учитывая кампанию Лоутона
Погоди-ка, сказал Люкер, позволь мне кое-что спросить
Что?
Ты даешь Лоутону деньги на кампанию?
Чуть-чуть, ответил Дофин.
Чуть-чутьэто сколько? Больше десяти тысяч?
Да.
Больше пятидесяти?
Нет.
Всё равно ты дурак, Дофин.
Не понимаю, почему ты так говоришь, сказал Дофин без обиды. Он баллотируется в Конгресс и сможет воспользоваться деньгами. Я вовсе не выкидываю их на ветер. Лоутон еще никогда не проигрывал кампании. Он стал членом городского совета с первого раза, потом представителем штата с первого раза, а сенатором штата не вижу причин не верить в то, что он попадет в Белый дом в следующем году. Это не Ли попросила дать ему денег, и не Большая Барбара. Даже Лоутон не просил. Это была моя идея, и я ни капли не жалею, что пожертвовал ему деньги, что бы ты там ни говорил.
Что ж, надеюсь, ты хотя бы получаешь с этого большие вычеты.
Дофин неловко поерзал.
В некоторых случаях да, в части, которая регулируется законами о кампании. Нужно быть осторожным.
Ты хочешь сказать, что даешь ему больше, чем разрешено законом?
Дофин кивнул.
Все не так просто. На самом деле Ли дает ему деньги. Я отдаю ей, она передает Большой Барбаре, а Большая Барбара зачисляет на общий счет, и Лоутон снимает. Они очень щепетильно относятся к фондам кампании. На самом деле я не делаю вычетов на сумму больше, чем несколько тысяч. Но, он улыбнулся, я счастлив, что так поступаю. Было бы неплохо иметь тестя в Конгрессе. Разве ты не будешь с гордостью рассказывать друзьям, что твой отец состоит в Палате представителей?
Карьера Лоутона никогда не была для меня источником особой гордости, сухо ответил Люкер. Как жаль, что я не родился с твоими деньгами. Меня бы не поймали на перечислении средств на кампанию Лоутона МакКрэя.
Он взял Индию на руки и отнес в ближайшую из двух отведенных им смежных спален. Вернувшись, Люкер обнаружил, как Дофин накрывает клетку Нэйлза.
Ты еще не хочешь идти спать, верно? спросил Люкер.
Но мне нужно, сказал Дофин. Сегодня был долгий день, тяжелый день. Завтра тоже будет долгим, мне уже надо быть в постели, но я здесь. Останься и поговори со мной, если хочешь. Ты не часто бываешь здесь, Люкер.
Почему бы тебе с Ли не приехать ко мне в Нью-Йорк? Я могу вас принятьили снимете отель. Ли смогла бы почувствовать, что значит делать покупки в настоящих магазинах, а не из каталога.
Уверен, ей бы понравилось, мягко сказал Дофин. Я бы приехал к тебе, но мама
Люкер кивнул.
Если бы мама не была такой занозой, закончил Дофин смелее. Мы не могли просто так уехать. Я предлагал Ли поехать повидаться с тобой, но она решила остаться со мной. Ей и не нужно было, но я был рад, что она осталась. Ли очень сильно помогала, хотя всегда притворялась, что просто мешает и что маму терпеть не может
Люкер любезно позволил Дофину продолжить, рассказать о Мэриэн Сэвидж, о ее болезни, о ее смерти. Скорбящий сын описал подробности ухудшения состояния матери, но ни разу не упомянул о своих чувствах. Люкер подозревал, что Дофин в своей скромной манере считал, что они не имели никакого значения в свете ужасающего, ошеломляющего факта смерти. Но искренняя любовь Дофина к своей жестокосердной, неуступчивой матери невидимым шлейфом тянулась за каждой произнесенной им фразой.