Возьми меня, Хиггинс! вздыхаю я, поглаживая садовую лопатку, словно пенис. Увы, боюсь это не сработает. И не советую тебе эксплуатировать слуг, дорогая. Это недостойно высшего общества.
Кому какое дело, что там принято в высшем обществе, Мэд? Мы нувориши Вот только имя я выбрала не слишком сексуальное, пробормотала она. Но менять уже не буду. Как и Хиггинса, который обеспечивает меня свежим постельным бельем и крышесносными оргазмами.
Но, Кэтлин, а как же Ултан? Неужели ты разобьешь сердце простому деревенскому парню?
Не нужно меня стыдить, фыркает Кэтлин.
Как можно пристыдить того, у кого и стыда-то нет? Но могу я попросить тебя не слишком кричать во время оргазмов? У нас все-таки смежные комнаты, а я сплю очень чутко.
Обдумав мои слова, Кэтлин кивает:
Досексорились.
Мы с Кэтлин решаем пересадить растения из нашего сада в замковую теплицу. Снаружи она напоминает большую шкатулку для драгоценностей: зеленые линии реек, квадраты дымчатого стекла. С крыши кружевной шалью свисает испанский мох.
Я везде натыкаюсь на трупики серо-коричневых мокрицто целые, то практически истертые в пыль. Мама зовет этих похожих на крошечные баллоны насекомых «поросятами». Они так и кишат под мертвым деревом. Этот замок чем-то напоминает гробницу. Для одного человека он слишком велик. Да и для четырех, если уж на то пошло. А тут еще маленькие покойники по угламлежат аккуратно, будто из вежливости приползли сюда умирать.
Уперевшись ладонями в землю, я ищу, куда бы пристроить маленький саженец платана. Я вырастила его из крылатого семечка в стаканчике из-под йогурта. Мама говорит, у меня легкая рука, совсем как у папы. А я не вижу в этом ничего сложного: сначала читаешь, что нужно растениям, а потом обеспечиваешь их всем необходимым. Я сразу замечаю, если растения плохо себя чувствуют. У меня глаз наметанный. А может, мне просто нравится лечить. Возня с растениями заменяет мне йогу, практики осознанности и прочие штуки, которые в школе советуют как средство от тревоги. А кто виноват, что мы тревожимся? Часть ответственности точно лежит на школе. Но я люблю ухаживать за зелеными ростками. Они во многом похожи на нас. Им тоже требуются пища, пространство для жизни и воздух для дыхания. А еще чтобы их не обижали.
Кэтлин разбирает спатифиллумы. В горшках они разрослись, как мята, и тесно сплелись корнями. Она раздирает их, как стервятник тушу.
Я накрываю ее руку своей:
Давай я сделаю.
Ты будешь вечность копаться. Сестра мотает головой. Я хочу поскорее с ними покончить и продолжить исследовать замок.
Но, Кэтлин
Что? Она чуть приподнимает верхнюю губу в своей обычной манере, как кошка, которая демонстрирует зубы, просто чтобы ты знал, что они есть, и поостерегся.
Я осторожно зарываюсь пальцами в землю и аккуратно освобождаю спутанные корни. Кэтлин, не отрываясь, глядит в телефон; мою сестру захватило сияние экрана. На теплицу опускаются сумерки, и я вижу, как свет отражается в белках ее глаз. Сейчас Кэтлин напоминает инопланетянина. Создание из другого мира. Прекрасную аномалию. Она улыбается, и ее зубы поблескивают, как маленькие жемчужины. Наши зубы до сих пор по размеру не больше молочных. Мы вообще очень миниатюрные. Но если начинаешь на это жаловаться, тебе советуют заткнуться и съесть бутерброд. Справедливо, конечно, но иногда хочется самой доставать до верхних полок.
Теплицу освещает вереница светодиодных ламп. Выглядит потрясающе. Идеально для свадьбы. Даже обидно, что скромный «большой день» Брайана и мамы уже позади.
Представляю, какие грандиозные вечеринки мы тут будем закатывать, мечтательно произносит Кэтлин. Позовем всех друзей из Корка. Не прямо сейчасБрайан не любит незнакомых гостей. Но думаю, мы сможем его убедить.
Под «мы» Кэтлин иногда подразумевает себя, а иногда меня. Я тяжело вздыхаю. Ненавижу вечеринки. Они заканчиваются тем, что кто-нибудь обязательно блюет в мусорное ведро. А я придерживаю их за волосы и уверяю, что текила тут ни при чем. И что все будет хорошо. Что я ничего не скажу их маме/папе/сестре/кузине Джоан. Если честно, мне даже нравится приглядывать за пьяными. Помогать им извергать наружу разноцветное содержимое желудка. Предлагать воду. Хорошая практика для будущего доктора. Все лучше, чем подпирать стенку и думать, что с Кэтлин мне не сравниться.
Кто-то смотрит на нас из сада. Это подобно злобной акуле надвигается Маму. Ну то есть я думаю, что это она. Волосы цвета соли с перцем убраны в длинную тугую косу. Она одета в коричневый рабочий халат, который словно кричит: «Я ваша новая родственница-натуропат». Я люблю коричневый цвет, но мне не нравится, как он на ней сидит. Или мне не нравится сама Маму. То, что она и халатом, и каждым своим шагом напоминает: наш домэто прежде всего ее дом. Я закатываю глаза. Теперь и Кэтлин замечает тетку Брайана.
Маму! восклицает она с таким видом, будто ей выпала карточка «Шанс» в «Монополии», и жизнерадостно машет.
Я тяжело вздыхаю. У Маму темные серо-синие глаза и вид совсем не дружелюбный. Такая может и укусить. Или, что еще хуже, втянуть нас в светскую беседу.
Не маши ей. А то она захочет с нами поболтать.
Не захочет, уверенно отвечает сестра. У нее взгляд человека, который ненавидит людей.
И все-таки незачем искушать судьбу, продолжаю я настаивать на своем. Ты только посмотри на ее лицо. Сразу видно, та еще мегера.
Маму врывается в теплицу. В звуке ее тяжелых шагов я слышу не раздражение, но желание продемонстрировать, чьи это владения. Своим топотом Матушка сообщает нам, что это ее земля, а мы вторглись на чужую территорию. И она позволит нам остаться, но злоупотреблять гостеприимством не стоит. У этой женщины на редкость красноречивая походка. Большинство людей своими шагами могут выразить лишь донельзя простую мысль, вроде «Привет! Я иду отсюда туда, и вам совершенно нечего бояться».
Я скучаю по звукам шагов в нашем старом доме.
Крупный ворон слетает вниз и устраивается на козырьке теплицы. Можно подумать, Маму приплатила ему, чтобы сделать свое явление более эффектным. Ворон смотрит на нас, раскрыв черный клюв.
Маму тоже сверлит нас взглядом.
Здравствуйте, Маму, говорит Кэтлин. Симпатичный халат.
Я пытаюсь пнуть ее в голень, но она уворачивается.
Мы близняшки, говорит Кэтлин, словно нас так зовут.
Какая же она все-таки сволочь. Будто без подсказки никто не сообразит. Однажды на вечеринке у нас дома Кэтлин зачем-то прокричала мне с другого конца комнаты, что вагины самоочищаются. Вообще ни с того ни с сего. Хотела бы я об этом забыть.
Маму складывает садовый инвентарь в черное ведро. Хватает совок, недовольно рычит и бросает на землю. Повезло, что у инструментов нет чувств, не то она обзавелась бы кровными врагами. Ворон следует за Маму, переступая по рейкам теплицы. Я почти чувствую, как острые когти царапают дерево. Мы с Кэтлин молча наблюдаем за Маму, словно идет церковная служба и произнести хоть словозначит грубо нарушить торжественность обряда. Атмосфера в теплице накаляется. Я осторожно отрываю лист с ближайшего лаврового дерева. Совсем маленький. Зеленый кроха. Сминаю его до хруста, а потом подношу к носу и, зажмурившись, вдыхаю.
Когда я открываю глаза, Маму смотрит прямо на меня.
Я не отвожу взгляда, и в конце концов она отворачивается. Но прежде чем покинуть теплицу, Маму быстро хватает что-то в углу. То ли веревку, то ли хвостя не успеваю разобрать. Наконец за ней закрывается дверь.
Это было странно, говорю я сестре в надежде, что Кэтлин различит в моих словах смятение и неприязнь. Неужели она будет здесь все время околачиваться?
Мэдлин, Кэтлин сосредоточенно обрывает и складывает листья, нам жить в этом замке еще года два, не меньше. Кто-то должен возить нас в деревню. Дай ей шанс. Ты же видела, как ловко она ловит мышей.
Так она мышь поймала? спрашиваю я, но Кэтлин не снисходит до ответа, она слишком занята: провожает взглядом нашу новую родственницу.
Ворон (или воронасложно определить, когда снизу ничего не болтается) раскрывает крылья и летит за Маму черным лоскутом в сгущающихся сумерках.
На лице Кэтлин проступает восхищение, она произносит одними губами: