Да нет, я верю. Просто вы так говорите, будто это хуже смерти, обронил я.
Антон, потерять себя намного хуже смерти. Почему, ты думаешь, клиника, подобно тюрьме, в решетках? Сумасшедшие не могут убежать через окно пятого этажа, но могут из него выпрыгнуть, потому как более не в состоянии жить в мире, который они не способны разделить с родными и близкими. Их реальность отличается от реальности общества, и переступить обратно этот порог они уже не могут.
Мамина родная сестра тетя Машаневероятно приятная и красивая от природы женщина. Но работа врачом в психиатрической клинике сильно отличала ее от других симпатичных женщин сорока лет. Ко всему у нее не было ни семьи, ни бойфренда, хотя не знаю, применим ли этот термин к людям средних лет. Помимо сверхэмоциональности, помехой на пути к счастью могли служить истории из больничной практики. Ее рассказы о пациентах порой выходили за рамки уместного, и отец, закрывая за тетей Машей входную дверь, каждый раз подшучивалхороший работник пропитывается своим ремеслом насквозь.
Антон, они действительно видят бесов, понимаешь?!
Я ошпарил палец, наливая ей чай.
Но ведь бесов не существует, тщетно выводя диалог в русло разумного, я сел рядом и подул на горячий напиток.
Откуда нам знать, что существует, а что нет, тетя Маша последовала моему примеру. Мы выписывали одну пациентку, что слышала голоса в голове. По сути, шизофрения не лечится, но залечить ее на время можно. Голоса затихают. От злостных приказов они переходят к тихому шепоту, который уже вполне можно контролировать. И это все, что мы можем сделать для больных шизофренией. В редких случаях они способны договориться с голосами. И лично я знаю всего пару больных, которым удалось прогнать шепот навсегда.
Моя тетя отпила ароматный чай и начала рассказ
«Она сидела в моем кабинете на выписку. Ее жилистые руки перебирали стежки по краю пижамы, а глаза спокойно смотрели в заключение.
Как ваши голоса? Вы же, бывает, еще говорите с ними? спросила я, пытливо взирая исподлобья.
Не буду сочинять, Мария Павловна, я все еще их слышу, тихо произнесла пациентка.
Так как же мы будет вас выписывать? я демонстративно положила шариковую ручку на стол.
Я научилась с ними договариваться, быстро и четко ответила она, хотя, склоняюсь, будет неуместным называть один голос множеством.
Лукреция, что вы хотите этим сказать?
Раньше их было пять, сейчас остался один, протараторила девушка, избегая зрительного контакта.
Это неоспоримый прогресс, я не скрывала радость. Но нас интересует, не остался ли самый агрессивный из всех. Вы же понимаете?
Несомненно. И я с уверенностью могу сказать, что остался самый разумный и логичный.
Как же это проявляется? сощурилась я.
Ему не нравится сидеть взаперти, и мы договорились вести беседы поздней ночью. Днем же он не появляется вовсе, голос Лукреции дрогнул, выдавая волнение.
О чем же вы беседуете поздней ночью, если не секрет? не меняя тон я расспрашивала Лукрецию. Ее зрачки более не бегали. И даже учитывая, что она не могла переносить мой взгляд дольше нескольких секунд, Лукреция вполне могла концентрироваться на ровных стежках, репродукции Босха на стене справа и узоре ковра.
О жизни и смерти, о добре и зле, о вечных человеческих ценностях.
Правда? я не смогла скрыть удивления. Кто говорит больше в ваших ночных диалогах?
Было видноЛукреция сильно замешкалась с ответом. Но вскоре довольно рассудительно заявила:
Я, я говорю больше. Но когда я прошу его рассказать мне что-то, он говорит достаточно много, рассказывая удивительные истории.
О чем эти истории? захлопнув папку с историей болезни, поинтересовалась я, уже практически уверенная в выписке. Мы не можем держать всех шизофреников, их слишком много. Поэтому пациенты с вялотекущей шизофренией по желанию родственников могет покинуть больницу. Нам всегда кажется, что сумасшедшие в первую очередь опасны для общества, но этот не так. Чаще они наносят вред себе и намного реже другим.
Это истории человечества, Лукреция задержала свои чайные глаза на моем врачебном халате дольше обычного.
Простите?
Рассказы из истории народов. О войнах, о предательстве, смерти, насилии Об ужасах прошлого.
Я снова открыла бледно-сиреневую папку. Родители историки. Оба доценты исторического факультета.
И что вы чувствуете, слушая эти рассказы? Они вас удручают? Злят, возможно, оскорбляют?
Они не вызывают во мне ничего из всего вами перечисленного. Я историк, как и мои родители, и мне важно знать правду. Поэтому я просто записываю.
Это походило на правду.
Можно я взгляну в ваши записи?
Моя пациентка наблюдалась у другого врача, и только пару месяцев назад была переведена ко мне. Хрупкая женщина вытащила из матерчатой сумки стопку общих тетрадей. Почерк первой из них выглядел довольно округло, что вселяло надежду. Буквы правильно наклонялись вправо, практически не имея острых углов. Общее полотно письма совсем не резало глаз, если б не отсутствие разделения на предложения. Я не нашла в тексте ни одной точки, а соответственно ни одной заглавной буквы кроме имен. Самым частым знаком препинания являлось тире. Оно приходило на помощь в любой попытке завершить мысль и разделить структуры. Было понятно, что Лукреция хорошо училась в школе и много писала в своей жизни. Остальные странности являлись довольно естественным для человека больного шизофренией, ведь дословно болезнь переводится как расщепление сознания. Именно поэтому больной тщетно пытается соединить все воедино, избегая использование разделительных знаков. В борьбе не потерять целостность восприятия мозг больного может даже объединять несколько слов в одно невероятно длинное. Глаза словили несколько одиночных предлогов, соединенных в слова, но и это было для моей пациентки более чем нормально. В общей сложности это был текст больного, не имеющего склонности к агрессии и насилию, что, собственно, я и пыталась для себя прояснить.
Вдруг в самом низу в середине слова проскочила латинская «t». Перелистнув страничку, я с удивлением теперь наблюдала ее все чаще. Она множилась, а слова с включением иностранной буквы выделялись более размашистым импульсивным письмом.
Здесь есть тетради, когда с вами говорили все пятеро? поинтересовалась я.
Мне было важно определить разницу ее внутреннего состояния между «тогда» и «сегодня». Когда хрупкую Лукрецию впервые привезли к нам, она меняла голоса и угрожала расправой всему персоналу. Девушка бесконечно спорила и противоречила сама себе. Закрывая уши, она кричала, чтобы все четверо говорили по очереди и не гневили пятого. Часом ранее она напала на своего отца с ножом, обвиняя его в лжесловии. А часом позже Лукрецию заперли в клинике на полгода. Однако уже два месяца пациентка не проявляла признаков агрессии, вела себя вменяемо и говорила только от своего имени.
Вот эта, бордовая. Там немного напутано, надо будет заново переписать. Они кричали, перебивая друг друга, застенчиво обронила пациентка и,выложив передо мной вишневую тетрадь с помятыми краями, села в прежнюю позу.
Моя правая рука дрогнула. Уже привычная глазу кириллица без заглавных букв и знаков препинания теперь кишела буквами из различных языковых групп. Тут были и «о», увенчанное двоеточием, и «с» с волнистым хвостиком внизу, а так же «а», коронованная галочкой. Реже встречались иероглифы и клинопись.
Вы уверены, что сможете расшифровать этот текст без посторонней помощи? смутилась я.
Конечно, я же историк! натянуто улыбнулась Лукреция.
Что ж, на мой взгляд, прогресс был налицо, и за шесть месяцев лечения у нас душевнобольная, судя по всему, смогла договориться с собой. Я поставила дату и подпись на выписке.
Нажав одну из кнопок под столом, я вызвала санитара проводить ее. Вскоре дверь отворилась, и высокий парень прошел к столу. В коридоре замелькала белесая головатам ожидал следующий пациент. Проходя мимо, Лукреция на секунду взглянула в его глаза и тут же потупила взор, плотно прижав к груди сумку, полную уникальных знаний.
Она, она Нет, вы видели? вскрикнул немолодой мужчина. Его привели в смирительной рубашке, из которой он принялся вырываться, как только они поравнялись в дверях. Пациент плюнул вслед уходящей Лукреции и уже в следующее мгновение запричитал монотонную молитву, разбрызгивая слюну вокруг рта.