К сожалению, здесь, на юге, он тоже приобрел катастрофические масштабы. Тетя покосилась на меня. Наверное, тебе будет скучно, но лучше поскучать, чем умереть. Не забывай постоянно носить маску. Здесь насчет этого очень строго.
Мне кажется, что хирургическая марля ни от чего не спасает. Единственный результатэто то, что она делает нас всех похожими на инопланетных чудовищ. Мой учитель естествознания, мистер Райт, носил маску и умер точно так же, как и те, кто этого не делал.
Она не ответила, поэтому я брела за ней, обдумывая сказанное. Наши шаги звучали в унисон. Каждые два квартала мы менялись чемоданом и саквояжем. Царящую на улицах тишину нарушало только наше сопение под грузом моих пожитков. Мои нос и подбородок потели под маской. Погода была слишком жаркая для октября.
Пройдя несколько кварталов на север, мы свернули направо на Бич-стрит. У нас за спиной послышался цокот конских копыт, и до меня донеслось такое зловоние, что я с трудом подавила рвотный рефлекс.
Не смотри, Мэри Шелли. Тетя Эва вытащила из кармана брюк носовой платок и прижала его к лицу поверх маски. Смотри себе под ноги.
Но, конечно же, после слов тети Эвы мне захотелось посмотреть на тот ужас, от которого она пыталась меня защитить.
Бросив взгляд через плечо, я увидела повозку, запряженную лошадью, которой управлял изможденный темнокожий мужчина. Его ничего не выражающий взгляд был устремлен на дорогу прямо перед собой. Выгоревший на солнце фургон приближался, и я увидела гору накрытых простынями тел. Пять пар ногчерных, с фиолетовым отливомсвисало с края повозки.
Я сказала, не смотри! Тетя Эва сунула мне платок. Дыши через это.
Не выдержав, я сдернула маску и согнулась над придорожной канавой, избавившись от скудного количества пищи, съеденной мною в поезде.
Тетя Эва уронила чемодан.
Надень маску. Скорее.
Мне нужен свежий воздух.
Из-за этого гриппа свежего воздуха больше нет. Надень маску. Немедленно.
Я снова надела марлю на нос и вдохнула свое собственное кислое дыхание.
После того как повозка проехала, мы замолчали. Мы продолжали по очереди нести чемодан, когда меня перестало тошнить, но из уважения к мертвым старались сдерживать натужное сопение. Издалека снова донесся вой сирены скорой помощи.
Черные, серые и белые траурные повязки на дверях домов, так же как и в Портленде, говорили о жертвах гриппа. Черная ткань указывала на смерть взрослого, сераяпожилого человека, белаяребенка. Близнецы Брэндивайн, жившие в Портленде по соседству со мной, не дожили трех месяцев до своего восемнадцатилетия. Их мать, не зная, считать дочерей взрослыми или детьми, сплела косы из черной и белой ткани.
Когда мы повернули налево и углубились в квартал, где жила тетя Эва, застроенный скромными, обшитыми вагонкой домиками, мне вдруг пришло в голову, что однажды моей тете придется вывесить на входную дверь кусок ткани, оповещающий о моей кончине. Меня снова начало подташнивать.
Каким-то образом в этом квартале нам пока удается избегать гриппа. Тетя Эва уже тащила мой чемодан по зацементированной дорожке, ведущей к ее дому. Я не знаю как, но молю Бога, чтобы мы не заразились.
Я поднялась вслед за ней на крыльцо ее двухэтажного викторианского домаувеличенной копии кукольного домика с зубчатой желтого цвета наружной обшивкой и декоративными деревянными деталями, напоминающими кружевные салфетки. Коричневая табличка в одном из окон фасада говорила, что жильцы являются ЧЛЕНАМИ ПРОДОВОЛЬСТВЕННОЙ АДМИНИСТРАЦИИ США, и включала официальную эмблему этой организациикрасно-бело-синий щит в обрамлении пшеничных колосьев. Эта табличка говорила о том, что тетя Эва в определенные дни по запросу правительства будет отказываться от мяса, муки и сахара, чтобы сэкономить еду для наших солдат и голодающих в Европе, а также о том, что тетя Эва не является шпионом, предателем или опасным иммигрантом, а значит, ее следует оставить в покое.
Я задумалась о том, какой бы сейчас была моя жизнь, если бы мой отец соглашался со всеми атрибутами американской действительности наподобие этой проклятой карточки и предоставил войне идти своим чередом.
Тетя Эва открыла дверь и впустила меня в узкую прихожую, которая, как я почувствовала, едва сняв маску, провонялась луком точно так же, как и поезд. Швейцарские часы с кукушкой сообщили откуда-то из расположенной в задней части дома кухни о том, что уже четыре часа.
Где-то рядом раздался детский голос:
Кто там?
Я вздрогнула и уронила сумку.
Кто это?
Это Оберон. Тетя Эва с грохотом поставила мой чемодан на вытертые половицы прихожей. Калифорнийская сорока, которую выходил мой сосед-ветеринар. Его призвали на фронт, а поскольку он холостяк и жил один, я присматриваю за птицей в его отсутствие.
Я вошла в ее лавандовую гостиную слева от прихожей и увидела изумительную черно-белую птицу с заостренным хвостом вдвое длиннее ее туловища. Она сидела на жердочке в высокой куполообразной клетке.
Птица опустила голову, разглядывая меня сквозь бронзовые прутья.
Кто там?
Я улыбнулась:
Я Мэри Шелли, по-видимому, твоя сводная кузина. Что еще ты умеешь говорить?
Он называет свое имя и говорит «Привет», а еще любит свистеть и пищать, ответила тетя Эва, снимая рабочее пальто. Ты сможешь познакомиться с ним поближе чуть позже. А сейчас тебе необходимо принять ванну. Сделай воду как можно горячее, чтобы все микробы сварились. А заодно постирай свою маску.
Хорошо. Потрясающая птица! Мне нравятся эти белые пятна у нее на крыльях и животе.
Я вернулась в прихожую, взяла чемодан и саквояж и уже собиралась подняться наверх, как вдруг увидела себя на бледно-лиловой стене в глубине гостиной.
Это была моя фотография, сделанная в спиритуалистической студии Джулиуса, старшего брата Стивена, во время моего апрельского приезда в Сан-Диего. Я снова опустила багаж на пол и прошла через комнату, чтобы лучше разглядеть снимок.
Мэри Шелли? раздался у меня за спиной голос тети.
На черно-белой фотографии мои голубые глаза казались прозрачными, почти как у привидения. Они вызывающе смотрели на меня в упор. Я так скептически отнеслась к тому, что на проявленной фотографии могут быть запечатлены настоящие ду́хи, что приложила все усилия к тому, чтобы придать себе упрямый вид. У меня на шее висели серебристые летные очки, хотя Джулиус и тетя Эва хотели, чтобы я их сняла, и я была одета в легкую белую блузку с воротничком и V-образным вырезом.
Я как будто снова услышала слова Джулиуса, произнесенные перед тем, как он меня запечатлел: «Не шевелись. Улыбайся. И призови мертвых».
На проявленном снимке рядом со мной стояла на коленях массивная призрачная фигура, окутанная светлым покрывалом, скрывающим ее голову и тело. Это существо прильнуло к моему стулу и прижалось лбом к подлокотнику, как будто терзаясь мучительной болью либо почтительно мне кланяясь.
Что ты думаешь о своей фотографии? Половицы у меня за спиной скрипнули под рабочими башмаками тети Эвы. Мы же говорили, что если ты согласишься позировать ему для фото, на нем проявится что-то удивительное.
Меня обдало холодом. Вместо того чтобы ответить, я вслух прочла надпись под снимком:
Мисс Мэри Шелли Блэк и восхищенный дух. В священной студии мистера Джулиуса Эмберса, фотографа-спиритуалиста, обитает красота. Я резко обернулась к тете. Джулиус использовал меня для рекламы?
Эта реклама помогла многим сокрушенным горем людям обрести у него в студии утешение. На этом фото ты выглядишь невероятно красивой. Посмотри, как ему почти удалось передать каштановый оттенок твоих волос.
Кому какое дело до того, как я выгляжу? Я сижу рядом с подложным духом. Это, наверное, наложенное изображение самого Джулиуса, накрытого белой простыней.
Это не подделка, Мэри Шелли. Джулиус считает, что твой посетитель, возможно, доказывает, что ты обладаешь ясновидением. Я сказала ему, что мне кажется, ты служишь проводником для увлеченного наукой духа твоей мамы.
Проводником для ее духа? фыркнула я. Ты в своем уме? Мамина любовь к науке, скорее всего, у меня в крови, так же как и унаследованные от нее голубые глаза и форма рта. Именно на эту тему писал свои труды сэр Фрэнсис Гальтон.