Так вот: с рождения я был самостоятельный, с двух лет клал грязное в стиралку, с трёх сам выбирал, во что нужно одеться по погоде, с пяти мыл посуду, стоя на табуретке-приступочке, с шести лет мог подогреть себе еду. Дома сидел один, но мама конечно же звонила. В пять лет со мной случился казус. Я решил остановить время. Снял со стены часы в прихожей, затем часы с холодильника. Везде мне приходилось таскать стул и вставать на него, а кое-где на стул ещё приступочку ставить. Хорошо, что не грохнулся, приходилось-то тянуться. Вынул батарейки из часов, будильник у мамы на тумбочке стоял, он тикал как ненормальный, а батарейка круглая и плоская, мини-диск для лилипутских сорев по метанию дискатоже вынул. Ещё из пультов от телевизора и магнитолы вынул батарейки, отключил мобильник. Пульты, часы и будильник застегнул в сумку, и сел такой довольный на ковёр посреди комнаты. Время не существует. Я в том временном месте, где перестали тикать часы Такой радости, торжества, чувства победителя я не испытывал больше никогда. Ну тупой был. Дурил я так редко. Обыкновенно же от нечего делать листал мамины книги, просто смотрел буковкив мыслях не было перерисовывать, просто смотрел. Мне было хорошо дома. Мама после работы часто читала мне сказки. Я и сам потихоньку учился читать по азбуке Льва Толстого. В детстве я думал, что эту азбуку написал волшебный лев Аслан из «Хроник Нарнии». Вот такая у меня была путаница в голове до школы. Да я сказки и нелюбил, мне больше нравились истории из жизни, про филипка или огородников. Я не чувствовал себя одиноким, со мной были истории из книг, их герои. Помню, слово «дети» очень долго мне не давалось, не мог его прочесть. А спросить некогомамы нет дома. То есть, я ревел часа два, и даже выл и кусал диван от злостибуквы-то знакомые, но не читается, а потом вдруг понял, что «д» надо читать мягко, и успокоился.
В школе произошёл, что называется скачок. Задания, которые я выполнял, казались лёгкими. Ну конечно: когда самостоятельно научился читать «дети», то всё остальное ерунда. Я скучал в первом классе, по всем предметам я был лучший, и даже по физре пятым. В конце первого триместра, когда многие пыхтят над наклоном и элементами соединения, мне, шестилетнему, по требованию учительницы, с одобрения завуча и с разрешения директора, позволили перейти во второй класс. Там я писал в тетрадях в обычную линейку. У меня и в новом классе оказался лучший почерк. Переверните тетрадь для первого классатам присутствует образец алфавита. Так вот. Образцы алфавита на карточках для новой своей учительницы, молодой, и, как я понимаю сейчас, ленивойя писал, и слова на доске «такое-то числоклассная работа» я писал, стоя на стуле. Всю началку меня ставили на стул писать шапку на доске, и ставили в пример, хвалили по русскому. Я ж ещё мало ошибок делал, не только почерк.
С пятого класса я стал пробовать разные стили, лигатуры, виньетки и вензеляих я находил в книгах, в текстовых программах у мамы на компе, а с шестого я стал учиться писать буквицы древнерусского алфавита и вязь, кириллическое письмо. Для этого мне приходилось идти в библиотекусидел в читальном зале. Все девчонки просили, чтобы я в их блокнотиках написал вязью приблизительно следующие строки: «Люби меня как я тебя, и будем мы с тобой друзья», «Мой секрет всегда со мной, его узнаешь в выходной», «Вселеннаянавсегда, яна короткое время», «Предательство не повод для крыши», «Я умиляюсь, и ты не умирай», «Извинения не нужны, если в тебе душа сатаны» много всякой ерунды писал именно вязью, без наклона и разной высоты в одном слове. Девчонки они какие-то странные. Сами злые, а дневники их почитаешь, прям такие все приятные светлые няшки, «тёмные силы добра» как хотите так и понимайте этот перл. Рисунки, фразы В беседах столько грязи на друг друга вывалят. После сплетен пролистают ленту, начитаются псевдо-изречений, и стащат фразочку в скетчбук. Сфоткают страницу, мною написанную, и выкладывают на стене.
В пятом классе меня стала хвалить и по литре учительница. Сочинения там, стиль. А с седьмого у нас директор стал вести. Староверов Леонид Львович. Он появился как-то резко, вдруг первого сентябряновый директор. Он был лыс, высок, ему дали кличку «противогаз» нос шнобель, глаза навыкате, губы шлёпаютвсё фактурное и вперёд, как у противогаза. Он всех завуалировано унижал. Никто ж почти ничего не читает по программе, все завёрнуты на другом: английский, ай-ти, матан. Но директор заставлял. Мне, честно, было тоскливо многие книги читать, но я читал, я его боялся. Он меня в пример ставить стал. И почерк, и содержание, и грамотностьвсё у меня было прекрасно. Когда Староверов в школе только появился, дал нам зверский диктант, и, выдавая работы, велел мне выйти к доске и выписать орфограммы и пунктуациюдоски не хватило. После этого он поинтересовался все ли всё поняли при разборе и быстро стёр мною написанное, а мою тетрадь как-то испуганно, по-воровски, сунул в сумку.
После урока он попросил остаться и сказал, что диктант заберёт навсегда, такой почеркэто карьера. Я кивнул: ну да, почерк норм, даже отл. «А толку? сказал я. Кому это надо теперь? Ни-ко-му. Когда-то я грамоты всей школе подписывал». (Если принтер грамоты печатал, буквы все осыпались со временем. А я писал линером. Помогал, в общем, секретарю. А потом грамоты стали на цветном принтере печатать с шаблона, именные, ничего заполнять не нужно.) «А ты приходи ко мне на факультатив,предложил он,это очень важно, что ты так пишешь, понимаешь?» И посмотрел на меня так, что я понял: мы с ним подружимся. В общем, Староверов умеет произвести впечатление.
Факультатив по литературе желающих посещать немного и одни девочки; когда они не приходили, мы с директором часто болтали за жизнь, и скатывались на какие-нибудь подвиги Святослава или «Сказания о Дракуле-воеводе». Когда я ещё не сёк в древнерусской, я пожаловался директору, что «Слово о полку Игореве» я терпеть не могу и возмутился, почему его включают в обязательный список. «Если достанется на огэ, я сразу повешусь»,сказал я. Староверов пристыдил меня (но без оскорблений, аккуратно так) и заметил, что это от необразованности, заинтриговал нераскрытыми загадками «Слова», рассказал о печатном поединке Лихачёва с каким-то ноунеймом, утверждающим, что «Слово» поздняя подделка. Увлекать Староверов умел, он так захватывающе рассказывал о разрозненности, гордыне, самомнении князей и князьков, объяснил, что гибель летела страшной птицей предзнаменования, а никто даже в ус не дул, почивая на лаврах, захлёбываясь от своей значимости, а на самом деле находясь на пороге краха, на обрыве смерти Учитель посоветовал кое-какие лекции глянуть в сети и именно тогдамне двенадцать стукнулосходил со мной впервые в церковную библиотеку. И я подсел именно с этого момента на старые книги, на жёлтые страницы, на кириллицу и всю историю письменности, Кирилл и Мефодий до сих пор мои кумиры, особенно Кирилл. Но был и затыкв церкви и музеях города почти все рукописные книги были церковные. Я церковное не любил, мне было неинтересно старославянское, я Библию знал только по роману «Мастер и Маргарита», а на картины великих художников пялился, не въезжая в сюжет, ни в библейский, ни в античный, и с детства всё непонятное спрашивал у мамы, мама знала много по искусствоведению. А летописи, то есть хроники, то есть жития, хранились в библиотеках и музеях кремля и никому не показывались, даже Староверову. Староверов говорил, что по слухам у них есть даже канон четырнадцатого века, но это стоит дороже, чем Рембрандт. Я не верил. Это нереально, чтобы в нашем Мирошеве и вдругканон старославянский. Староверов говорил, что может быть это копия более поздняя, но это всё равно очень дорого, и все такие вещи у палиославистов под учётом, но никто не гарантирует, что где-то есть неучтённые памятники. Наш злобный словесник очень любил Русь, историю до крещения Руси, ну и после тоже обожал, и просил меня иногда старым русским шрифтом тексты писать. Он приносил мне сканы или фотографии удивительных незнакомых мне знаков и букв, и я просто переписывал на ватманский листэто к неделе русского языка или ко дню славянской письменности и культуры. Я карандашом намечал, а дальше девчонки трудились, красками обводили, заставки раскрашивали. Многие шрифты, из тех, что приносил директор, я знал по библиотеке, когда ходил в читальный зал, но я не понимал, зачем он просит меня писать глаголицей, предположил: просто украшение. Были шрифты и незнакомые Оригинальные, чаще латинскими графемами, Староверов говорил, что это сканы из европейских библиотек. Он каждый год ездил в Европу, но это он сообщил только мне. Впервые попробовал я под его руководством устав, полуустав и скоропись! Зачем, недоумевал я, мне несложно конечно, но зачем мне канон родом из греческого. То есть Русь-то Староверов любил, нокак продолжателей традиций. Староверов производил впечатление очень обеспеченного человека, одевался неброско, но костюм дорогой, в дорогих вещах всегда какая-нибудь фишка, петелька дополнительная, подкладка белая. Он скрывал, что богат, но по реакции его знакомых, всё духовного сословия, видел, что он в фаворе. В нашем Мирошеве памятники архитектуры, древний кремль, церкви и в пригороде монастыри действующиетуризм процветает. К Староверову в кремле относились с ещё большим почтением. При том, что он вообще ни разу не верующий. Даже не крестится для приличия, когда к святым книгам смотритель нас подводит, и в церкви никогда не крестился, вообще морщился и, когда выходили с ним в притвор, всегда повторял с презрением еле слышно: «церковщина». А тем временем смотритель, затворник такой с белым измождённым лицом без единой кровинки, или саны в чёрных рясах прям юлили перед Староверовым. Он никогда не подавал нигде нищим, но с церковниками на должностях у него были какие-то дела. Староверов выпрашивал у них летописи посмотреть, «чтобы отрок глянул», указывая на меня. Они не давали ни в какую, блеяли что-то, оправдывались. В церквах свой мир, объяснял Староверов, там в летописях жестокости много, наказаний, может пытки какие в миниатюрах, вот и не дают. Я смеялся насчёт пыток. Я вообще конечно восхищался миниатюрами и заставками, но это всё художества, это не для меня, мне нравился шрифт, понимаете? Староверов иногда сокрушался, что я не воцерквлён. Я не смел ему заметить, что и он-то церковников поносит, на чём свет стоит. Но Староверов всё прекрасно понял по моему молчанию сказал, что можно было бы и прикинуться для такого дела, показать заинтересованность, чтобы проникнуть в секретные архивы. А я хожу с короной головеснова пристыдил меня директор. Ну я обиделся, и не ходил к нему на факультатив месяц, а после скучно стало. И прочитал-таки Новый заветосилил, Ветхийне смог, он дикий, жестокий. На этом моё приобщение к церкви закончилось. Ну не верю я, хоть ты тресни. Староверов тогда впервые сказал, что зря я с таким норовом, характер по жизни только мешает, а христианство оно для спасения души. Переписчик с утра помолится, выпьет воды, нарежет перья, разбавит чернила, подготовит пергамен и год книгу переписывает, и не жужжит. Я удивился, и сказал, что я переписчиком не собираюсь быть и сидеть в келье, тем более на воде; сейчас время цифровое вообще-то, если он вдруг запамятовал, если затмение на него нашло; я на самом деле очень покладистый, мама на меня не нарадуется. «А отец?» поинтересовался директор. «У отца другая семья, я его не знаю»,ответил я.