Если бы Жан-Пьер заметил хотя бы половину из перечисленных особенностей дома старого Фарука, он, вероятнее всего, тотчас же поспешил убраться вон, однако черный цвет и узор полов делали свое дело, да и хозяин, встретив гостей, немедленно предложил пройти в сад.
У вас еще и сад есть? только и успел удивиться Жан-Пьер.
Есть, кивнул Фарук. Правда, очень маленький.
Сад, стиснутый со всех сторон мрачными высокими заборами с вмазанными сверху по обычаю отбитыми бутылочными горлышками, имел над собой довольно просторный клок неба и содержал ровно восемь апельсиновых деревьев.
Хорошо вы его охраняете, месье. Надежно, усмехнулся Жан-Пьер, окидывая взглядом недобро зеленевшие бутылочные осколки.
Мой дом не нуждается в заборах. Это соседское, небрежно заметил Фарук.
Возле стены дома стояла небольшая, как и всё здесь, скамеечка, на которую и предложил Жан-Пьеру присесть Фарук. В отличие от всех восточных хозяев, он не старался донельзя выпятить свое гостеприимство и радость по поводу прихода гостей. Он не улыбался широко, не славословил свой дом и даже не подумал потчевать пришедших приторным мятным чаем, коим его предки восстанавливали силы на кочевых стоянках, одновременно укрощая этим хитрым настоем свою неуемную южную сексуальность, посильно регулируя демографические процессы в стране. Вместо этого хозяин без лишних церемоний попросил Мухаммеда пройти за ним в дом, чтобы определить давление.
А вы, уважаемый, пока полюбуйтесь моими деревьями. Если хотите, можете полакомиться плодами, равнодушно предложил Фарук и они с Мухаммедом вернулись в дом. Если бы Жан-Пьеру действительно захотелось отведать апельсинов, то ему пришлось бы нелегко: оранжевые спелые шары висели довольно высоко на своих ветках.
Кухня Фарука, помимо чудесных табуретов и старого буфета, о котором уместнее просто промолчать, содержала и самые обыкновенные, привычные любому западному человеку агрегаты: холодильник, плиту и все в том же духе. Вот только полки, укрепленные на стенах, на которых толпилось множество баночек, и в которых обычно хранят специи и тому подобную духовитую мелочь, много сказали бы как опытному биохимику из Сорбонны, так и молчаливому шаману из Сонорской пустыни.
Фарук усадил Мухаммеда на один из табуретов, живо достал откуда-то две укороченные трубочки для коктейлей и знаком велел племяннику запрокинуть голову. Затем он вставил ему одну из трубочек в левую ноздрю и, наклонившись, несильно, но резко вдунул некую смесь, что находилась в трубочке, прямиком в носоглотку Мухаммеда.
Не дыши, негромко напомнил Фарук и быстро проделал то же самое с правой ноздрей племянника. Сунув опорожненные трубочки в мусорный пакет, спрятанный за одной из неприметных дверок под мойкой, Фарук знаком разрешил Мухаммеду дышать. Тот засопел, и сейчас же из его покрасневших глаз потекли слезы.
В саду на скамейке скучал Жан-Пьер. Дядя с племянником, вернувшиеся из дома, уселись рядом с нимФарук справа, а Мухаммед слева. Племянник прижимал к лицу платок, на что старик заметил:
Ну нельзя же так убиваться, Мухаммед. Поверь, там ему не станет от этого легче.
Он воздел сухой палец к небу и строго посмотрел на Мухаммеда. Тот, не отрывая от глаз платка, кивнул и плотней придвинулся к Жан-Пьеру. Жан-Пьер поморщился, но отодвигаться было некуда: справа, почти вплотную к нему, сидел Фарук.
Молчание затянулось. Ветер играл листьями апельсиновых деревьев, где-то пропел петух и взлаяла собака. За одним из соседских заборов что-то громко и возбужденно принялись обсуждать по-арабски две женщины. У одной голос был высокий и молодой, у второй низкий, привычный ставить жирные точки во многих спорах.
Жан-Пьер поерзал, испытывая явное неудобство в компании молчавших арабов. Мухаммед притих совсем, низко наклонив голову, а по Фаруку было видно, что и в полном одиночестве он так и сидел бы, глядя на сад. Кашлянув для разгону, Жан-Пьер спросил, повернув голову к Фаруку:
Э-э скажите, месье, почему у вас такой странный дом?
Старик, рассматривая апельсины на ветках, отозвался:
Мой дом вовсе не странный. Люди привыкли жить в еще более странных местах. Ведь вас вовсе не удивляет, если человек селится в каком-нибудь очень высоком доме и чтобы добраться до двери собственной квартиры, ему приходиться ехать в железной коробке, подвешенной на тросах.
И что же тут нелепого? Надо же людям где-то жить. Пусть даже и под самой крышей.
Человеку не пристало селиться так далеко от земли. У него есть ноги и ему следует ходить по земле.
Выходит, если у человека нет крыльев, то ему и летать нельзя? И самолеты он построил зря?
Он построил зря такие самолеты: шумные, вонючие и весьма ненадежные. Человек очень спешит, все равно мало куда успеваядаже со своими самолетами. Хотя есть способ летать гораздо проще и безопасней. Но пусть даже человек и летает на этих самолетахведь он в них, все-таки, не живет, верно?
Постойте, постойте! вскинулся Жан-Пьер. Какой еще способ летать проще? О чем вы говорите?
Ерунда, отмахнулся Фарук, по-прежнему глядя на апельсины. Не стоит об этом.
Конечно! фыркнул Жан-Пьер. Раз это невозможно, то и говорить нечего.
Это возможно, месье, ровным голосом возразил старик.
Да? Ну так объясните, раз возможно! раздраженно заметил Жан-Пьер. Фарук пожал плечами:
Вы слишком много знаете, месье, чтобы я смог вам это объяснить. Да и не в объяснении дело.
А в чем? раздражаясь все больше, не сдавался Жан-Пьер. В чем тут дело, черт его возьми?
Не нужно ругаться, месье, все тем же почти равнодушным голосом возразил Фарук. Вот если бы вы были, скажем, ребенкомдо годовалого возрастая бы смог научить вас этому искусству.
Какому еще искусству? Вы издеваетесь, да?
Искусству БЫТЬ.
Кем быть, дьявол вас задери?!
Просто быть. И тогда вы бы могли полететь туда, куда захотели. Даже и лететь бы не пришлось. Вы бы просто там оказались и все.
Жан-Пьер в сердцах плюнул:
Вы выжили из ума! Вы
И уже давно, месье, неожиданно согласился Фарук. Свирепея, Жан-Пьер смотрел на него, очень жалея, что нельзя пустить в ход кулаки. Мухаммед, никакого участия в споре не принимавший и уже давно уронивший платок, сидел, низко опустив голову и навалившись на Жан-Пьера. Тот, наконец, вспомнил о нем, раздраженно дернув плечом.
Эй, ты что, уснул, что ли? спросил Жан-Пьер, на мгновение позабыв о сумасшедшем старике. Мухаммед не отозвался, продолжая мерно сопеть.
Эй!..
Он очень расстроился, бедный мальчик, пояснил Фарук, продолжая рассматривать апельсины, и я дал ему хорошее лекарство.
Что? повернулся к нему Жан-Пьер. Какое еще лекарство?
Успокоительное. Я всегда им пользуюсь сам.
Оно и видно! сердито сказал Жан-Пьер. Зачем вы это сделали? Он взрослый человек и сам как-нибудь успокоился бы.
Не сердитесь, месье. Но я подумал, что так будет лучше.
Жан-Пьер потряс Мухаммеда за плечо. Тот никак не отреагировал.
Вот пакость!.. пробормотал Жан-Пьер, пытаясь заглянуть Мухаммеду в лицо. Глаза закрыл
Он повернулся к Фаруку и, еле сдерживаясь, спросил:
Что вы ему дали, старая вешалка?! Отвечайте!
Не стоит волноваться, месье, все так же безучастно ответил Фарук. Я же сказал: успокоительное.
Какое успокоительное? Название у него есть?
Я не помню названия, месье. Я давно пересыпал пилюли в стеклянную баночку из-под конфитюра. Но я всегда ими пользуюсь и чувствую себя очень хорошо.
О, дьявол! прошипел Жан-Пьер. Угораздило меня Что вы мелете? А вдруг он откинется? Может, ему нельзя принимать ваши дурацкие пилюли
О господи, Марсель Это невозможновдруг отчетливо произнес по-французски Мухаммед, по-прежнему не поднимая головы. Жан-Пьер испуганно на него воззрился.
Эй! снова потряс он его за плечо. Ты чего?
Мухаммед не реагировал, сидя с закрытыми глазами. Жан-Пьер попытался было подняться, но Фарук неожиданно ловко схватил его за запястье, удерживая на скамейке.
Не нужно волноваться, месье, повторил он, поворачивая к Жан-Пьеру спокойное лицо. Сейчас все пройдет.
Жан-Пьер попытался высвободить запястье, но вдруг понял, что пальцы Фарука держат его словно железные клещи. Он в замешательстве поднял голову и уперся в дымчатые стекла очков старика. Глаза Фарука смотрели пронзительно и твердо, как не мог смотреть ни один слабоумный старик.