Простите, вдруг заволновалась женщина. А при чем тут я?! Старуха пусть за все и отвечает! Нужен мне тот самогон!
Хозяйка дома так этим делом пришиблена, сказал милиционер, что словно умом тронулась.
Притворяется! резко перебила женщина. Я знаю ееэто такое чудовище
Отвечайте на вопросы, холодно проговорил Глоба.
Вы меня арестуете?! вспыхнула женщина.
Вынужден, пожал плечами Глоба. Величина преступления
Тогда я ничего не скажу! воскликнула с гневом женщина. Ни единого слова! Это безобразие Невинного человека Вот она какая Советская власть! Пусть только вернется мой муж Он дойдет до самого правительства Какой-то невежественный милиционер Что ты там пишешь?
Она выхватила из-под руки Глобы начатый лист бумаги.
Что вы пишете? «Данная гражданка проживав по улице» Господи! Я «проживав» Сплошная безграмотность! И такому вручают власть!!
Мучительно покраснев, Глоба аккуратно свернул листок акта, вложил в полевую сумку пузырек с чернилами и ученическую ручку. Хмуро посмотрел на Корневу:
Собирайтесь Там разберемся.
Ее словно ударилиона даже отшатнулась, кровь отхлынула от припудренных щек, а в темных глазах вскипели слезы. Поднялась ни на кого не глядя, прошла к комоду, начала вынимать из него стопки чистого белья Отобрала то, что ей нужно. В расстеленный платок положила хлеб, кусок вареного мяса. Натянула сапоги.
Все молча направились к выходу. В полутемной передней сидела на лавке неподвижная старуха, держа на коленях собранные во дворе отбитые головки четвертей. При виде вошедших она выпрямилась, стекляшки звякнули в провисшем мокром подоле юбки.
Ну, мамаша, зловеще прошептала женщина, с ненавистью бросив взгляд на старуху, вам это зачтется от сынка родного!
Идите, один из милиционеров подтолкнул ее к двери. Глоба повел Корневу через весь городишко пешком, по главной улице, чтобы ее видело как можно больше людей. Она шла, кутая лицо в платок, низко опустив голову.
Во дворе милиции сгрудились подводы, там и тут валялись клочья сена, мужики сидела на завалинке, дымя цигарками, неторопливо перебирая новости. Солнышко слабо проглядывало сквозь тучи, затянувшие небо, но было жарко, пропаренный воздух влажно лип к лицу. То и дело кто-нибудь говорил, тыльной стороной ладони вытирая лоб:
Мабуть, знову будэ дощ Паруе, начэ пэрэд грозою.
Домой бы поспеть, добавлял другой, с беспокойством вскидывая глаза к облачному небу. За паршивой справкой часами сидишь тут, словно делать тебе больше нечего
Глоба ввел Корневу во двор, и разговоры сразу притихли, лишь кто-то пробормотал:
Дывысь яка Выдать, нэ мисцэва жинка.
Здорово, дядьки, сказал Глоба и остановился, сняв фуражку, платком из кармана повел по клеенчатому ободку. Никак, дождь будет?
То так Паруе, закивали мужики. Где ты такую жинку взял? Мы тутошних всех знаем
Приезжая. На Конюшенной жила, небрежно проговорил Глоба. Самогоном торговала. Схлопочет года три.
Мужики переглянулись и промолчалиодин снова полез за кисетом, другой начал пристально разглядывать растоптанный лапоть, третий задумчиво запустил пальцы в спутанную бороду.
Ото глядите, прищурился Глоба. С законом в цацки не играют. Пошли, гражданка Корнева.
Они поднялись на второй этаж и в глубине коридора увидели дверь, оббитую железом, с крошечным глазком. На табурете сидел скучающий милиционер с тяжелой кобурой револьвера на поясе. При звуке шагов он вскочил, торопливо одергивая гимнастерку.
Глоба заглянул в глазок, отодвинув в сторону кожаную крышку, Павлюк спал на деревянных нарах, укрывшись с головой солдатским одеялом. В камере было пасмурно, легкая тень от оконной решетки лежала на чисто выметенном полу.
Все время дрыхнет, пожал плечами милиционер. Глоба достал из кармана связку ключей и одним из них открыл узкую дверь в комнату, где стояли стол и железная кровать. Окно было здесь без решетки, но находилось почти под потолком.
Побудете пока тут, сказал Глоба, пропуская в комнатушку женщину. Больше камер нет. Сосед освободитпереведем на его место. Еду принесут.
Он тщательно, провернув ключ два раза, замкнул комнату и направился к начальнику милиции. Соколов встретил его понимающей улыбкой:
Взял таки?
Сидит.
Может, лучше устроить засаду на Конюшенной?
Два дня попугаю, а потом отпущу домой. Первый раз, мол, прощаю самогонные дела, но второй раз лучше пусть не попадается.
Штраф хоть сдери, посоветовал Соколов.
Обдеру, как липку, но выпущу.
И чего этим добьешься?
Бояться ей будет нечего. Самое страшное для нее позадитак она станет думать. А мы понаблюдаем за ней.
Может быть, неопределенно протянул Соколов и вскинул на Глобу изучающий взгляд. А что будешь делать с Павлюком? Звонил из города Лазебник.
Вы ему, конечно, рассказали о нем?
Безусловно, кивнул головой Соколов, я обязан был это сделать. Лазебник требует Павлюка в губмилицию.
Подождем еще немного, Глоба подумал и кивнул. Я должен встретиться с хлопцем Павлюка.
Лазебник спрашивает, как идут дела с ограблением кооперативного ларька.
Да не могу же я разорваться! вспылил Глоба.
Кооперацияновое явление в жизни нашего общества
Понимаю я все, озлился Глоба, но не четырехрукий! Делаю, что успеваю.
Он поднялся из-за стола, нервным движением руки сбрасывая складки гимнастерки за спину.
* * *
Домой Глоба вернулся, как всегда, поздно, снял грязные сапоги в сенях, на цыпочках пробрался в комнату и, не зажигая лампы, начал шарить на столе руками, отыскивая что бы такое поестьсильно изголодался. Но Маня не спала, заслышав его шаги еще во дворе, она поднялась навстречуон увидел у окна белое пятно ночной рубашки.
Сейчас, сказала она, и в темноте вспыхнула спичка, наполнив бледным светом тонкий ковшик женских сомкнутых ладоней. Она перенесла огонек к фитилю лампы. Из мрака выплыл старинный комод с потускневшими медными ручками, зеркало, перечеркнутое трещиной, жестяное ведро под фаянсовым умывальником. На разостланной кровати громоздились подушки.
Сколько раз вот так Тихон приходил в старый флигель и видел на столе тускло мигающий огонек. Она первая его окликнула:
Тиша, ты?
И он ступил к ней, как незрячий, торопливо и легко касался кончиками пальцев ее лба, щек. Прижав к себе, шептал извиняющимся голосом:
Соскучился Даже не верится, что это ты
Я заждалась Ты так долго
Как мы раньше не знали друг друга? Тихон растерянно удивлен, он даже отодвигает ее от себя, стараясь посмотреть в глаза. Ты можешь такое представить? Мы и не вместе?
А я иногда гляжу в окно, признается она, идет по двору здоровенный дяденька На боку оружие. Фуражка по брови. И вдруг как бы в сердце иголкой, аж дух замретэто же Тиша родной
И голос ее угасает, как бы истончаясь в тишине.
* * *
А утро проходило в торопливых сборахбрился возле умывальника, косясь в позеленевшее зеркало. Сам себе отглаживал гимнастерку, мелом надраивал пуговицы и ременную пряжку. Отмывал от вчерашней грязи свои крепкие, на спиртовой подошве сапоги с высокими голенищами, смазывал их тряпицей, макая ее в банку с дегтем.
Маня уже застелила постель, умылась, с мокрыми волосами, прилипшими ко лбу, хлопочет над фыркающим примусомоттуда идет вкуснейший запах жареного лука, сала, молодой картошки. Женщина гремит тарелками, режет на доске хлеб, вдруг хватает веник и начинает мести пол, отбросив его, сдергивает с веревки высохшее белье. Она, как и Тихон, не успевает, ей надо идти в исполком, где работает машинисткой.
Тиша, жалобно молит она склоненного над сапогом мужа, ради бога, выручи Погладь юбку. А я тебя за это чем-то накормлю особенным
Бессовестный эксплуататор.
Тихон бросает на расстеленное одеяло суконную юбку, брызгает на нее водой сквозь губы, поднимает с кирпича чугунный утюг с пылающими углями.
Как ты себя сегодня чувствуешь? спрашивает он, ревностно поглядывая на жену. Что-то не видно нашего Степана. Обманываешь, девушка?