При этом к услугам экстрасенсов, колдунов и целителей всех мастей по-прежнему прибегали все или почти все, начиная от доярок и кончая главами государств. Главу государства можно обзывать как угодно у себя дома, на кухне, когда никто не слышит, и думать о нем можно что угодно, но темный, замороченный, пребывающий в плену глупых суеверий недоумок стать во главе государства не может по определению. Да и доярка, если уж на то пошло, не будет с поклоном подносить местной знахарке молоко, яйца и леденцы в бумажном кулечке, если та не способна ей помочь. Следовательно, во всем этом определенно что-то есть; таково общественное мнение, да и мнение официальной науки недалеко от него ушло.
А раз так, можно допустить, что только что прозвучавшая угроза Грабовского отнюдь не пустое сотрясение воздуха
«А, чтоб тебя, сердито подумал Максим. Надо же, какой ловкий подонок! Как он навострился на нервах играть! Грозить ножом или пулей это значит дать человеку повод обратиться в милицию. А тут вроде и пригрозил, и напугал, а мне и пожаловаться не на что. Я рационалист, я во все эти штуки не верю, а уж милиция-то в них не верит и подавно. Они там тоже все до одного рационалисты и прагматики по крайней мере в служебное время. Им ничего не докажешь, да я и не собираюсь им ничего доказывать. Тут бы себе хоть что-то доказать, так ведь и это не получается! Я ведь уже и не знаю, верю во всю эту чепуху или нет. Не знаю, но боюсь. Потому что страшно. Вон, глазищами-то как сверкает!»
Вид у Грабовского и впрямь был внушительный. Его вечно угрюмое, грубо вылепленное лицо свидетельствовало о большой силе духа, а пронзительный взгляд глубоко посаженных глаз, казалось, проникал в самые сокровенные тайники души, с привычной небрежностью сканируя их содержимое, добираясь до самых потаенных мыслей и чувств. Да, Борис Григорьевич, вне всякого сомнения, был наделен железной волей и дьявольской проницательностью, а это делало его весьма серьезным противником независимо от наличия или отсутствия у него широко разрекламированных экстрасенсорных способностей.
Да, сказал Максим с такой льстивой интонацией, что любой, кто хорошо его знал, непременно понял бы, что он, во-первых, взбешен, а во-вторых, издевается над собеседником, вашим врагам не позавидуешь.
Факт, небрежно согласился Грабовский, то ли не заметив издевки, то ли не обратив на нее внимания. Тяжело это, чтоб ты знал обладать силой. Легче вагоны разгружать, ей-богу. Целый день вкалывай как проклятый да еще и за собой следи, чтоб ненароком, случайно кому-то не навредить. Я ведь не злодей какой-нибудь, порчу на людей за деньги не насылаю. Хотя мог бы, между прочим. Знал бы ты, какие суммы мне за это предлагали! И какие люди это делали
Бизнес? предположил Максим.
И бизнес, и политика Сам подумай, кому неохота просто так, за здорово живешь, не прилагая никаких усилий, на самую верхушку вскарабкаться? Вот и идут: Борис Григорьевич, помоги Но я об такие дела не пачкаюсь. Одно дело помочь человеку, когда у него рак в последней стадии или, скажем, родственник потерялся. А всякой сволочи деньги да власть на блюдечке подносить слуга покорный! Ты, когда станешь обо мне писать, на это особое внимание обрати.
Простите? переспросил Максим, сделав вид, что не понял. Мне почудилось, или вы только что начали давать мне указания?
Это не указание, а пожелание, благодушно возразил Грабовский. А указания Ну, как бы тебе объяснить? Статью-то обо мне ты ведь все равно напишешь, так?
Вероятнее всего, сдержанно согласился Максим.
Напишешь, напишешь. Ты ведь у нас не из тех, кто просто так, от нечего делать, убивает время, слоняясь по чужим домам. Твое время, как и мое, приличных денег стоит. Так что статью ты, конечно, напишешь, и, возможно, даже не одну. И будет она либо хвалебная, либо ругательная. Одно из двух.
Есть еще третий вариант, напомнил Соколовский. Материал может быть просто объективным: пришел, увидел, рассказал.
Грабовский пренебрежительно фыркнул и слил в стопку остатки водки из графина.
Какая там еще объективность? отмахнулся он и выпил. Ты, может, и постараешься быть объективным, но толку от этого все равно не будет. И сам на гребне не удержишься, непременно примешь какую-либо сторону, а читатель сделает выводы. А ему, читателю, это надо? Ему надо, чтоб ты меня либо превозносил до небес, либо ругал на все корки. Вот тогда ему интересно, даже если он с твоей позицией и не согласен. А объективность твоя никому не нужна, и в самую первую голову главному редактору. Ему тиражи надо повышать, завлекать читателя, а ты ему подсовываешь свою пресную объективность: с одной стороны, нельзя не признать, с другой стороны, невозможно согласиться Знаешь, куда он тебя с твоей объективностью пошлет?
Догадываюсь, сказал Максим. Хуже всего было то, что Грабовский был прав на все сто. Приятно, что вы так печетесь о моем читателе. Но должен вам заметить, что больше всего на свете читатель обожает именно, как вы выразились, ругательные статьи. Публика любит скандалы
И чудеса! перебил его Грабовский, энергично воздев к потолку указательный палец. Чудеса у нас котируются наравне со скандалами. А лучше бы тебе, корреспондент, просто восхититься чудом. Тогда все будут довольны: и читатель, и редактор, и я Ну, и ты, конечно. Ты себе даже не представляешь, как ты будешь доволен.
Вполне возможно, с кислой миной произнес Максим. Он ненавидел такие моменты, ненавидел, когда его пытались купить по дешевке. Только я, простите, пока не вижу повода для восхищения.
Поводы будут, пообещал Грабовский. Для начала, скажем, десять тысяч таких симпатичненьких, зелененьких поводов Хватит тебе этого, чтобы начать восхищаться?
Максим вынул из пачки сигарету и с нарочитой неторопливостью закурил. Лицевые мускулы онемели, сведенные гримасой отвращения. Конечно, реклама двигатель торговли, и ни одна видная фигура в наше время не обходится без пиара, который обеспечивают ей купленные с потрохами профессионалы. Но Максим Соколовский долгие годы вкалывал как проклятый именно для того, чтобы перестать зависеть от подачек сомнительных личностей наподобие вот этого, с позволения сказать, ясновидца. Хорош ясновидец, если пытается купить его, Макса Соколовского, за вшивые десять тысяч! Мысли он читает Ну, давай, телепат, прочти, что я о тебе думаю!
Значит, не хватит, неверно истолковав молчание собеседника, констатировал Грабовский. А если я предложу двадцать? Ты особенно-то не ломайся, бери, пока дают!
Максим, который уже почти овладел собой, от последнего замечания хозяина пришел в ярость. «Нервы, нервы, подумал он, стискивая зубами фильтр сигареты и делая глубокую затяжку. Нет, к черту все, надо брать отпуск. Иначе эти подонки превратят меня в настоящего неврастеника. Это же надо, какая скотина!»
Борис Григорьевич, сказал он, сдерживаясь из последних сил, давайте мы с вами сразу договоримся. Под заведомой ложью я не стану подписываться ни за какие деньги. Таких специалистов в Москве навалом, обратитесь к ним.
Кому нужны эти щелкоперы? с полной откровенностью возразил Грабовский. Только деньги сосут. Кто их читает, кто им верит? Иное дело ты. У тебя же имя! Авторитет!
Вот именно, сказал Максим, имя. И я не стану рисковать ради того, чтобы срубить немного деньжат.
Двадцать тысяч это, по-твоему, немного? возмутился Грабовский.
А по-вашему? хладнокровно парировал Максим.
Ну, ты хват Хорошо, пятьдесят.
По-моему, я вполне ясно выразился: ни за какие деньги.
Ни за какие?
Здесь что, эхо? Если вы читали мои статьи, то могли бы заметить, что я бережно отношусь к своей репутации. Ее за деньги не купишь.
Грабовский неожиданно ухмыльнулся и расслабился в кресле, снова откинувшись на спинку и забросив ногу на ногу.
Ну, во-первых, в наше время купить можно все, в том числе и репутацию, заявил он. А во-вторых, чего ты верещишь, как будто я тебе предлагаю накатать панегирик Гитлеру? Неправду он, видите ли, не хочет говорить! Под заведомой ложью имя свое славное ставить не хочет! Ай-яй-яй, какие мы нежные, какие принципиальные! Да кто тебе сказал, что от тебя требуется ложь?