Нет, с ним давно покончено. Дьякон Джузеппе для убедительности ударил кулаком одной руки по ладони другой.
Понятно, Папа думал о том, можно ли ему побеседовать с Сыном Божьим. Ну, или просто с сыномДостаточно ли хорошо для этого он знает арамейский или древнееврейский? «Как бы смеялсяили плакалримский раввин, если бы знал»
И каждый Папа должен пройти через это?
Каждый, не без гордости ответил Джузеппе. Разве может найтись другой способ прикоснуться к истокам? Ведь этоначало всего. Онвоскрешен, понимаете, святейший отец. Разве имеет значение,
Для абсолютного большинства человечества это » имело бы огромное значение. Мусульмане Протестанты Православные У него начинала болеть голова, хотя раны он не чувствовал. Возможно, разговор с Ним был не такой уж хорошей идеей.
Когда мы поднимемся наверх, я должен буду усердно помолиться, сказал Папа. Но разве усердная молитва освободит его от ощущения зубов на шее? И что он скажет своему исповеднику? Правду? Священник решит, что он сошел с ума, или, что еще хуже, так не решит, и разразится скандал. Солгать? Но разве неискренняя исповедь не является сама по себе грехом?
Головная боль усилилась.
Дьякон Джузеппе, должно быть, угадал его мысли.
Вам разрешается не упоминать об этом на исповеди, ваше святейшество. Разрешение действует с четвертого века: возможно, это самый древний документ в библиотеке Ватикана. Нет никаких сомнений в его подлинностиэтот документ действительно настоящий, не такой, как «Дар Константинов».
Deo gratias!
Пойдемте отсюда? предложил Джузеппе.
Одну минуту. Понтифик покопался в памяти и нашел там достаточно арамейского для вопроса, который он обязан был задать. Сын Божий?
Рот с острыми зубами растянулся вностальгической? улыбке.
Ты говоришь так.
«Что ж, Пилату он ответил то же самое, несмотря на то что вопрос был немного другим», размышлял Папа, когда покидал маленькую темницу и пока дьякон Джузеппе тщательно запирал двери.
Когда же Папа оказался на ступенях, ведущих наверх, к теплу и благому свету собора Святого Петра, ему на ум пришел еще один вопрос: сколько Пап слышали тот же самый ответ?
* * *
Сколькие из них задавали этот вопрос? Он слышал его на арамейском, слышал на греческом, на латыни и на языке, в который превратилась латынь. Он всем отвечал одно и то же, и всегда на арамейском.
Ты говоришь так, едва слышно промолвил он, снова оставшись наедине с привычной темнотой.
Был ли он Сыном? Как он мог знать? Но если они думали, что это так, то, значит, дадля них. Разве это не единственное, что имело значение?
Тот римлянин умыл руки, когда узнал истину. Он был жестоким человеком, но не был глупцом.
А этот новый стар и вряд ли проживет долго. Очень скоро он опять сможет утолить голод. И если ему придется еще раз ответить на тот же самый вопрос
Он ответит И все.
Майк РезникДва охотника с Манхэттена
комиссара полиции Нью-Йорка дела складывались не слишком удачно. Он бросился в работу со всем пылом и за год очистил город от наиболее бросающейся в глаза преступности, но потом как будто уперся в каменную стену. До сих пор ему еще не приходилось сталкиваться с проблемой, которую он не в состоянии был бы решить, приложив соответствующие усилия, но, хотя он успел освоить мир политики, литературный мир и то, что еще оставалось от Дикого Запада, Теодор Рузвельт не мог не признать, что после отличного старта все его попытки искоренить в городе криминальный элемент привели в тупик.
Он настоял на вооружении всех полицейских. В первых же трех перестрелках с разыскиваемыми преступниками было убито двое прохожих и ранено еще семеро, а преследуемые беспрепятственно скрылись.
После этого он вменил подчиненным в обязанность практиковаться в стрельбе. Но городской бюджет не смог выделить средства на оплату требуемого дополнительного времени, почти четверть полицейских предпочли уволиться, чем тренироваться бесплатно.
Он стал спать днем, а по ночам обходил самые опасные районыно всем известно, что Тедди Рузвельт не тот человек, чтобы пропустить цель или отступить перед превосходящими силами противника, а потому, как только распространились слухиа это случается очень быстро, они предпочитали скрываться каждый раз, как только он выходил на охоту.
Приближался 1896 год, и он понимал, что не стал ближе к намеченной цели, чем был в конце 1894-го. Он всерьез подумывал об отставке. В конце концов, у них с Эдит было уже четверо детей, две его книги возглавляли список бестселлеров, и американский Музей естественной истории предложил ему пост главного натуралиста, а после назначения на должность комиссара полиции он едва находит время для прогулок по любимому Сагамор-Хилл. Но каждый раз, когда его посещали подобные мысли, подбородок упрямо выпячивался вперед, зубы непроизвольно скалились в невеселой усмешке, и он сознавал, что никуда не уйдет, пока не выполнит свою работу. Американцы не отступают перед трудностями; в таких случаях они проявляют храбрость и целеустремленность, чем и отличаются от европейцев.
Но если он решил остаться, он не мог продолжать работать, полагаясь только на своих подчиненных. Полицейские силы таяли с каждым днем, а оставались в основном лишь те, кто был уверен, что продажный коп в состоянии заработать больше, чем честный бизнесмен.
Должен был быть какой-то способ встряхнуть город, и в один из дней он его нашел. Кто лучше всех прочих знает преступную среду? Сами преступники. Кому больше других известны их привычки, лидеры и тайники? Ответ тот же самый.
Как-то в июне во вторник вечером в его кабинет привели двух членов одной из самых известных банд. Оба бандита, войдя в помещение, смотрели на него с нескрываемой ненавистью.
Вы не имеете права нас задерживать, сказал тот, что повыше, сурового вида мужчина с черной повязкой на глазу. Мы ничего не сделали.
Никто этого и не утверждает, ответил Рузвельт.
Тот, что пониже, с обритым наголо черепом, что, как подозревал Рузвельт, было сделано для избавления от вшей или чего-то похуже, огляделся по сторонам.
Это не тюрьма. Для чего нас сюда притащили?
Я решил, что мы должны познакомиться поближе.
Вы собираетесь нас поколотить и отправить в камеру? огрызнулся Одноглазый.
Зачем это мне? спросил Рузвельт и повернулся к сопровождавшим бандитов офицерам. Теперь вы можете нас оставить.
Вы уверены, сэр? спросил один из них.
Совершенно уверен. Спасибо за службу.
Офицеры переглянулись, пожали плечами и вышли, прикрыв за собой дверь.
Парни, мне кажется, у вас пересохли глотки, заметил Рузвельт, доставая из ящика стола бутылку и пару стаканов. Почему бы вам не промочить горло?
Это очень по-христиански, мистер Рузвельт, сэр, откликнулся Лысый.
Он наполнил стакан, поднес его к губам, но тотчас остановился.
Напиток не отравлен, заверил его Рузвельт.
Тогда выпейте первым, потребовал Лысый.
Я не большой любитель спиртного, сказал Рузвельт, но взял бутылку и отхлебнул прямо из горлышка. Я выпил лишь для того, чтобы рассеять ваши сомнения.
Лысый отступил на шаг на случай, если Рузвельт вдруг упадет, но комиссар продолжал стоять и улыбаться, блестя зубами, и он опрокинул напиток в рот, а затем его примеру последовал и Одноглазый.
У вас прекрасное пойло, сэр, отметил Лысый.
Я рад, что вам понравилось, произнес Рузвельт.
Может, мы ошибались насчет вас, продолжал Лысый. В конце концов, вы, вероятно, не такой уж плохой парень.
Он налил себе еще порцию.
Но вы так и не сказали, ради чего нас сюда привели, сказал Одноглазый. Вам явно от нас что-то нужно.
Только ради приятной компании, ответил Рузвельт. Мне кажется, после хорошего знакомства люди вряд ли останутся врагами.
Это меня полностью устраивает, кивнул Лысый. Вы не возражаете, если я сяду?