Конфузов, конечно, среди нашей подопытной братии было много. То курица ожила, а голова отпала, то нога после сращивания не в ту сторону когтями смотрела. Случалось, что студенты меняли местами части тел подопечных, крыло одной куры уходило к другой, а после было много вопросов, отчего же и срезы ран разнятся, и остаточные части тел торчат.
Одним словом - студенческий произвол, безответственность, торопыжничество и вселенская грусть.
Птичек в руках обучающихся студентов было жалко, но себя на отработке наказания мы жалели ещё больше.
Куратор Дикинс вольных трактовок хирургии не прощал, закалял в нас любовь к точности, а если любовь привить не получалось (это чувство, как выяснилось, не у всех приживалось), то хотя бы страх совершения ошибки.
Семь раз подумай прежде, чем один дозволь!
И мы куратора понимали Мало кому понравится ходить ногами навыворот или затылком вперёд, а быть всадником без головы и того хочется меньше. При таких мыслях становилось страшно доставаться в руки своим одногруппникам. Поэтому каждый терпеливо стоял у своего места за столом, послушно расщеплял, а затем тщательно сращивал.
На этих же курицах первокурсникам предстояло отрабатывать наложение швов, поэтому ценный тренировочный материал приходилось беречь из года в год, от практики к приктике.
Совершая стандартные манипуляции с уже усыпленной, обездвиженной, перенесенной на стол и выщипанной по хребту (мне предстояло отделить шестой позвонок от пятого и седьмого) птицей, я невольно возвращалась мыслями к проведенной над Его снобско-злобским Величеством операции.
А ведь могло и не получится
Могло но только не у меня.
Ещё тогда, когда отец проводил процедуру связывания своей и маминой жизни, он научил меня разделять и соединять материю. Возможно, мне даже повезло, что именно в детском возрасте на самом примитивном языке мне было дозволено чувствовать суть механизмов природы. Именно чувствовать, а не видеть или слышать, и уж точно не познавать жизнь через прикосновения.
В академии нас учат доверять своим органам восприятия, отец же показал мне как верить своему чувствованию, даже когда зрение, слух и осязание врут.
Именно благодаря такому глубинному навыку я могу видеть истинным ведьминским зрением легко и свободно. Именно потому я на третьем курсе практикую наравне с опытными мастерами, набираясь больше технических знаний в хирургии, нежели в том, каково это быть настоящей ведьмой и следовать зову природной сути.
Я - ведьма, и потому смогла разделить Файта и его реципиента.
Я - ведьма, и потому смогла разделить свою жизнь и соединить ее с жизнью другого существа.
Это ж сколько врачебных заповедей я нарушила, решившись на подобный шаг!
Даже, если в принципе не рассматривать незаконность самого процесса связывания двух жизней, всего остального, произошедшего в моей комнате под покровом ночи, хватит на лишение практики без права восстановления в специальности. А ещё можно добавить и уголовную ответственность, если усмотреть за привязкой систем снабжения двух организмов попытку манипулирования другим живым организмом.
Великая Степь, как же я попала!.. Так глубоко вурдалаку в з.. тыловую часть, я ещё не забиралась!
Если только Файт узнает, то предсказать его реакции совсем не трудно. Это будет прямое обвинение в покушении на жизнь наследника древнего рода. И что мне за это светит - ссылка, тюрьма, казнь - даже предположить тревожно.
Забавно, но в этот момент меня искренне тревожило то, что по мнению общественности мои действия могут быть интерпретированы как угрожающие Файту. И я ни на миг не задумывалась о том, какой опасности подвергла саму себя.
- Лииина! - воскликнула Нирочка, едва я вошла в библиотеку.
Сегодня я взяла дополнительную смену в силу того, что степендии за обучение меня лишили.
Хвала Проматери Великой Степи, врачебный консилиум не прознал о моей подработке, иначе осталась бы я без каких-либо денег. И пусть академия предоставляла нам полное содержание пансионата, но всякие женские мелочи необходимы каждой девчонке. Средства гигиены, уходовые процедуры, новые чулочки, в конце концов.
- Лиии-нааа! - нефритовые глаза цепкими кошачьими лапами впились в мои.
Ой, когда Нирочка так смотрит, в ее голове уже таится какой-то план с моим участием, и мне он, вряд ли, понравится.
- И тебе добрый здравствуйте, Нирочка! - отринув все гнетущее, я наклонилась к смотрительнице и с чувством расцеловала ее румяные щеки. Пахло от женщины ароматным пирогом с яблоком и теплым молоком с корицей. Вкуснотища, как есть!
- Линка, выручай, умница ты наша! - практически выстонала она мне в ухо.
Мое ухо сразу же насторожилось.
Когда Нирочка вместе с тем, что так смотрит, начинает ещё и так говорить, по мою душу точно приходит самый тухлый вурдалак.
Стою, смотрю на нее. Она таращит свои жалостливые глазищи на меня, но я-то понимаю, что вестись нельзя, поэтому стою, смотрю и молчу.
И Нирочка начинает улыбаться. Мягко, сердечно И на лице ее зацветают, распускаются две ямочки. Такие привлекающие и манящие, что не ответить на их радостное приветствие не остаётся и шанса.
Вот это уже совсем удар по запрещенному. Знает же, смутительница, что ее ямочкам я никак отказать не могу!..
И все же я нахожу силы для короткого, обрывающего поползновения коварно-продуманных смотрительниц:
- Когда Вы столько меня хотите, хотеть перестаю уж я.
- Да что бы Вы понимали в желаниях! - ответила мне рассерженная женщина с по-прежнему цветущими ямочками на щеках. Они даже ещё краше стали.
И как тут удержаться?!
- Рассказывай, - тяжело вздохнув, я сдалась ее нуждам.
Рассерженная женщина тут же вернула себе цветущий вид, а я в который раз погрузилась в философствования о том, что тихая академическая библиотека знать не знает, какую опаснейшую животину пустила в свой огород.
- Линка, там это - голос прерывается и переходит на едва слышный шепот. - Опять
Теперь в лице меняюсь и я.
Как опять?
Снова опять?!
Пялюсь так, что под моим взглядом осыпались бы даже многовековые монолиты, а Нирочка лишь понуро качает головой.
Наш диалог уже не нуждается ни в каком вербальном сопровождении. Эту историю опять мы проходили пару раз, и, помнится, при последней встрече я однозначно выразила свое мнение: больше в подобные дела не вмешиваюсь.
- Нир, нет, - со всевозможным сопереживание говорю я, но мое нет звучит строго, твердо, решительно.
- Ты же понимаешь, что кроме тебя некому, - сдаваться Нирочка не умеет, особенно, когда речь заходит про опять.
- Не понимаю, - я тоже стою на своем, потому как иметь общих дел с этим опять отказываюсь.
- Лииин! Ну Малииина! Выручай, а! - и стонет, и воет смотрительница.
- Да не хочу!
Я взрываюсь, пусть и сдержанным шепотом. Вместо этого хочется заорать, однако, наши переговоры и без того привлекли к себе излишнее внимание.
Студенты любопытными птахами столпились возле стойки библиотекаря, делая вид, что наше щебетание ничуть их не привлекает. Но был среди этих непривлекаемых один взгляд, который смотрел лично на меня с осторожной надеждой.
Ага, значит, вот он наш вредитель!
- Не хочешь, а надо, - тихо вздыхает Нирочка.
Великая Степь, помоги!
И злая ведьма поманила пальцем найденную для возмездия жертву.
Жертва сглотнула, дернулась было смыться потихому, но тут же остановила сама себя.
Ага, малыш, я вот точно знаю, что тебе мое участие нужнее. Только и мне за просто так сдаваться во власть этому опять не желается. Моя ведьминская гордость требует справедливого отомщения!
И жертва идёт на убой.
Нирочка, видя, что дело пошло на лад - то есть жертва и будущая жертва в обсуждение деталей сделки уже вступили - позволила себе выдохнуть. Смотрительница преспокойно и с большим удовольствием огладила свои впечатляющие формы и с вежливой улыбкой, которая напугала бы самую опасную тварь Пустоши, подалась к потерявшим бдительность студентам.
Кто им теперь виноват, расскажет лишь опыт, тот, что сын ошибок трудных, а я, видимо, из тугодумных, до меня все никак опять не доходит.