Мы остаёмся здесь, сказал Астре, стряхнув оцепенение.
Сомнения Сиины тут же утихли, словно в сердце оборвали тревожную струнку. Она и сама знала, что так лучше. В горах ещё холоднее, а скоро зима. Там нет ни убежища, ни припасов. Да и от денег в тайнике никакого толку, если не получится их тратить.
Голос калеки временами звучал как-то по-особенному, и в эти мгновения даже Марх не решался вставить лишнее слово. Приказ достиг дна души и врос в него так, что не ослушаться.
Где Генхард? спросил Астре.
На кухне со мной! бодро отозвалась Яни, Он ест, как хрюшка! Не слышите, что ли?
Пусть подойдёт ко мне.
Генхард переступил через порог, утирая рот ладонью, и оглядел мрачное собрание.
Ух и страшилищи, буркнул он. Чего вам, обормотам, надо? Не я же этого вашего колотил! Ничего я не помню! Не помню ничегошеньки! Ни как сюда шёл, ни рожи ваши порченые!
Врёт, поморщился Марх.
Ты никому не расскажешь о нас, произнёс Астре. Будешь жить здесь. Помогать, чем сможешь. Про бродяжничество и воровство забудь. Ты услышал меня?
Он посмотрел на мальчишку так пристально, что тот невольно отступил.
Да и понял я Я и забуду, раз надо-то И останусь, если хотите.
Все глянули на Марха. Тот кивнул.
Сиина только потом подумала, сколько споров могло бы вызвать это решение. Чем кормить новый голодный рот, да ещё и без поддержки Иремила? А если мальчишка сбежит? И уживётся ли он с теми, кого прокляло солнце?
У тебя теперь есть обязанности, сказал Астре, добившись согласия Генхарда. До того, как упадёт снег, ты будешь спускаться в деревню и покупать для нас еду или продавать то, что мы сделаем. Раньше этим занимался Илан. Теперь он не сможет.
А я и смотрю, он какой-то на вас непохожий! вставил Генхард. Он как я, да? Не порченый он?
Я тут самый порченый, отозвался Илан, принимая очередную порцию питья от Сиины.
А в чём порча-то? шёпотом спросил Генхард. Вы уж мне расскажите о себе-то. Я ж с вами, страхолюдами, жить теперь буду. Это ж как дико-то мне! Да у меня мурашки по коже в два слоя пляшут, а вы мне сразу дел навешать хотите!
Тебе достаточно знать наши имена. Меня зовут Астре. Это Сиина, Рори, Марх, Яни, Дорри и Тилли. Вон там Бусинка прячется. Илана ты уже знаешь.
А эти проклятия у вас какие?
У меня и Тиллисовесть. Марх и Дорриправда, Сиина и Бусинкастрах, Рори и Янисочувствие, Иландоверие.
Доверие? переспросил мальчишка.
Верю всему, что скажут, простодушно отозвался резчик по дереву. Вот поэтому мне всё время попадает. То изобьют, то заведут не туда, то обсчитают, то обворуют. Я сплошное несчастье.
Не говори ерунды, нахмурилась Сиина.
А су со чувствие, это что за проклятье такое?
Это у тех, кто ревёт над каждым дохлым тараканом, отмахнулся Марх и тут же получил тычок остреньким локтём Яни.
Дурак, надулась она. Не все же такие! Вот я не такая!
Ага, а кто утром по кролику слезами умывался?
Но это же не таракан! Тараканы противные! И мне их не жалко!
Яни!
Ну, если только чуточку на одну слезинку.
Странный вы народ, проговорил Генхард, сутулясь. Я и слов-то ваших заумных не понимаю.
Поживёшь-поймёшь, отрезал Астре. Твоя работа тебе ясна?
И ясна! Я знаешь, как торговаться умею? Знаешь? Да мне вместо кусочка хлеба каравай за ту же цену отдают!
Привирает конечно, хмыкнул Марх. Но доля правды в этом есть.
А ты чего всё время меня чернишь-то? Чего чернишь? Мальчишка сжал руки в кулаки. Откуда тебе знать, где я слова не в ту сторону заворачиваю?
Будешь вратьбуду бить, посуровел Марх. У меня от вранья уши болят.
Ох ты, какой нежный! Уши у него болят! А у самого язык колет, как солома голый зад!
Дети, облепившие плачущего Рори, захихикали, оживились. Они не знали об Иремиле. Старшие остались мрачными.
Какое-то время прошло в оцепенении и молчании. Астре рассеянно вертел в руках незаконченную ложку. Рори беззвучно всхлипывал, обняв младших. Марх стоял возле Илана, прикусив губу, чтобы не сболтнуть лишнего. Генхард притих, согревшись у печи. Одна Сиина не находила себе места. Она металась из комнаты в комнату беспокойной тенью. Переставляла чашки на полках, перечищала до блеска натёртые кувшины. Зачем-то взялась перетряхивать мешки. Потом налила воды и принялась перемывать пол. Марх, наблюдая за ней, не выдержал. Подошёл, отобрал тряпку, отвёл сестру за ширму и прижал к груди.
Хватит уже, сказал он тихо. Поплачь.
Девушка мелко задрожала и вдруг вцепилась в Марха, прильнула изо всех сил. По шрамам на щеках одна за другой покатились скудные слёзы.
Что теперь делать? Что же нам теперь делать?
Сначала поплачь и успокойся. У тебя ещё мы есть.
Сиина судорожно вздохнула и замерла. Её снова кольнуло предчувствие. Липкий комок в груди разросся.
Что-то случится, шепнула она.
Тишину прорвал оглушительный треск. Сиина вздрогнула и обернулась. В сенях скрипели половицы под топотом шагов. Звякали бутыли и стеклянные плошки на полках. Марх оттолкнул сестру, схватился за лук. Внутренняя дверь дрогнула от мощного толчка. Рори неуклюже подскочил, бросился к столу, надеясь закрыть проход. Снова удар. Сильный, будто тараном. Дети завизжали. Сиина, не зная, что делать, накинула на них покрывало. Астре отыскал в опилках нож. Все были до смерти напуганы, и лишь глаза проснувшегося Генхарда сияли. Они отражали блеск золотых монет, обещанных за каждую порченую голову.
Марх глянул на Астре. Грозовые глаза застыли и омертвели, словно присыпанные пеплом. Блики лампы отразились в них тускло, как в стекле мутных банок на полке.
Это враги, сказал он.
Дверь не выдержала. Распахнулась настежь. В комнату ворвались шестеро крепко сложенных мужчин. Шальные глаза, грязная одежда. От них разило потом и кислушкой.
Марх застыл со вскинутым луком. Он целился, но руки дрожали. Выросший в лесах и привыкший видеть смерть, правдолюбец знал, что не способен убить человека. Так же, как и любой из порченых. Вот почему они беззащитны. Вот почему так легко с ними расправиться. Вот почему звон монет за их головы способен затмить даже страх перед черноднём.
А ну опусти лук, сосунок!
Первая стрела угодила в плечо бородатому, рябому головорезу. Вторая в ногу темноволосому парню справа от него. Третью Марх пустить не успел. Что-то просвистело в воздухе и ужалило в бок. Это был дротик, остро пахнущий мор-травой. Марх вытащил его, отшвырнул. Сердце забилось чаще. Кровь зашумела в ушах. Сначала онемел живот, затем руки и ноги. Вопли и крики слились в единый гул. Силуэты людей, оружия и разбросанной утвари поплыли цветными пятнами. Марх покачнулся, упал. Кто-то подхватил его под руки. Кажется, Сиина. Он порадовался, что хоть так закроет её. Своим телом. Дальше темнота.
Глава 4 Победа мертвеца
Только теперь, спустя четыре года после посвящения, я узнал, что слово «прималь» означает «первородный, изначальный». Его корни произрастают из глубин древнего языка, которым люди пользовались задолго до появления чёрного солнца. Учитель поведал мне об этом вчера. Искренность в его голосе не даёт повода сомневаться, однако, я нахожусь в сильном замешательстве, ведь он не может воспроизвести ни одной буквы из той системы забытых знаков, хотя и утверждает, будто она в самом деле существовала.
Учитель называет прималей хранителями, внутри которых обитает память Сетерры. Она уходит во времена столь давние, что сложно даже вообразить. Океаны знаний спят в глубине человеческого разума, и ещё не придумали верного способа извлекать их оттуда. Иной раз прошлое настигает меня неожиданными вспышками, искрами, образами, суть которых не имеет осмысленных начала и конца. Нельзя догадаться, как появилось то или иное утверждение, и где его исток. Невозможно понять, к чему оно ведёт и в каком виде существует в наши дни. Прималите, в ком хранится тайна чёрного солнца и множество других сокровищ. Если бы только я знал, как добраться до них
(Материк Террай, государство Соаху, г. Падур 8-й трид 1019 г. от р. ч. с.)
Нико лежал в ворохе подушек у окна и смотрел, как в небе гаснут созвездия. Он не выходил из дворца после смерти Такалама. Не видел, как останки учителя сметали с шёлка и ссыпали через бараний рог в красное чрево шкатулки. Мягкие, серые хлопья поместили в землю, где пласты за пластами оседали сотни ушедших жизней. Такалама упокоили на вершине горы Достойного Праха, где хоронили предыдущих властиев и их семьи.