Ма однажды обмолвилась, что в том месте, откуда они родом, врут все-все. Кто-то мало, а кто-то много. И старый колдун тоже врёт, а он самый главный в племени. Даже главнее ма. Поэтому Цуна странная. Поэтому она бы им не понравилась. Люди не любят, когда обличают враньё.
Тысячи мыслей роились в голове. Сотни вопросов ожидали утра, но ма крепко уснула и больше не проснулась. Цуна так и не узнала, где в рассказе о рыбах пряталось пятно неправды. Она послушно вытащила худое, но такое тяжёлое тело на край утёса, и, стараясь не приближаться к обрыву, столкнула в воду вместе с привязанным к груди камнем. Сине-зелёные волны тотчас проглотили ма и схлопнулись над ней. Ворох пенных брызг взлетел к небу, каскадом бисерин посыпался обратно.
Целый день Цуна слонялась по острову, не понимая до конца, что ма не вернётся. Она не ушла стирать к озеру или ловить рыбу в море, а отправилась под большую воду. Насовсем.
Только вечером девочка подошла к берегу и стала кричать волнам все ругательства, какие знала. Сначала громко и яростно, потом едва сдерживая всхлипы, а в конце еле слышно. Но гадкие рыбы не испугались и не отпустили ма. Наверное, им сильно понравились её песни.
Цуна вытерла слёзы и прислушалась. В мерном шелесте прибоя ей померещился знакомый голос, но мгновение спустя его не стало. Девочка доплыла до того места, куда упала ма, но сколько ни ныряла в обагрённые закатом воды, не смогла найти тело.
На другой день она проснулась в пустой, как покинутое осами гнездо, пещере и поняла, что Акулий остров теперь принадлежит ей. Но он, конечно же, об этом не знал, и юная хозяйка, забыв о завтраке, отправилась туда, откуда рыба-дом мог её услышатьна хребет На-Ла-Ха, увенчанный Гарпун-горой.
Она покорила вершину прежде, чем пламенный диск небесной рыбы начал переплывать из нижнего моря в верхнее. Рассвет ещё не занялся, но воздух с ночи был тёплым и густым. Он ласково обнимал полуголое жилистое тело Цуны, трепал короткие волосы цвета песка, скользил по загорелым плечам, играл с бахромой набедренной повязки, куда было нанизано множество мелких ракушек.
Каменный шпиль назывался Гарпун-горой неспроста. Ма рассказывала: когда-то давно ненасытная акула съела всех, кто обитал в море, и начала подбираться к людям. Огромным языком она слизывала их с побережий, втягивала пастью воду, а с ней рыбацкие и торговые лодки. Когда племена ушли вглубь островов и материков, акула принялась откусывать большие куски суши, стараясь добраться до них. Людям стало негде прятаться, и злая рыбина съела бы всех-всех, но её проделки заметил могучий великан Ла-Ха, живший в верхнем море. Он метнул в голову акулы молнию, а молния оказалась гарпуном размером со ствол древнего эвкалипта. Таким оружием били небесных китов. Околдованная хищница навсегда застыла в солёных водах, сделавшись сплошь каменной. Она съела так много суши, что в наказание сама превратилась в место, на котором теперь могли жить люди. А большой срединный хребет, где высилась Гарпун-гора, назвали в честь спасителяНа-Ла-Ха, где «На» означало «Небесный».
По правде, не так уж остров походил на рыбину, разве что на её останки. Но небесные великаны и гигантские акулы вымерли давным-давно, а время рушит и шлифует любые камни. С высоты птичьего полёта Цуна видела подступавшие с севера туманы. В их прохладной, плотной дымке затаился поросший зеленью резецхвост рыбины. У плавников собирался и бил в акулье брюхо пенный прибой, а с юга воду заглатывал гигантский грот. В нём, совсем как в пасти, полной острых зубов, белели сотни свисавших с потолка наростов. Когда нужно было крепко посолить рыбу, ма заплывала в водную пещеру и сбивала две или три пики, чтобы после растолочь в песок и засыпать улов. Ма была очень смелой. Она не боялась, что акула оживёт и проглотит её.
Даже здесь, на высоте, которой правил свистящий в ушах ветер, можно было услышать мерный гул водопада внизу. Цуна окинула хозяйским взглядом владения, где путь от головы до хвоста занимал два дня, а от восточного до западного плавника только день, набрала полную грудь воздуха и огласила окрестности грозным кличем, чтобы все животные и рыбы, птицы и насекомые, цветы и деревья понялитеперь Цуна в ответе за каждый уголок большой Акулы.
За двенадцать лет жизни девочка обследовала её всю. Или почти всю. И собрала целый клад из лоскутов материи, старых ложек, ножей-рубил и разноцветных смоляных бусин. Оттого Цуна знала, что это место когда-то принадлежало не им с ма, а тем, кто жил здесь раньше. Наверняка колдуны отправляли сюда и других детей, рождённых под знаком проглоченного солнца, но очень редко. Ма как-то обмолвилась: онидар большой рыбе, чтобы та никогда не ожила. Цуна недоумевала, зачем Акуле еда, если она каменная. Ма только отмахивалась, мол, это старое поверье, и им просто повезло. Других проклятых сразу отдавали воде или огню. Их жертвовали проглоченному солнцу или сбрасывали с утёсов. На Акулий остров людей не отправляли много лет. Большую рыбу давно не боялись, но ма приходилась старому колдуну дочерью, а Цуна внучкой, потому он и вспомнил про остров. С тех пор сюда никого не завозили. Ма говорилаэто хорошо.
Спустившись с Гарпун-горы, Цуна поспешила к водопадуискупаться. Пенящийся, бурный поток давил на плечи упругой прохладой. Бодрящие струи тотчас вымыли из глаз остатки сна.
Вдоволь поплавав и насладившись красотой брызг, девочка выбралась из воды и начала носиться вдоль берега в надежде поскорее обсохнуть и согреться. Иногда она останавливалась и смахивала капли ладонями, выжимала ткань повязки, ерошила волосы. Но тут же вновь принималась за утренний танец-бегтакой же обыденный, как еда или сон.
Она поздоровалась с каждым озерцом, рождённым падающей со скалы рекой. Их было три: два больших и одно совсем крошечное. Из последнего Цуна пила и смотрелась в него, как в зеркало: струи водопада почти не тревожили спокойную гладь, затекая в глубины тонкой струёй из расщелины.
Цуна опустилась на колени, пригладила волосы, потёрла уши и как следует поковырялась в носу. Потом она прищурилась и спросила, глядя на собственное отражение:
Ты тут?
Тут, согласился кто-то едва слышно.
Где?
Перед тебя.
Не перед тебя, а перед тобой, нахмурилась девочка. Сколько тебя учить?
Мне трудно иметь разговор.
А Цуне трудно понимать! У тебя в голове песок что ли? Мои слова у тебя из ушей высыпаются? Или их ветром выдувает? Или вымывает водой? Почему ты ничего не помнишь?
Девочка ещё немного пожурила невидимого собеседника, потом уселась на плоский, тёплый камень и вздохнула.
Ну? Чего молчишь? Совсем всё высыпалось?
Ма нет?
Откуда знаешь?
На дне озера мелькали спинки крошечных рыбок, колыхались потревоженные ими водоросли, рябила россыпь разноцветных камней. Но Цуна смотрела в воду так, будто там и в самом деле кто-то находился. Главное было как следует прищуриться, тогда игра отсветов рождала на поверхности полупрозрачный белёсый силуэт. Он перекрывал отражение девочки, делая его слегка мутным.
Я смотреть.
Я видел, а не я смотреть. Какой ты бестолковый! Цуна подскочила и теперь расхаживала вдоль берега, заложив руки за спину, как ма во время уроков. Она ушла петь рыбам. Она хорошо поёт, ты же знаешь. А почему тебя так долго не было, Ри?
Что есть Ри? спросил спокойный, ровный голос, похожий не то на отдалённый плеск волн, не то на шелест листвы.
Он почти терялся в гуле водопада, но у Цуны был острый слух.
Ты опять забыл? Это твоё имя, голова ты песочная! Девочка кинула в бледный силуэт камень. Я назвала тебя Ри потому, что у тебя не было имени!
Странность Человек назвать всё, как хотелось. Зачем назвать то, что не есть человека, а есть само себя? Я нет имя.
Вот же, Цуна фыркнула. Если у тебя даже имени нету, то ты совсем бедный. У Цуны есть имя и этот остров, и много-много ракушек, и даже вещи других людей. У тебя совсем ничего нету, вот я и захотела подарить тебе имя. Целую ночь придумывала, а ты ещё и недоволен!
Ты дарить имя, но не делать меня своя вещь? слабо удивился тот, кого Цуна назвала Ри.
У тебя даже песка в голове не найдётся, сокрушённо вздохнула девочка. Там пусто-пусто, как в моей дудочке. Ладно, я тебя прощу, если ты расскажешь мне про ма. Ты видел её под водой? А слышал? Я вот нет