Уррра-а-а-а! подлетела Золотинка еще выше, чем юноша-победитель. С высоты полета увидела она затопленную народом площадь и камнем ринулась вниз, где ждали ее упругие руки. У-ух! подлетела она без передышки.
Пусти-те-те же ме-меня! взвизгивала Золотинка. Не тро-жжжьте-те!
Золотые волосы ее метались в воздухе, как пламя раздутого ветром костра.
Толпа вопила, оглохнув от собственного восторга.
Вот поволокли их куда-то, не опуская на землю, поток людей возмутился и повернул в узость между домами; Золотинка изловчилась глянуть: победитель ее тоже пытался отбитьсяс не большим успехом.
«Но ему-то чего не сидится? мелькнуло сомнение. Верно ж, его хотят наградить».
Людская стремнина вынесла их на Цветную площадь, где разразились перекатным грохотом барабаны, застонали свое волынки, заныли, радуясь через силу, скрипки. Не замедляя хода, толпа увлекла юношу и Золотинку к глухому торцу дома на южной стороне площади. Здесь их сбросили на ногимягче не скажешь. Друг возле дружки. И хороши же они были! Ободранный юноша в лохмотьях, с кровоточащими грязными коленями. На ладонях кровь, ссадины на шее, маска на лице перекосилась и закрыла один глаз совсем, а от другого осталось только предположение. Что не мешало юноше защищаться локтями и бодаться, когда чужие руки пытались повязку снять. Золотинка же не стояла прямо, вынуждена была колебаться, изгибаясь соответственно полученным повреждениям, о природе которых не имела до сих пор достоверного представления.
Юноша отбилсяпоправил личину, не позволив ее снять, а Золотинка кое-как распрямиласьсколько позволяли тянущие в самых случайных направлениях боли. Тут они посмотрели друг на другане без сочувствия.
Но долго-то им, конечно, шуры-муры разводить не позволили.
Составленные пирамидой друг на друга бочки под стеной дома назначались им в качестве престола. Доброхоты уже подталкивали к подножию этого величественного сооружения Золотинку. Но юноша, не обращая внимания на суженую, быстро вскарабкался наверх, оказавшись высоко над толпой и рядом с протянувшимся за углом дома висячим гульбищем. Осталось не прыгнутьухватиться руками. Легко подтянувшись, он перевалился внутрь гульбищаскопившиеся там зрители только шарахнулисьмигом перебрался на гребень высокой каменной стены два-три шага под раскидистую крону старого орехапрыгнул на ту сторону и был таков.
То есть убежал.
Золотинка наблюдала этот неожиданный подвиг с некоторым изумлением. И вообще говоря, с обидой. Хотя и не без замирания в сердце. Как истинный товарищ, конечно же, она сочувствовала всякому предприятию своего спасителя, не могла не сочувствовать.
Пусть это был побег из-под венца.
Уже приготовленного. Ибо внизу, изрядно разочарованные, стояли устроители с двумя увитыми зеленью венцами.
Захромав больше обычного, Золотинка двинулась прочь, наугад через раздавшуюся толпу. Ее не удерживали.
Кому была нужна оставленная царем и покалеченная царица!
Дома Золотинка, понятно, никого не застала и едва сумела раздеться без посторонней помощи. Синяки и кровоподтеки расползлись по всему телу. Она нашла в лавке запас высохшей речной губки бодяги и наскоро приготовила мазь для втирания.
На следующий день Золотинка почувствовала себя хуже и с неделю перемогалась, не показываясь на улице. Только Зимка иной раз заносила обрывки новостей с большого света.
Да не ты ли это, мать, была под венцом на потешное царство? проницательно ухмыляясь, спросила Чепчугова дочь. Верно, Золотинкино имя уже трепалось языками.
Я, искренне вздохнула Золотинка.
Зимка, ясное дело, прыснула. Смешно ей было, что такая растяпа, как Золотинка, даже потешного жениха не сумела удержать. Но растяпа не защищалась и это несколько смягчило Зимку.
А тот ну этот, кто? спросила она добрее и с некоторой осторожностью.
И когда Золотинка, нисколько не покривив душой, заверила, что понятия не имеет кто, Зимка и вовсе снизошла до сочувствия.
А говорят, это был Мизин сын Тишин Тоболка, пивовар, добавила она соболезнующим тоном.
Ну нет! возразила Золотинка с не оправданной, вообще говоря, горячностью. Так что смутные подозрения вновь зашевелились в изменчивой Зимкиной душе, но остались без удовлетворения. Впрочем, не многим больше понимала и Золотинка.
Праздники кончились и как-то быстро, в одночасье, отодвинулись в некую иную действительность, в прошлое.
А на взморье видели паруса, верст за двадцать от берега целый флот. Противные ветры отогнали корабли прочь в белесую пучину, но мало кто сомневался, что это был флот мессалонской принцессы. Можно было надеяться, что как только ветер поутихнет и переменится, корабли войдут в гавань. Город ждал погоды с возрастающим беспокойством.
И только Золотинка не могла забыть о прошедшем праздникедень и ночь напоминали ей о нем доцветающие синяки.
Пришел, однако, и Золотинкин черед обратиться к более важным, насущным вещам. Всю эту неделю Чепчуг неукоснительно отмечался в очереди лекарей и волшебников, и вот он ворвался в лавку с известием, что конюшенный боярин судья Казенной палаты Рукосил затребовал к себе Зимку, его, Чепчуга, и Золотинкувсех троих. Золотинка тоже была замечена, старый лекарь добросовестно вносил ее в списки.
Все остальное сразу же вылетело из головы напрочь.
Наутро Чепчуг и две девушки в лучших своих нарядах, подрагивая от холода и возбуждения, прибыли к Рукосиловым покоям, это был соседний с княжичевым особняком дом по Китовой улице. Их пустили. Пустили беспрекословно, отчего старый Чепчуг приосанился, посматривая на дочь не без самодовольства, такого неожиданного в этом скромном человеке. Впрочем, Зимка ничего этого не замечала, она зевала, сдерживая озноб; зевала и Золотинка.
Волнение их было, однако, преждевременно: ждать пришлось часа двасреди молчаливо сидящих целителей, призванных к судье Казенной палаты для предварительного разговора.
Потом позвали всех троих сразу.
В большой роскошно обставленной комнате, завешенной тяжелыми занавесями до духоты, у раскрытого окна стоял стройный моложавый вельможа. И что поразило Золотинку: голова его, подпертая под подбородок широким жестким воротником, лежала на этом плоском, снежно-белом поле, как на блюде, отрезанная. Бескровное лицо было бледно, но жизнь, особая холодная жизнь выказывала себя осмысленным напряжением черт, сосредоточенным взглядом и темными кругами утомления под глазами.
Испытывая потребность отстранить давящий, внушающий беспокойство взгляд, Золотинка отвернулась, покосившись на Чепчугову дочь, и по какой-то особой, говорящей растерянности в ее лице вдруг сообразила, что человек перед ними, должно быть, хорош собой.
Теперь она увидела это и сама. То было нечто большее, чем обычная мужская привлекательностьзавораживающее соединение красоты и силы. Холеная и в то же время как будто пренебрегающая собой в виду высших соображений мужская красота Вздернутые в кончиках усы, под которыми укрывался крепко сложенный рот, остроконечная бородка. И пышные женственные волосы, что падали на плоское поле воротника.
Вот это и был первый сановник государства конюший Рукосил. Прежде только имя, так сильно уже сказавшееся в Золотинкиной судьбе, теперьчеловек.
Кто из вас Зимка? спросил конюший, вернувшись к столу, чтобы заглянуть в лежащие там бумаги. В движениях его было изящество владеющей собой силы, гладкие, натянутые штаны сиреневого цвета передавали игру мышц. Так кто? повторил он.
Потерявшая голос Зимка только поклонилась.
Подойди сюда. Рукосил говорил с сухой определенностью человека, который предвидит еще впереди весь утомительный, занятый до последней доли часа день. Взгляд его был пристален, но не долог.
Как ты установишь смерть? спросил он с небрежной и непредвиденной внезапностью.
Чью, ваша милость? в крайнем изумлении пролепетала Зимка.
Больного.
Ваша милость, несколько оправившись, вернула себе приятную бойкость Зимка, я полагаю, что княжич Юлий не настолько болен
Конюший остановил ее запрещающим движением ладони:
Довольно.
Но Зимка еще не сознавала, что это было все. Вообще все. Конец.
Тогда как Чепчуг, досадливо дернувшийся при первых словах дочери, уже понял. Подавшись вперед, на выручку, он зашептал, зажавши рукой рот, что было в высшей степени благоразумно, но бессмысленно, потому что Зимка не разобрала подсказку.
Зрачки зрачки веки приподнять шипел несчастный Чепчуг.
Ваша милость, сказала вместо того гордая Зимка, я думаю о жизни больного, а не о смерти.
Похвально, усмехнулся конюший.
И теперь уж нельзя было не понять. Выразительное лицо Зимки, отмеченное крутым и упрямым лбом, сделалось несчастным. Сильно развитое чувство достоинства подсказало ей наконец, что игра проиграна.
Зато Рукосил с видимым удовольствием прислушивался к свистящим нашептываниям старого лекаря. Очень похожего своей стриженой головой на безобразного носатого мальчишку, что распоясался на школьном уроке. Если только можно представить себе седого школьника.
Довольно, товарищ Чепчуг, сказал ему вдруг конюший. Ваша научная добросовестность не нуждается в новых подтверждениях. Вы тут, в глухомани, и представить не можете насколько ваше имя, уважаемый товарищ, почитается в научных кругах столицы.
Первый раз в жизни Золотинка увидела, как старый Чепчуг покраснел, весь пошел, словно вздрогнул, багровыми пятнами.
Я и сам, признаться, как ни в чем не бывало продолжал конюший, с большим любопытством просмотрел недавно ваши возражения против заволок.
Да. Я считаю применять с осторожностью, проговорил Чепчуг в некотором обалдении.
Я бы пошел и дальше, Рукосил заметно оживился, я поставил бы под сомнение и прижигания железом в обычных случаях.
В обычных случаях.
Несомненно. Нужно разграничивать Тогда как стрекание кожи у нас совершенно недооценивают.
Не могу с вами не согласиться.
Словом, товарищ Чепчуг. Если вы лично готовы оказать наследнику помощь, я сейчас же без колебаний и более того с глубоким душевным удовлетворением подпишу для вас допуск и согласую время. Ваше имя откроет все двери.
Удивительное делоглаза Золотинки увлажнились. От гордости.
Конюший вернулся к столу, откинул хрустальную в золотой оправе крышку чернильницы и взял огромное лебяжье перо. Не присаживаясь, он ждал.
Я не готов, прошептал Чепчуг после продолжительного молчания.
Жаль, молвил Рукосил, у которого, оказывается, был тончайший слух. Золотинка-то в двух шагах от лекаря едва разобрала замершее на старческих губах слово.
Но моя дочь продолжал Чепчуг как бы через силуЗолотинка больно ощущала его стыд. Она готовилась Готовилась. Она учила.
Хорошо, вздохнул конюший, возвращая перо в стакан. Из уважения к вам, товарищ. Один вопрос. Зимка встрепенулась, но как-то без веры. Если бы тебе, красавица, удалось вылечить наследника ладно, пусть чудом, что бы ты пожелала в награду?
Зимкины щеки порозовели.
Ничего, ваша милость! выпалила она без размышления и даже с вызовом. Ничего! Одно счастье видеть наследника здоровым
Вызов этот, увы! пропал втуне, ничего и не дрогнуло в лице конюшего. Он отвернулся, недослушав:
А эта, вторая, девица?
С неприятным ощущением холодка Золотинка поняла тутдогадалась и прозрела непонятно как! что Рукосил, давно знает ее имя. Он вообще все знает. Все наперед.
Эта, вторая, девица, повторил он, ненужно заглядывая в бумагу, Золотинка. Она тоже ваша ученица, товарищ?
Чепчуг признал, что это так. Золотинка молчала. Непонятно откуда и как она знала, что конюший Рукосил пустит ее к наследнику.
Тогда оставим дальние подходы (Еще бы! Ничего другого Золотинка не ожидала). Если ты вылечишь наследника?..
Любви княжича, перебила его Золотинка. Мгновение назад ей это в голову бы не пришлосказать. Но слишком тяжел ей был Рукосил, тяжел был давящий, всевидящий взгляд и Золотинка высвободиласьвот так!
Конюший выказал изумлениесколько было пристойно, не больше и не меньше.
Разве это возможно?
Хотеть? коротко спросила Золотинка.
Он помолчал и повел свободно играющей пястью:
Хорошо. Идите все. Если будет нужно, вас позовут нарочно.
Уже у порога, бледная и красная, в некрасивых пятнах, Зимка остановилась и, прижимая руки к груди, воскликнула срывающимся голосом:
Ваша милость! Я готова вам служить! Позвольте только служить!
Дома Зимка разрыдалась. Золотинка молчала. А Чепчуг мерил взволнованными шагами лавку, потирал руки, хихикал и неведомо чему улыбался.
Через день за Золотинкой явился скороход.
На голове молодого человека метелилась перьями шляпа, разрезанная вдоль и поперек так, что напрасно было бы искать на ней хоть одно единственное целое место. Желтая с зеленым куртка, какие носили слуги великокняжеского дома, туго перетянутая в стане, не имела застежек и открывала грудь, выпяченную сильно присборенной рубашкой.
Со стеснением в сердце, уронив руки, глядела Золотинка на разряженного, как петух, посланца судьбы. Ведь это была судьба, а судьба, во что бы она ни вырядилась и что бы ни выкинула, есть судьба. Пусть является она в самодовольном обличье красавчика-скорохода, пусть с небрежным высокомерием переврет твое имя, что же ты можешь поделать, если судьба спрашивает: девица, именуемая Золотце, которая тут? Ведь ты-то и есть то самое Золотце, за которым пришли. Что толку оправдываться, что ты не Золотце, а Золотинка, простите! Судьбе это все равно.
Золотинка озиралась, не зная, за что хвататься. Честно сознавая всю бездну своего лекарского невежества, не готова она была вообще, по общему ощущению, и не готова была в частностисейчас, в это утро, под безразличным взглядом желто-зеленой судьбы.
Что ты думаешь предпринять? поднялся из-за стола Чепчуг. И эта особенная строгость, даже торжественность, так ясно обозначившаяся в повадке старого лекаря, показала Золотинке, как далеко зашло дело.
С верхнего жилья с беспокойным вопросом в глазах спустилась Зимка.
И тебе нужно идти, сказала ей Золотинка не совсем искренне. Тут, наверное, недоразумение. Всех троих позовут.
Ну нет, откровенно ухмыльнулся скороход. Требуется только одна девица. Скорохода, как видно, занимало лишь количество.
Что я пойду! Меня не звали! вскинула подбородок Зимка.
По правде говоря, некогда было входить в эти подробности.
Я думаю стрекание кожи в восьми точкахвреда не будет. Чтобы как-то начать, сказала Золотинка Чепчугу. Но ведь без внушения ничего не сделаешь. Буду искать подходы. И внушение.