С другой стороны, история почти слишком дурацкая даже для меня. Наверное, нас спасает, что только почти. Мама говорит:
Я прошу прощения, что мы вас побеспокоили.
Она говорит неуверенно, но ведь будто бы ничего не случилось.
Я сделаю вам чай, хорошо?
Спасибо, мама.
Мы садимся на те же стулья, на каких сидели в плохом месте. Между нами большой и непонятный нам обоим секрет. Мы прекрасно помним, как выгибался пол. Нечто было здесь и, может, мы просто не в силах воспринять его сейчас. Не можем увидеть и почувствовать, но оно путешествует здесь, под пленкой, которую не может разорвать.
Тарелка, которая распалась в ничто, лежит на полу, как будто я аккуратно ее положил. Я трогаю ее пальцем, фарфор холодный и существует.
Папа садится перед нами, и мы смотрим на него. Взгляд у него светлый и беззаботный, но мне отчего-то кажется, что нас допрашивают, хотя мы молчим. Ответы на незаданные вопросы он видит в том, как мы сидим и смотрим.
А может так кажется, потому что у папы жутковатый взгляд.
А что это было за кино? спрашивает папа.
Ниса отвечает:
"Лето в Делминионе".
Я о таком фильме никогда не слышал, а когда смотрю на Нису, понимаю, что его и нет. Врать Ниса умеет примерно так же, как я.
Хорошее кино, говорит папа. Это фильм ужасов?
Мелодрама, говорю я.
Странно.
Папа не ругается, не пытается узнать правду. Он протягивает руку, берет вилку, проверяет ее на остроту кончиком пальца, а потом растерянно улыбается. Это вилка, которую я бросил на стол после того, как проколол шарик (который, кстати, в порядке), она лежала не так, и папа хорошо запоминает такие вещи.
Нужно что-нибудь такое обязательно снять.
Папа говорит:
А если вам нужна помощь, мы вправду хотим помочь.
Мы переглядываемся, качаем головами. Мне хочется сказать все папе и маме, но если я что и понял, так это то, что они сами нуждаются в помощи, а я уже взрослый. Пока мы с Нисой не будем знать, что случилось, не нужно волновать их.
На самом деле я просто хочу, чтобы хоть одна страшная история для них закончилась. Нужно заботиться о тех, кого любишь, а иногда молчание и есть забота. У люстры внутри свет. У земли внутри такая большая штука, которая быстро ползет.
Пока мама и папа живут в наличном мире, она не коснется их, и мне кажется, что мое молчание будет оберегать моих родителей.
Мама приносит пряный чай, сладкий, и в то же время пахнущий специями, щекотными в груди. Две звезды аниса плывут в моей чашке. Ниса вдыхает запах, греет нос о пар, а я пью, ощущая, как разогревается кровь внутри.
Только тогда я и понимаю, как дрожу.
Можно? говорю я. Мы пойдем в свою комнату. Там будем пить чай. Хорошо? Больше никакого сада. Мы передумали. Холодно.
Конечно, Марциан, говорит мама. Взгляд у нее не как папин, внимательный, цепкий, как будто она ищет десять отличий между двумя картинками. Спокойной ночи, дорогие.
Когда я переступаю порог, папа вдруг окликает меня. Я махаю Нисе, имея в виду, что догоню ее, смотрю на папу.
Он глядит куда-то за окно, в темноту, которую омывает дождь.
Ты знаешь, как сильно я люблю тебя, говорит он. А я знаю, как сильно ты любишь меня. Иногда люди ведут себя так глупо, когда пытаются защитить тех, кого любят.
Иногда ведут, говорю я. Иногда они попадают в черно-белый мир, смотрят на огромных тварей, не умеющих вылезти из-под земли, а потом никогда об этом не говорят. Люди ведут себя глупо.
Ты и Атилия для нас с Октавией самое ценное на земле и вовне ее. Это значит, что мы всегда неспокойны за вас. И это значит, что мы сделаем все, чтобы вам помочь.
Я ловлю мамин взгляд, кажется, он продолжает папины слова.
Если что-то случилось, говорит мама. В лесу или после, ты можешь довериться нам.
И тогда я начинаю смеяться. Они думают, что я что-то отдал, чтобы папа был в порядке. Я отдал бы самое главное, но мой бог не взял у меня ничего, потому что его любовь безгранична.
Нет, говорю я. Я правда хотел отдать жизнь, но ее не взяли. Так что вам совсем не о чем волноваться. Просто я садовый романтик.
Мамин взгляд отпускает меня, и я ретируюсь со всей возможной скоростью, как будто еще немного, и я выпалю правильный ответ на незаданный вопрос. Я взбегаю по лестнице, думая о том, прав ли я, и оставляя на ступенях половину пряного чая из моей чашки.
Это маму и папу я звал в секунды, когда мне было страшнее всего, но именно их помощи я не хочу сейчас.
Дурацкий Марциан, говорю я. Подумай еще раз.
Я думаю еще раз, но прихожу к тем же выводам. А потом меня посещает мысль такая ужасная и отвратительная, что хочется высунуть язык и зажмуриться.
Где-то там, в нашем саду, все еще ползает существо, с которого все началось.
Глава 2
Когда я прихожу в комнату, на моей кровати сидят Офелла и Юстиниан, они оба широко и синхронно зевают. Если бы кто-нибудь проводил соревнования по синхронному зеванию, к примеру, была бы особенная, сонная Олимпиада, эти двое непременно взяли бы первый приз.
На шее у Юстиниана болтается черная повязка для сна, а его атласная пижама выглядит так, словно он украл ее у богача из старого фильма. На Офелле длинная ночная рубашка с глазастым котом на груди, а волосы ее перехвачены розовой резинкой с блестящими камушками, которые наверняка колют пальцы, когда ее снимаешь. Может, это чтобы быстро просыпаться, думаю я.
Ниса расхаживает по комнате, как маленький генерал. Я ставлю чашку на тумбочку, две звездочки аниса все еще плавают внутри.
Офелла говорит:
Я думаю, мне это снится.
Юстиниан тогда протягивает руку, чтобы ущипнуть ее за щеку, и Офелла бьет его по запястью.
Так значит у тебя и мысли подобной не было, говорит Юстиниан.
Я бы и во сне не позволила тебе, придурку, щипать меня. Здравствуй, Марциан.
Привет, говорю я и сажусь на кровать. Ниса, а как ты думаешь, если перекопать сад, можно найти червя-волшебника?
Я проспал появление в этой истории червя-волшебника! с досадой говорит Юстиниан, а Ниса только отмахивается от него.
Червь-волшебник, это и есть мерзкая тварь, которая вылезла из моего глаза прежде, чем мы оказались в том месте.
Тогда очень политкорректно, Марциан.
Юстиниан откидывается на кровати, поудобнее устраивает под головой мою подушку и говорит:
Может, бог Марциана сводит тебя с ума? Может он до всех нас доберется теперь?
В голосе его, впрочем, слышно неподдельное удовольствие. Я складываю руки на груди.
Нет, мой бог бы не стал так делать.
За окном луна неподвижная, а там была живая. Мне кажется, ответ у нас с Нисой есть, крутится на языке, но не облекается в форму.
Если язык не референциален, спросила сегодня мама, то как ты доберешься до реальности?
Большая, серебряная луна, круглый кораблик, путешествующий по облакам среди подмигивающих звезд.
Дело во мне, говорит Ниса.
Слышал, Марциан, дело не в тебе, дело в ней! Но вы можете остаться друзьями.
Юстиниан, говорит Офелла. Ты можешь хоть раз послушать молча?
Ты тоже не слушаешь молча, говорит Ниса. Вы вообще слушаете меня или нет?
И быстро, прежде, чем кто-либо отвечает, добавляет:
Это риторический вопрос. Так вот, я ощущала, что это я. Во мне. Из меня. Все как-то связано с моей природой. И моей богиней.
Но точно мы этого знать не можем? спрашивает Офелла.
Ниса качает головой, а я говорю:
Но если она так чувствует, то сейчас большей правды у нас нет.
Офелла и Юстиниан не спрашивают, почему это и их проблемы тоже. Может быть, потому что все продолжается, толком не успев закончиться, и никто не представляет себя не вовлеченным в эту историю.
Там была такая штука, говорю я. Огромная и путешествовала под землей. Только она не могла выбраться. Она за нами гналась. То есть, сначала просто ползала под полом, а потом стала гнаться.
Ниса вдруг кидается к своему мобильному телефону на тумбочке, и я отшатываюсь.
Она садится между мной и Офеллой, я вижу, как она звонит Грациниану. Это хорошо, думаю я, вдруг Нису прокляла их богиня, и теперь ей нужна помощь.
Юстиниан заглядывает мне через плечо, чтобы увидеть, кому Ниса звонит, говорит:
Разумное решение для четверых сонных людей, не способных вставить событие в контекст.