До чего дошло! Выра, рожденного плавать и жить в восхитительной морской воде, выра, созданного двоякодышащим можно утопить. Такова позорная казнь, введенная двадцать лет назад, единая для людей и выров: утопление с камнем. Для людей казнь не особо мучительная, они захлебываются мгновенно, жалкие существа созданы природой не для моря А выры страдают несколько дней, потому что желтой мутью низовых течений нельзя дышать. Она яд и смерть. Медленный яд и верная, неодолимая смерть.
Не устал? лениво уточнил капитан, с презрительным интересом изучая сухой панцирь надсмотрщика.
Это тоже часть оскорбления со стороны брата. Капитан корабля человек. Он, Шром, единственный выр на борту. Его ненавидят с редким единодушием и рабы, и их хозяева. Его одного за все грехи и ошибки народа И за само проклятие, желтой мутью отравившее воды.
Когда глубины стали недоступны, вырами пришлось выйти на берег и занять здесь, в неуютной сухости чужого мира, место, достойное славного народа. Выры правят сушей уже пять человечьих веков. Правят неукоснительно и повсеместно. Но не на этом корабле. Здесь творится бунт, оплаченный братом. Полдень жжет панцирь, но никто не вытащил даже одной бадьи с водой, чтобы сделать необходимое: смочить панцирь, промыть жабры. Шрома сознательно убивают, вот так и обстоят дела Более не приходится сомневаться.
Налегай, прибавь ход, гулко приказал помощник рыжего наглого капитана.
Кивнул барабанщику. Тощий мальчишка в заскорузлом ошейнике раба, скорчившийся под бортом у самой кормы, вздрогнул, шевельнулся. Задал более плотный ритм гребли. Рабы обреченно загудели. Выр им самому странно и подумать такое посочувствовал. Он осознал, как горят спины у мягкотелых. Как жжет их, разорванные кнутом, невыносимое солнце. Точно так же плавится его тело под сухим панцирем.
Ветерок принес свежий запах соли и усилил мучения, жесткой щеткой обдирая с панциря остатки влаги. Усы позорно стукнули кончиками по палубе. Бой на мелководье труден? Глупости, он наслаждение и праздник. Предательство брата и этот пожизненный позор вот пытка.
Шром снова хрипло вздохнул. Зачем он верен бассейну? Есть ли смысл в преданности теперь, когда у рода нет будущего? Можно уйти на пустынные отмели дальних островов и влачить существование отшельника. Бессмысленное, он сам так говорил брату Шрону, любимому и неущербному, окончательно покинувшему замок рода три года назад. Не понимал тогда Шром выбора старшего. Был, как теперь выясняется, глуп. Тот, кто всегда умел помнить заветы глубин, и на поверхности нашел свободу. Единственную свободу, доступную выру в мире, лишенном глубин и заполненном гниением людских интересов.
Достойный ар, в голосе капитана почудилась издевка. Словно крючок рыбака, подло спрятанный в наживке. Ваш договор включает исполнение моих особых поручений. Хочу озадачить вас именно таким.
Попробуй.
Все, что Шром смог себе позволить в ответ «тыкать» капитану и не именовать его никаким титулом. Жалкая месть проигравшего
Говорить больно. Дыхательное горло, предназначенное для воздуха, высохло и хрипит. Тонкая щель носа изначально не создана для человечьей речи, выталкивать чуждые звуки непросто, тем более теперь, в изнеможении, близком к полному пересыханию. Но надо держаться. Выр не станет унижаться.
Капитан сладко улыбнулся, шевельнул мягкой человечьей рукой, лишенной панциря и не нуждающейся в увлажнении. Всякое качество имеет спину и брюхо, силу и слабость Шром осел на хвост и позволил себе опереться о палубу нижней из трех пар рук, ведь именно так люди именуют его верхние конечности, сейчас вооруженные клинками. Шром решил, что от капитана и его особых поручений не стоит ждать добра. Значит, надо приготовиться к бою или хотя бы прекратить расходовать силы на никчемную показуху.
Из трюма донесся звякающий шум, дополняемый скрипом и стуком. Шром удивился, даже раздул ушные полости, повышая чуткость к звукам. На этом корабле трюм мал и тесен, отведен только для пресной воды: гребная галера прибрежья работает на коротких расстояниях, её удел перевозка рабов. Они обеспечивают подвижность судну и служат товаром. Шром взошел на борт перед самым отплытием, страдая от постыдного одним своим видом ожога, отметившего панцирь багрово-бурым пятном согласия на найм. Шром почти опоздал, но все же подобное невозможно: ему не сказали о наличии живого груза в трюме. Надсмотрщику! Это тем более странно, поскольку шум создают колодки и гиря. Такой набор достается самым опасным преступникам, мятежникам из дальней срединной суши. Их следует опасаться в первую очередь. Собственно, только они и есть враги, прочие мягкотелые на борту ничтожества, корм для рыб.
Носитель колодок своим видом полностью подтверждал мысли Шрома. Огромный ростом не ниже самого выра в боевой позе угрозы, то есть сажень! Заросший диким грязным волосом до глаз серых, холодных и спокойных глаз настоящего опасного врага. Руки хороши, отметил Шром, любуясь редкой для людей ширококостностью в сочетании с сухостью мышц. Двигается раб мягко, силу бережет. Ее осталось в теле немного, как и у самого Шрома. Но есть, еще есть. Не вся высохла, хотя гнилых ран видно немало.
Раб с усилием протащил свою гирю до места, указанного помощником капитана. А как не тащить, если под горло вдели крюк и рвут мясо? Шром мрачно повел усами. Он себя чувствовал, странно сказать точно таким же каторжным невольником. Солнце рвало сознание крюком боли.
Мордой в доски, раб, тихо и ласково, совсем как Шрому недавно, велел капитан. Обернулся к надсмотрщику. Вот мое распоряжение, ар. Этого раба следует казнить и выбросить на корм рыбам, таков приказ знатного ара, хранителя бассейна города Синги. Само собой, голову мятежника мы сохраним, она стоит на редкость дорого. Я смогу снарядить еще один такой корабль, новый, с полным составом вёсельников и грузом белой тагги, вашего любимого напитка Я выбрал казнь. Вешать скучно, топить и того скучнее. Хочу, чтобы ты запорол его насмерть. Усами. Исполняй!
Шром замер в недоумении. Так его не оскорбляли ни разу в жизни. Полдела, что на «ты» и без вежливого обращения ар. Усы оружие честного боя, славного сражения равных на мелководье Усы знак неущербности и чести. Использовать их для пытки и казни? В угоду ничтожного человечку, возомнившему себя всемогущим кландом на этом корабле? Чудовищно! Не может капитан не понимать, что, сказав подобное, проживет самое большее несколько мгновений.
Из тесного трюма, в котором полагается хранить лишь запас воды, выскользнули два наемника. Оба со взведенными игломётами. Шром заинтересованно прошелестел порослью окологубных ворсинок. Он не ошибся в брате, хоть и распознал его гниль слишком поздно. Казнят теперь двоих! Голова раба оплатит капитану новый корабль. Хвост выра с родовым узором и гравировкой герба ар-Бахта кто знает, во что он оценен Видимо, брат не поскупился на посулы, затевая гнилую игру.
Исполняй, еще раз повторил капитан. Я жду.
С рабских лавок поднялись четверо, лениво стряхнули фальшивые ошейники. Пошарили у палубы, зашелестели звеньями толстых цепей с шипастыми шарами на хвостах. Шром припомнил: кажется, это оружие зовется кистенем и запрещено законом кланда Мятеж, явный и подлый!
Люди, по своей обычной мягкотелой беспечности, прямиком зашагали к Шрому, высохшему в горячем шершавом панцире, уже неопасному. Они шли след в след по узкому проходу, пихая сапогом то одного, то другого раба тесно, мясо вы рыбье, отодвиньтесь Шром чуть шевельнул нижней парой рук, добавил движение средней. Досадливо вспомнил: люди не знают языка жестов, принятого у боевых выров. Но сероглазый раб понял совет в точности и без промедления исполнил: стал сгибаться, падать лицом в доски.
Высохший обессиленный выр уже не боец. Люди это знали. Только он еще не настолько сух, и даже если настолько Это последний бой, и дать его надо. Не зря подбирал незаметным движением хвост, не зря копил остатки сил.
Удар пружины хвоста выбросил тело Шрома вверх на полную сажень, закрутил! Усы свистнули, выходя в боевое положение. Правый срезал на излете голову капитана, распределяя зажатое в четырех верхних руках оружие между прочими людьми, явно виновными в мятеже. Левым усом Шром безжалостно пожертвовал, сознательно выламывая его из гнезда в панцире и используя, как копье. Ведь нападающие шли один за одним и ус прошил их, нанизал на себя, как на вертел