Видите ли, полковник, начал он, задержавшись для обстоятельного разговора, в жизни всегда есть место невероятному. Я бы даже сказал: жизнь кажется нам обыденной именно потому, что мы привыкли к совершенной ее невероятности.
Короче! оборвал дворянин, странно как-то, нехорошо мотнув головой набок, словно у него болела шея.
Короче, легко согласился Лепель, глянув на уходящих товарищей, вы видите перед собой человека, он ткнул в себя пальцем, который оказал ныне царствующей государыне Золотинке величайшую услугу, которую только один человек может оказать другому. Я уберег ее от тупости обывателей, которые верят в чудо, обращая его тем самым в обыденность, но не верят в обыденность, лишая ее того чудесного, чем она в действительности наполнена. Этот человек, стукнул он себя кулаком в грудь, спас государыне жизнь, а теперь идет к ней под окно, чтобы заработать восемнадцать грошей игрой на волынкенеплохая цена, впрочем. Так почему же вот этот человек, он кивнул на Поплеву, зажатого обалдело внимающими стражниками, который взрастил и воспитал нашу великую государыню, взлелеял, так сказать, ее на радость слованскому народу, не может стоять сейчас дурак дураком в тисках вцепившихся в него мертвой хваткой умников? Прощайте, полковник, я все сказал.
Еще раз кивнув Поплеве, Лепель удалился, на ходу раздувая волынку.
Та-ак! протянул дворянин. И опять повел головой, отер рот и сказал своим:Так, хлопцы! Снимите с него штаны, и чтобы жарко было!
Что? взревел Поплева. Но растерянность уже оставила хлопцев, заслышавших знакомую и понятную речь: навалились враз, скрутили руки и повалили наземь.
Они не отпускали его и здесь, давили остервенелой кучей, вязали руки, путали ноги. А Поплева затих. И стыд, и горе, какое-то нравственное ошеломление лишили его воли; лицо в дорожной грязи, всклокоченная пыльная борода, дикий взглядПоплева перестал понимать. Когда стянули с него штаны, чтобы к восторгу глумливой толпы обнажить ягодицы, он только моргал, силясь поднять голову, и водил глазами, не обнаруживая ни малейшего проблеска разума, как равнодушный к издевательствам деревенский дурачок.
Стражники придерживали его, опасаясь буйства, но сопротивление было уже невозможно. Удаливши меч, они приготовили укрепленные медными кольцами и пластинами кожаные ножны.
Дай я, дай я! горячился рослый и рукастый детина с необыкновенно маленькой для размашистых плеч головой. После недолгой борьбы с товарищами он овладел орудием и аж передернулся в предвкушении удовольствия.
Только не очень, пробормотал тут глядевший со стороны дворянин, новые сомнения омрачили его и без того унылую душу. Не в силах избавиться от недобрых предчувствий, он опять начинал склоняться к полумерам, совершенно неуместным при любых обстоятельствахсводилось ли дело к тому, чтобы слегка высечь отъявленного мошенника и самозванца или же чтобы смягчить наказание государеву тестю.
Не очень! Да куда там не очень! При радостных ожиданиях густо толпившихся зевак?
И-ах! врезал детина. И вломил! И всыпал! С оттяжкой и со вскриком.
Поплева же изумленно вздрагивал.
Развязанный, он поднялся, не замечая толпы, с бесстыдной обстоятельностью подтянул штаны и оделся. Окинув затем взглядом настороженные, глумливые рожи стражников, он сказал:
Все могу простить, кроме палачества добровольного, и кивнул ухмыльнувшемуся в ответ детине.
Просто глупое недоразумение! сказала государыня, явившись в проеме двери. Кабатчик дурак, он все напутал. Пойдемте, резко добавила она.
Оборвалась на забывшемся барабане музыка. И государыня оставила харчевню, не соизволив успокоить сбитую с толку свиту. Только у самой кареты перед крутой подножкой она задержалась взглядом на юном Дивее и одними глазами велела? Разрешила? Поманила? Он подал государыню руку и замешкал у дверцы, чтобы получить разъяснения.
Садитесь со мной, Дивей, сказала Лжезолотинка, недовольная задержкой.
Они остались вдвоем, дрогнули и поплыли по сторонам кривые стены и окна с прильнувшими к ним лицами. Зимка похлопала по подушке, повелевая юноше перебраться с переднего сидения ближе. И он опустился рядом, необычно молчаливый и встревоженный, напряженный и застылыйне в силах уразуметь оказанную ему честь.
Вы очень меня любите? спросила она, бросив беглый взгляд на собеседника и, тут же о нем забыв, уставилась перед собой отсутствующим взглядом.
Обычные развязность и красноречие оставили Дивея. Совершенно ясный вопрос поверг его в замешательство, которое можно было бы понять и в оскорбительном для государыни смысле, когда бы она и в самом деле придавала значение ответу. Но она глядела перед собой сузившимися глазами, большой рот сложился жесткой складкой.
Могу ли я доказать любовь делом? Позволено ли мне будет доказывать? скованно сказал Дивей.
Да, позволено, отрывисто возразила государыня, не поворачиваясь к собеседнику. И на этом опять о нем забыла, повергнув в еще большее недоумение.
Краска разлилась по нежным щекам Дивея. В повадке обнаружилось нечто деревянное. И при сильном толчке кареты, как деревянный, не умея сохранить равновесие, он неловко привалился к Золотинке, попав губами на открытое плечо. И еще раз ткнулсяв лилейную шею.
Она глянула распахнутыми глазами но ничего, казалось, не поняла. Хотя последовавшие затем слова противоречили этому впечатлению:
Если вы так меня любите, Золотинкиным голосом сказала Зимка, можете вы убить человека? Для меня.
Кого? с облегчением встрепенулся Дивей. В деревянной голове его все шло кругом, он мало что понимал.
Этого который в харчевне.
И только-то?
Но требуется ловкость, заговорила она со страстным напором и горячностью, как если бы объяснялась в любви. Все должно произойти вроде бы случайно, никто не должен и заподозрить
Понятно! воскликнул Дивей и попытался повторить поцелуй, но государыня отстранила вздыхателя локтем.
Чтобы и тень подозрения не пала на мое имя. Да и на ваше тоже. Наймите людей, возьмите надежных слуг какая-то пьяная ссора. Не знаю, как это делается. Кувшином по голове, ножом под ребро в суматохе. И все. Этот человек проходимец. Он оскорбил меня.
Но это ведь не ваш отец?.. Вновь возникшая доверительность давала как будто бы право и на такого рода вопрос, но Дивей запнулся, сообразив, что очень уж далеко зашел.
Она нахмурилась:
Как это в голову пришло! Конечно же, нет. Проходимец и вымогатель. Сделайте, что я сказала, вот и все. Необходимость вступать в объяснения злила ее.
Посольский особняк на Варварке, где разместились Буян с товарищами, представлял собой небольшой белокаменный дворец о двух этажах, с высокой крышей и остроконечными башенками по углам. Огромные окна, нехоженые пространства покоев и затерянные в вышине потолкитам среди нарисованных облаков отсвечивали толстые ляжки парящих, летящих кувырком прелестницизрядно смущали, если не сказать угнетали, привыкших к разумной тесноте пигаликов. Все шесть послов Великой республики и четырнадцать младших сотрудников посольства поселились, в конце концов, на чердаке, где нашли приятную сердцу умеренность. Несуразных очертаний угловатые коморки с прорезанными на скатах крыши окнами, узкие коридоры с часто поставленными дверями, надо полагать, возвращали пигаликов к мысли о выкопанной в горах родине, ее скученном уюте и возделанном очаровании. А взгляд из окна, с непривычной, резко бросающейся в глаза высоты, не позволял забыть об ответственном положении на чужбине.
На чердаке угловой башни, окна которой открывали круговой обзор на посольский двор и крышу, пигалики собрались на совещание. Толстый слой пыли, который укрывал тут позабытый с незапамятных времен хлам, заросшие паутиной стеклавсе было исследовано на предмет следов, птичьих ли, крысиных, все равно каких. Осмотр удовлетворил пигаликов, после чего они и начали разговор, поглядывая в окна, по сторонам и вниз, на широкие наружные подоконники, где мог бы пристроиться крылатый оборотень. Сотрудник посольства стоял за дверью, еще один расположился этажом ниже в круглой комнате под чердаком. Не были забыты, разумеется, и дальние подступы к башне.