## В "Тиассе", то есть совсем недавно, Влада жестоко отмутузила семья иссол - родня Саручки.
У Морролана во дворе тоже имеется фонтан, а еще один - в покоях как раз напротив лестницы, ведущей в башню с окнами. Я как-то спросил, как он это устроил, и он обучил меня нужному заклинанию, сказав, что теперь и я смогу сделать себе такой же. Я так этого и не сделал, однако когда я мечтал о собственном замке, я вспомнил заклинание и даже вроде как мысленно нарисовал свой фонтан. Он был бы высоким, вода бы вздымалась высоко-высоко, тонкими струями в нескольких направлениях, а потом падала бы в гранитную чашу бассейна, закручиваясь водоворотом направо. Отличный получился бы фонтан. Но я так его и не сделал, потому как у Коти произошли кое-какие изменения в том, чего она хочет, а потом на меня кое-кто очень сильно обиделся и я был слишком занят тем, чтобы драпать со всех ног, и на всякие мелочи времени не осталось.
Иссола поднялся, коротко поклонился - практически кивнул, - и удалился. А рядом со мной уже стоял Армарк, которого я и спросил:
- Что это такое?
- Память.
- Ха. А выглядит как вода.
- Что ж, и это тоже.
- Память - это вода? Вода - это память? Память похожа на воду? Вода...
- Не нужно все так усложнять. Просто здесь души возвращают себе воспоминания.
- А души забывают?
- Те, кто носит пурпурное.
- А. Но раз я не утрачивал своих воспоминаний, на меня это действовать не должно, так?
И я снова повернулся к фонтану, наблюдая, как струя из верхнего каскада вздымается, закругляется и рассыпается туманом. Красиво, получилась симпатичная радуга, мерцающая в свете того, что тут вообще светило. Струи - туман - радуга, и обратно в бассейн, и снова в струю...
Вы когда-нибудь напивались до такой степени, чтобы не помнить, что делали? Чтобы вы точно знали, что бодрствуете вот уже несколько часов и чем-то занимались, но не имеете ни малейшего понятия, чем именно? Со мной так было. Один раз.
Мне тогда приходилось туго. Я все еще был женат, но у нас с Коти как раз начался разлад, как увидимся, так и начинаем лаяться. Однажды в разгар скандала я вышел, хлопнув дверью, купил бутылку худшего фенарийского бренди, какой только смог найти, и принес домой. Коти уже не было - она в те дни почти не бывала дома, слишком занятая: улучшала жизнь тем, кому было на нее плевать, и создавая трудности всем, кому была небезразлична. И начал пить его как воду.
Где-то в процессе появилась Коти. Посмотрела на меня, хотела что-то сказать, потом покачала головой. И когда она проходила мимо меня, я сказал:
- Ты меня убила.
Складывать слова было тяжело, но я справился.
- Ты пьян, - ответила она.
Я поднял бутылку и посмотрел, много ли осталось.
- Да, - согласился я. - Но все равно ты меня убила. В смысле, раньше.
Тебе дали денег, и ты меня убила.
Она кивнула.
- Утром поговорим.
- Ты знаешь, я никогда не убивал людей. Никогда.
- Знаю. Мы уже говорили об этом... Утром поговорим.
- Но почему? Я просто хочу знать, почему.
- К чему это, Владимир? Ты об этом завтра и не вспомнишь.
- Вспомню.
- Не вспомнишь.
- Просто хочу знать, почему.
- Потому что если бы я отказалась от работы, потому что целью был выходец с Востока, я бы приняла, что существуют два класса людей, а для меня это было неприемлемо.
Я моргнул.
- Серьезно? И это было причиной?
- Да. И не говори, что я была дурой, потому что это я уже знаю.
- Ты была дурой.
Она вздохнула.
- Спокойной ночи, Владимир.
Она ушла в спальню, я налил себе еще бренди.
Коти, разумеется, была права. Разговора я совершенно не запомнил.
Но вспомнил его сейчас.
Я снял зал в "Голубом пламени" на весь вечер и ночь, выложив полсотни империалов за выпивку и возможный беспорядок. Беспорядков я, впрочем, не ожидал: не та ночь. Но я проследил, чтобы обеспечили достаточно вина, ойшки и фенарийского бренди, а также "Пламенистого". Лично я пил именно его, это был напиток золотистого оттенка с их собственной пивоварни. Вроде бы в это пиво клали куда больше солода, чем в обычные сорта. Большая и плотная шапка пены, а на вкус легкое, чистое и слегка сладковато-пряное единственное пиво из всех известных мне сортов, которое пришлось мне по вкусу. "Пламенистое" подавали в больших и грубых деревянных кружках, наполненных до краев, чтобы пена выпирала наружу, словно барашки на гребнях волн за миг до того, как рассыпаться о камни - прекрасно выглядит на картинках, а вот в реальности такого эффекта достичь невероятно трудно.
Я сидел в углу в одиночестве и довольно долго ни с кем не общался.
Мне и не нужно было: я должен был снять помещение и выложить деньги.
Всего пришло человек тридцать, хотя одновременно в зале было не больше двух десятков. Но все равно неплохо. Палка был бы доволен. Говорили все тихо, потому что мы не были дзурами; никаких парадных речей и обетов, потому что мы не были драконами. Мы были джарегами, и такое иногда случается, однако не имелось причин изображать, что нам это нравится.
Народ разбился на группки по трое и по четверо, вспоминая о Палке, а может, просто разговаривая. Потом ко мне подошел Нарвайн и сел.
- Привет, босс, - сказал он. - Привет, Крейгар.
Так, значит, я все же был не один.
- Что тебе? - спросил я.
- Не хочу быть сентиментальным, - проговорил он.
Я проглотил напрашивающийся ответ.
- Но Палка сказал как-то, что ему нравится на тебя работать. Я решил, что ты хотел бы это узнать.
- Да, - кивнул я. - Спасибо.
Он кивнул и удалился.
- Он был хорошим парнем, - заметил Крейгар.
Я кивнул.
- Ты знал его до того, как он пришел работать к нам?
- О да, когда-то давно. Он был куда более резким, когда был моложе.
- Я тоже, - заметил я.
- Влад, ты все еще молод.
- Что ж, значит, когда стану старше, буду не такой резкий.
- Я однажды с ним работал, мы собирали долги для Дофера. Ты встречал Дофера?
Я покачал головой.
- Хороший парень. Недавно отошел от дел. Не карьерист, но надежный. В общем, он послал нас собрать долги с одной дзурледи.
- Дзуры - самые худшие должники. Иногда я думаю, зачем вообще позволяю им брать кредит.
- Угу. В общем, не помню как там звали эту женщину, но она обожала клубы и рестораны, всякое веселье, понимаешь? У нее было несколько любимых местечек, каждый вечер болталась в каком-нибудь из них. Пила, веселилась, иногда дралась, иногда нет. Не хотелось сталкиваться с ней там, особенно на людях - наверняка ведь полезет в драку, она же из дома Дзур, а кому оно надо? И вот как-то днем Палка говорит: пошли, уладим это дельце. И ведет меня в одно из ее любимых местечек, небольшой полуподвальчик на улице Пирожников. Мы входим, там почти никого, ее нет, и я думаю - пустышка, уходим, так? Ан нет. Палка принимается крушить все вокруг - бутылки, столики, чашки. Разносит все вдребезги. Хозяин заикнулся, мол, сейчас гвардейцев позову, я подхожу к нему, нож к горлу и качаю головой. Нож он замечает. И Палка ему говорит: есть тут такая дзурледи, и теперь когда она будет к тебе приходить - я каждый раз буду заглядывать и снова повторять то же самое, а если пожалуешься гвардейцам, сотворю такое и с твоим телом.
Усек? И так будет до тех пор, пока она не рассчитается со всеми, кому задолжала. Вот так ей и передай. А пускать ее или нет, решай сам. Потом мы навещаем еще два местечка, где она любила выпить, и там повторяется то же самое. Дофер получил деньги тем же вечером.
- Мило, - согласился я. - Хотя и рискованно.
- Да, и мне это не понравилось. Но тогда просто невозможно было предсказать, что он выкинет.
- Но он стал поспокойнее.
- О да. Как-то, это было уже сильно позднее, мы работали на Тороннана, и надо было повидаться с одним портным-креотой. Мы вошли в его лавку, и я уже настроился задать ему взбучку и поболтать, ну, знаешь, чтобы ответственнее относился к возвращению долгов и все такое, и...
- Ты настроился поболтать?
- Ну, я решил, что болтать будет Палка, а на мне взбучка.
- Да, вот мне тоже так подумалось.
- Влад, так мне рассказывать, или нет?
- Ладно, молчу.
- В общем, Палка входит, ни слова не говоря, просто стоит перед этим типом, поставив ногу на стул, и начинает постукивать одной из своих палок по столу. Тот, конечно, вскидывается: вы кто? что вам нужно? - а Палка продолжает постукивать по столу. Портной требует - убирайтесь вон, - а Палка просто постукивает. Парень говорит: я сейчас позову на помощь - а голосок-то дрожит, - и повторяет: кто вы? я вас не знаю, что вам нужно? а Палка просто продолжает постукивать, и наконец тот взрывается: ладно! завтра к полудню я отдам деньги! И мы разворачиваемся и уходим, а дальше я не знаю, где он взял деньги, но долг вернул.
- Вот это очень похоже на Палку, какого я знал.
Крейгар кивнул и поднял кружку.
- Мне будет его не хватать.
- Да, - сказал я, - мне тоже.
Я отвернулся от фонтана:
- Какого...
- Память, - сказал Армарк.
- Вы это видели?
- Нет, но знаю, как он работает. Я же говорил. Именно сюда приходят пурпурные мантии, чтобы восстановить свою память после того, как отслужат должный срок.
- Ах вот как, - проговорил я. - А счастливые воспоминания бывают, или у меня неправильное посмертие?
- Иногла бывают, - ответил он, - зависит от вас.
- Эх, - вздохнул я.
"Лойош, а ты что-нибудь видел?"
"Только отголоски от того, что видел ты, босс."
"Ладно."
- А еще тут можно увидеть свои прошлые жизни, - добавил он. - По крайней мере иногда. У меня получалось.
- Прошлые жизни вообще, или конкретные, скажем, если хотите узнать, кем были две, или три жизни тому назад?
- Если будете смотреть в воду, получите просто кусок воспоминаний, но иногда получается направлять их, если только сумеете; это довольно трудно пояснить. Вопрос задать нельзя - тут некого спрашивать, - но если сосредоточиться на чем-то конкретном, можно вроде как управлять увиденным.
- А можно немного попонятнее?
Он фыркнул.
- Как-то я попытался думать о мече, и ко мне пришла память о моей жизни как драконлорда.
- И какой она была?
- Мне-нынешнему - без разницы, а вот тогдашний я скорее был собой доволен. Еще я решил проверить, был ли я ястребом, и сосредоточился на символе Дома, и получил кое-какие воспоминания. Потом попробовал феникса увы, похоже, к этому Дому я никогда не принадлежал.
- Так, кажется, понял.
- Вернемся, или вы хотите посмотреть, что будет?
- А мы торопимся?
- Лично я - нет.
- Тогда давайте я попробую.
- Сколько пожелаете, - ответил он.
Ротса поерзала у меня на плече, Лойош сделал то же самое, но потом оба успокоились. Я снова уставился на фонтана, отпустив разум в свободное плаванье и просто глядя на струящуюся воду. Будь я оракулом, я бы спросил, что творится в этом проклятом доме, или, как бишь там, "платформе"; но мое пожелание откопать более-менее ясный намек невозможно было сформулировать коротко и четко. Могу ли я выделить хотя бы что-то из того, что не понимаю? Ну вот одно выделил - почему так важна связь Особняка-на-обрыве с Чертогами Правосудия. Проблема в том, что даже если бы я получил ответ, моих знаний некромантии не хватило бы, чтобы извлечь из него нечто осмысленное.
Магия всегда сбивает с толку.
Я смотрел в фонтан, позволив ему уносить меня прочь.
6. В глубинах памяти
В день, когда слой оранжевых туч стал так тонок, что я не мог смотреть в направлении Горнила, я прислонился к внешней стене хижины, которую звал своим домом, расслабил руки, взял свое творение и внимательно рассмотрел его.
Мое творение? Где? Что?
Я всегда ищу узоры и схемы в готовой работе, и иногда нахожу их. Я знал, что на самом деле их там нет, что это мое воображение размещает их там, внешним покровом, подобным одеялу тумана, закрывающему вечнозеленые леса внизу. Но я все равно всегда смотрю, полагаю, именно так художники созерцают готовую работу: то ли это, что я хотел запечатлеть? Имеется ли здесь больше, чем я предполагал? Хорошую ли работу я сделал? Я держал завершенную статуэтку и не видел смысла в этих вопросах, я вспоминал о художниках и понятия не имел, откуда у меня вообще такие мысли.
Конечно, у художников все иначе: художник в процессе творения, полагаю, знает, что делает; я - нет. Я просто сижу, выложив перед собой набор зубил, три молотка и камень, и вдыхаю острый и едкий аромат оранжево-красных небес, вдыхаю так глубоко, как только могу, а выдыхая, вижу людей, животных, тропы, горные хребты, ручьи, холмы, долины; и пока я смотрю и исследую все это внутренним взором, руки мои работают с камнем.
Наверное. Потому что потом они побаливают, и мозоль у основания левого большого пальца становится чуть тверже, на лице - каменная крошка, в горле першит от пыли, а в руках моих появляется вырезанное из камня нечто, чего ранее не существовало.
Так происходит не слишком часто. Раз в двадцать или тридцать лет приходит чувство, что я могу дотянуться и узреть. Я пробовал и без него, и ничего не получалось - никаких видений, а камень оставался камнем, только местами бессмысленно и некрасиво побитым.
Спустя год или два, когда я снова пожелаю вернуться к городской суете, я спущусь с горы - со своей горы - и пущусь в долгое путешествие к Драгаэре, где принесу свое творение сразу в Дом Атиры, который в крыльях Императорского дворца похож на птицу в свитой ею гнезде, и они будут восхвалять меня и мою работу, и изучать линии, круги и треугольники, выискивая смысл - почему здесь глубже, чем там? почему этот круг внутри другого? В конце концов будет объявлен аукцион для ценителей, и кто-то, обычно весьма пожилой и чувствующий приближение смерти, заплатит за мой камень, и я останусь в Доме еще на год или два, пока моя гора снова не позовет меня. Тогда я закуплю провизию и иные нужные вещи, найму носильщиков и отправлюсь в долгое путешествие.
Сам я никогда не пытаюсь разгадать смысл. Для меня все эти узоры абстратное воплощение образов в камне, я просто смотрю на них и позволяю сознанию увести меня туда, куда ему будет угодно.
Заканчивать работу - радостно и грустно. В этот день превалировала радость, наверное, потому что день выпал уж очень хорошим, в воздухе был лишь легкий морозец, как раз как я люблю, и рассматривая созданный мною барельеф, я не мог выделить четких узоров, но все равно чувствовал, что работа сделана хорошо.
Однажды кто-то другой получит ее и проведет часы, дни, а может, даже и годы, рассматривая мое творение, проникаясь им, отыскивая смыслы, которые я вложил туда, смыслы, которых не вкладывал, а также то, что я вложил, но сам об этом не знал. И хотя при этом деньги переходят из рук в руки, это не покупка, а скорее дар, персональный дар мне от некоего неизвестного. Мое творение будет значить для него нечто особенное, и тем самым породит между нами связь, какой нет ни у членов Дома, ни даже у родни. И до тех пор, пока оба мы живы, а возможно, и после этого - будет нечто, связывающее меня с кем-то другим. Ни мать, не сын, ни возлюбленный, ни ученик, ни даже художник подобного не испытают никогда, и я ценю это почти так же высоко, как саму свою работу.