Я поморщилась. Слова Мэл неприятно соответствовали моим собственным мыслям. От которых мне в последнее время почти удалось избавиться, и вот она мне снова о них напомнила.
Ты не кривись, а посмотри вокруг. Домохозяйки мужьям скучны. И не надо говорить, что дом вестиэто та же работа. Может, и работа, да только мужику, кроме борща и мягких тапочек, нужно что-то ещё. Борщ и тапочки он воспринимает как должное. Вот на своих родителей посмотриу твоей мамы собственное дело, ага? И живут вместе много лет, душа в душу. Когда жена умница-красавица, да ещё и независима, муж такую будет ценить. А не домашнюю клушу, которая и так от него никуда не денется, потому что ей и идти-то толком некуда.
Она откусила острый угол от треугольного куска пиццы и принялась жевать, прервав свой монолог.
Ну, насчёт красавицыэто точно не про меня, пробормотала я.
Ты, мать, себя-то не недооценивай, сурово посоветовала Мелюзина. А то так и будешь довольствоваться такими вот Максами. Женщина красива настолько, насколько себя ощущает. Вот я, например, каких хочу, таких и выбираю. Думаешь, хоть один отказал?
Я покосилась на неё и завистливо вздохнула. Ей, с её точёным носиком, легко говорить, не то, что моя картошка.
Хотя, справедливости ради, их и уговаривать особо не надо, Мэл отложила оставшуюся от куска корочку и вздохнула. Я ведь не на пустом месте говорю, что женатики только на сторону и смотрят. Ты бы знала, что я от мужей про их жён наслушалась! Даже если женились по любвиглядь, пройдёт годиков пять-семь, и былая нимфа превращается в корову. Которая, может, домашняя и уютная, но с ней ску-учно!
Так ты у насразбивательница семей?
Да нет, зачем? она пожала плечами. Я ведь замуж не хочу. Так что ни одного мужа ещё из семьи не увела.
Я взяла второй кусок, и некоторое время мы ели в молчании. Чай в чашках кончился, и Мэл сходила на кухню за чайником.
Люди делятся на две категории, я кивнула на оставленные ею корочки. Тех, кто ест пиццу целиком, и тех, кто оставляет корку.
Я всегда их оставляла. Не люблю пустое тесто.
А по-моему, коркасамое вкусное и есть.
Ну да, я помнюты и вафельные коржи без начинки грызёшь. Хотя они на вкус как картон.
Много ты понимаешь...
Разговор вернул на безопасно-кулинарные темы. Потом мы допили чай, и Мэл докрасила свои ногти, а попутно прочла мне маленькую лекцию по искусству маникюра. Домой я засобиралась уже совсем поздно.
Привет, Паш! я махнула рукой. Паша Кулагин оглянулся, кивнул и придержал шаг, позволив мне себя догнать.
Привет. Ты откуда?
Из спортклуба. А ты?
Из тира.
Из тира? Это где... я подняла руку с вытянутым пальцем, имитируя пистолет, «пиу-пиу»?
Ну да.
Ух ты! И давно ты туда ходишь?
Да с полгода уже.
Чего это тебя на стрельбу потянуло?
Да так как-то... он пожал плечами. Мать достаёт, братец тоже. Ты не представляешь, Женька, как тебе с предками повезло. А стрельба как-то отвлекает. Я и раньше туда ходил, а теперь вот вернулся. Знаешь, там ведь нужна концентрация, и всё лишнее куда-то уходит. Тренер говорит, что у меня способности есть, нужно только заниматься регулярно...
Он говорил что-то ещё, а я кивала, и воображение невольно рисовало картинку, что Пашка, выпуская пули в мишень, представляет на её месте «достающих» его родичей. Бр-рр. Но нет, стоит думать о нём плохо. А даже если и представляет, кто я такая, чтобы судить? В конце концов, это не самый худший способ выпустить пар, а от воображаемого до реального дистанция огромного размера. И вообще, он-то по мишеням стреляет, а япо живому выпалила.
Интересно, а что Пашка скажет, если я вдруг расскажу ему об этом эпизоде своей жизни? Нет, я, конечно, не собиралась делать такую глупость, но всё-таки. В ужасе шарахнется, или скажет «Ух ты, круто!»?
Полиция меня так и не потревожила, хотя прошла уже неделя, и я потихоньку уверялась, что ничего мне не будет. Следов, указывающих на меня, я не оставила: ни клочков одежды, ни вывалившихся из кармана предметов, ни отпечатков пальцев на деревяшкеспасибо холодной погоде и кожаным перчаткам. Свидетелей тоже не было, я вспомнила, как оглядывалась и прислушивалась после выстрелов, но вокруг было тихо. Если кто и услышал, то выяснять, кто стрелял, не поспешил. Машина? Мало ли там машин ставится...
Эй, ты меня слушаешь?
А? встрепенулась я.
Ты вообще слышишь, что я тебе говорю?
Извини, Паш, задумалась.
Вечно ты в облаках витаешь, хмыкнул Пашка.
Неправда!
Правда-правда. Ещё в школе помнюспросит тебя учитель о чём-нибудь, а ты встаёшь, как только что разбуженная... Даже странно, что кончила школу хорошо.
Я неопределённо хмыкнула. К экзаменам меня натаскивали нанятые родителями репетиторы. Но училась я и правда на «тройки», в этом Пашка прав. Младшие классы я отходила в элитную гимназию, где были индивидуальные занятия, интересные программы, и там я в целом успевала. Но потом кризис 98 года разорил первое папино предприятие. Тогда нам пришлось трудно, денег на оплату гимназии уже не хватало, и меня перевели в обычную муниципальную школу, где мне, избалованной креативными учителями, на уроках сразу стало скучно. Вот я и училась спустя рукава, хотя с одноклассниками мне повезло, а потому, даже когда наши дела выправились, я осталась доучиваться там же. Благо у меня всё же хватило ума не особо хвастать богатством, зато папа всегда был готов оплатить нашему классу то экскурсию, то школьную вечеринку.
А помнишь, как мы после выпускного сбежали в какой-то подъезд и пели там под гитару?
Угу. А потом у Надьки Квасковой случилась истерика, и её мать прибежала жаловаться, что мы обидели деточку. Хотя она просто перепила.
А меня там вывернуло, вспомнила я. Не нужно было мешать водку и шампанское.
Да, напугала ты нас знатно, согласился Паша.
Мы ещё некоторое время наперебой вспоминали наш выпускной, а потом просто разные случаи из школьной жизни. Потом Пашка спросил, как у меня дела, и я рассказала о том, что Макс начал серьёзно рисовать, пишет мой большой портрет, а параллельно успел сделать ещё несколько картин, которые мне и показал во время нашего свидания. Его квартирка потихоньку начинала напоминать картинную галерею.
Паша присвистнул. Макса он знал, но его увлечение рисованием стало для Кулагина новостью.
И как, хорошо хоть рисует?
Отлично, искренне сказала я. Да, я никогда не разбиралась в живописи, но Максовы пейзажи и натюрморты мне очень нравились. Он всегда находил какую-то изюминку, делавшую картину нетривиальной.
Ну-ну. Будет у тебя жених-художник. Художник-юрист.
А что плохого?
Да ничего. Гривичев вон тоже до того, как начал рисовать, был, по-моему, не то инженером, не то программистом.
Ты знаешь Гривичева?
Да его вся Москва знает. Не, ну лично не знаком, конечно, но картины видел. Смирновы с ним дружили... Паша помолчал. Жаль Володьку.
Жаль, согласилась я.
Вот он, кстати, тоже выскочил из грязи в князи. Никак не думал, что он действительно актёром станет.
Да он об этом мечтал ещё со школьной скамьи.
Мечтать-то он мечтал, но способностей у него к тому никаких не было. Ты вспомни, как он стихи читал. Таких завываний я больше ни у кого не слышал, а ему казалось, что это и есть «читать с выражением». У тебя лучше получалось.
Но он же потом играл, и здорово играл! От его Ромео я плакала. Ты был на его выпускном спектакле? Он его весь на себе тащил, Джульетта рядом с ним была никакущая.
Был. И удивилсядолго-долго ничего не получалось, и вдруг заиграл. Не дружи Володькина мама кое с кем из «Щуки», чёрта с два он бы туда попал, между нами-то говоря.
Я недоверчиво покачала головой.
Я помню, как он всякие сценки разыгрывал...
И я помню. Тебе неловко от них не становилось? Любительский драмкружок имени погорелого театра.
Ну... откровенно говоря, да, становилось. Всё время, что мы были знакомы, Володя любил кого-то изображать и поначалу страшно переигрывал. Но потом дело пошло на лад, и я решила, что ему просто не хватало мастерства.
Знаешь, последние серии «Выстрела в упор» мне те его потуги напомнили. Он начал переигрывать. Потом видимо спохватился и ударился в другую крайностьвообще перестал играть.