Вскоре Гегель растянулся у костра и заснул, оставив брата дежурить. Манфрид ел медленно и за ночь поглотил несколько фунтов конины. Он порадовался доброму угощению и с удовлетворенной ухмылкой подумал, что печальные дни овсяной каши и барсучьего мяса остались позади. Гроссбарт знал, что горы не могут тянуться бесконечно, а за ними лежит мореи путь туда, где их ждут дедовы сокровища. Некоторое время спустя он разбудил брата, чтобы тот стоял на часах, и улегся на прогретой телом Гегеля земле. Манфрид вообразил, будто звездысамоцветы, что сияют в глубине забытых гробниц, и, засыпая, он успел увидеть, как вскрывает покров ночи и набивает карманы блестящими драгоценностями.
Навалив дров в костер и закутавшись в одеяло, Гегель сидел на камне и жадно ел мясо. Он плеснул в котелок воды и обжегся, когда сыпал туда золу, чтобы оттереть конскую мочу. Затем он наполнил его до половины остатками воды, добавил куски репы и конину. Под бдительным взором Гегеля варево кипело на медленном огне, а сам он принялся размышлять о положении, в котором оказались они с братом. В глубине души он чувствовал, что они впервые в жизни и вправду идут по дороге, ведущей к богатству.
Пока Манфрид видел во сне золото, пески и Святую Деву, Гегель задумался о более близких богатствах. На дороге внизу лежало несколько конских туш, ждавших, чтобы какая-то трудолюбивая душа превратила их в зельц, мясо и колбасу, не говоря о жилах, которыми можно шнуровать обувь, и шкурах, которые стоило выдубить и пустить на плащи. Из костей легко вырезать рыболовные крючки, а засушенными хвостами стегать запряженного в телегу коня. У Гегеля голова пошла кругом от больших возможностей, когда он вдруг вспомнил, что там лежат и человеческие тела.
Гегель тихонько застонал, но совесть мучила Гроссбарта не из-за пролитой крови, а из-за того, что братья поленились сразу обыскать мертвецов. Воображение рисовало ему у каждого пояса по кошелю, набитому монетами, которые теперь глотали или растаскивали по своим логовам безмозглые звери: новые ботинки и штаны тянут в темные ямы, перстни и браслеты катят в крысиные норы. Гегель бросился было вниз по дороге, но без серебристого света луны даже острые глаза и верные ноги не смогли бы провести его по коварной тропе. Поэтому он сел в стороне от костра и прислушался к звукам движения на склоне горы. За несколько часов Гегель ничего не услышал, поэтому нежными пинками разбудил брата и улегся у костра.
Манфрид проснулся на рассвете и обнаружил, что Гегель мирно похрапывает рядом. Угли в костре покрылись золой и пеплом. Значит, этот лентяй последний раз подбрасывал дрова много часов назад. Прошептав проклятье, Манфрид подобрался к брату, опустился на колени и приложил губы к уху Гегеля.
ПОДЪЕМ! завопил Манфрид так, что подпрыгнул не только брат, но и конь.
Что?!
Гегель откатился и вскочил на ноги, а затем стал недоуменно оглядываться по сторонам.
Спишь на посту, покачал головой Манфрид. Стыд какой.
Это кто спит на посту? Я тебя разбудил, ублюдок! Это твоя вахта!
Врешь, ты задремал на своем дежурстве.
Я тебя ногой пнул, козел бородатый!
Когда это?
Когда моя вахта закончилась!
Гм-м-м, протянул Манфрид и принялся жевать бороду, смутно припоминая, что во сне действительно получил ногой под ребра, но не проснулся. Что ж, выходит, никто из нас не виноват.
Не виноват? Ты не вставал, что ли? Какого черта, братец, ты и виноватс ног до головы.
А ты бы проверил, что я проснулся, проворчал Манфрид, но затем просветлел. Да и хер с ним, Гегель, о чем мы говорим? Нас добро ждет под горкой!
Перехватив по куску зажаренного мяса, оба наперегонки пустились вниз по дороге, пока не достигли места вчерашней схватки. Ночные падальщики оставили львиную долю братьям, которые скрупулезно свалили в кучу посреди тропы все сколько-нибудь ценное. После краткого совещания они спустились по извилистой дороге до того места, где упокоился Бертрам, который скатился вниз по склону вместе с лошадью. Вопреки ожиданиям тот оказался жив, хотя сломанный позвоночник едва позволял ему говорить.
Гросс прошептал он разбитыми губами. Гросс барты
Ага, подтвердил Гегель, это мы.
А ты крепкий, да? удивленно проговорил Манфрид.
У выдохнул Бертрам. Блюд. Блюд.
Что-что? нахмурился Гегель, почуявший, как в воздухе запахло оскорблением.
Блюдки, пробулькал Бертрам, потому что Манфрид для пробы надавил ему на грудь каблуком. Ублюдки.
Ну, это точно неправда, возразил Гегель и присел на корточки рядом. Мы оба помним лицо своего отца, даже если наша мать его забыла.
Он боли уже не чувствует, брат, сообщил Манфрид, который стащил с Бертрама сапог и теперь тыкал в пальцы ножом. Смотри, не вздрогнул даже.
Смер прохрипел Бертрам. Смер-рть!
Кому, тебе или нам? ухмыльнулся Гегель и повернулся к брату. До смерти разбился, а все равно хочет мести! Неплохой же человек.
Окажем ему милосердие? спросил Манфрид. Я-то возился со старым пиздюком, так что не видел. Говоришь, конь его вниз стащил?
Ага, тот, которого мы сверху видели, поломанный весь.
Гегель взглянул в незаплывший глаз Бертрама:
Это тебе по справедливости досталось за то, что положился на зверя. Лучше бы спешился. Глядишь, иначе бы все обернулось.
Бертрам попытался плюнуть, но сумел только пустить струйку крови по подбородку.
Ты его видел раньше? спросил Манфрид, который продолжал рассеянно резать ножом ногу Бертрама.
По детству я его вроде не помню, пробормотал Гегель и поскреб бороду. Но с учетом трусостион ведь коня в драку между людьми потянул, я считаю, что его нужно птицам оставить.
Но он ведь не сбежал, возразил Манфрид, которому пришлось по душе упорство крестьянина. Не бросил своих товарищей, как тот, другой подонок. Не стал подличать с арбалетом и все же ночь протянул на холоде.
Но конь, брат, конь? Он же хотел меня затоптать! Подумай только, Манфрид, меня бы двинул треклятый конь!
Ну, проверим, рассудил Манфрид, отложил нож и присел рядом с братом у головы Бертрама. Просишь милости, трус?
Хрен! отрыгнул Бертрам. Сдох. Ни. Гросс.
Видишь? Манфрид торжествующе ухмыльнулся. Только трус будет просить милости, даже если предлагают.
Херня! возразил Гегель. Только драный трус будет задницу пролеживать, когда кто-то ему пальцы ножом режет.
Сволочи, сумел выговорить Бертрам.
Ясно как день, что он ничем не может пошевелить. Смотри.
Манфрид ткнул Бертраму в губы пальцем, и тот, несмотря на мучения, щелкнул зубами, чтобы пролить хоть каплю крови Гроссбартов.
Ну ладно, сдался Гегель и проломил Бертраму череп камнем.
За все труды братья почти ничего не получили: добыли крепкие сапоги, которыми сменили свои остроносые ботинки, да настоящее оружие. Гегель забрал меч Гунтера и кирку Ганса, а Манфрид присвоил булаву Бертрама и топор Гельмута. А тот, которым зарубил жену Генриха, бросил на дорогукак предостережение всем, кто рискнет поехать следом. Несколько годных стрел они рассовали по самодельным колчанам, а дубинки, тупые ножи и удобные круглые булыжники побросали в телегу к остальному снаряжению.
Одежда пострадала даже больше, чем носившие ее люди, и ни у одного не нашлось ни денег, ни украшений. Бертрама они завалили щебнем, остальных единодушно сочли трусами, а потому оставили на съедение воронью. На дневном свете стало ясно, что телегу по противоположному склону не спустить, тропа там почти сошла на нет, даже лошадь спустить нелегко. Но Гроссбарты не пали духом, а нагрузили своим добром животное, которое Манфрид окрестил Конем, а ГегельБолваном.
Телегу Гегель порубил топором и утяжелил ношу бывшей крестьянской, а теперь вьючной лошадки дровами, которые засунул в складки одеяла, брошенного на спину животному. Затем они отправились в путь. Манфрид вел Коня под уздцы вниз по склону. И хотя тропа выглядела нехоженой, братья не сомневались, что вскоре она выйдет на более широкую, торную дорогу, которая проведет их через горы. В этом они, разумеется, ошибались, но довольно долго этого не понимали. К полудню Гроссбарты спустились в лесистую долину, пересекли ее и к вечеру выбрались на еще более крутой перевал.