Франциска настойчиво потянула Мися за фалды. Тот опомнился, побагровел и принялся извиняться, отчего двери не освободились. Фране с Тумашемоказалось, они знакомыдружными усилиями удалось протолкнуть пухлого паныча Цванцигера назад в переднюю. Незнакомец наконец вошел, двери были захлопнуты и заперты и прямо здесь начался неизбежный ритуал знакомства. В сумеречном свете было трудно разглядеть гостяФраня поняла только, что он еще не стар, гладко выбрит, прекрасно одет и не носит головного убораон стряхнул снег с густых волос и весело рассмеялся. Франя поймала на себе его взгляд: не двусмысленный, но изучающийни словом не перемолвившись, гость как бы пытался понять, кто она такая, проникнуть в душу. Франя жарко покраснела. Вот так же смотрел на нее управляющий ее дяди Адама Александр Ведрич. Она опустила кудрявую головку, вжимаясь лицом в ладони.
Простите меня,шепнул гость.
Мись и Тумаш не услышали.
Панна Цванцигер,радовался Тумаш.Вот не ждал. Вы нам сыграете?
А ужин?проворчал добродушно Мись.
Потом,хмыкнул Занецкий.Когда закончится политика. Кстати, наш гостьписатель из Блаунфельда.
А-а,Мись повел их в обход через другие двери, и они очутились в темном салоне, огонек свечи отразился в хрустале незажженных гирандолей, высоком веницейском зеркале и крышке виржинели.Принесу мальвазеи и пирожных. И пирожков с капустой, Даротка их печет неотразимо.
Франя зажгла еще две свечи над пюпитром и оленьими своими серыми глазами прямо взглянула на гостя. Он был по-настоящему хорош собойладен, крепок, с отточенными и четкими движениями военного. Писатель?
П-пан Генрих,спросила, чуть заикаясь, толстушка,я не могла раньше читать ваши книги?
Разве что военные реляции,улыбнулся он.Но братья Граммаус убедили меня изменить карьеру.
Тумаш хмыкнул. Заграбастал сразу четыре эклера с подноса, только что принесенного Мисем, плеснул в бокалы вина:
Я теперь служу у пана секретарем. Ищу в газетах разные удивительные случаи.
Зачем?наивно поразился Мись.
Генрих вежливо придвинул Фране кресло:
Видите ли, меня интересуют суеверия, но не старинные, а те, что происходят сейчас и с нами. Говорят, Лейтаваполе непаханое таких случаев. Надо же с чего-то начинать. Почему бы не с газет?он устремил на Франю дерзкие зеленые глаза. Почему он смотрит только на нее?
А весной можно и в деревню,забасил Мись.Когда просохнет. Посох в руки. Вон Тумаш мог бы порассказать. И Франциска тоже.
Франя покраснела еще гуще.
Вон они с дядей чего в августе нарыли. Чего она в Вильню приехала.
А чего нарыли?в два куса приканчивая пирожное, спросил Занецкий.
Господин Долбик-Воробей, профессор отдаленной истории, выставил наши находки в Ратуше. А дядя просил
Таблички с именем и все такое,перебил Мись,не тушуйся, сестричка. Ваши скелетыжемчужина коллекции.
Мужчины фыркнули.
Это не наши скелеты!отчеканила Франциска.Лейтавское погребение, датируемое концом прошлого тысячелетия, два скелета, мужской и женский, в коронах, похожих на свернутых ужей, элементы одежды не сохранились. Возможно, кто-то из Гядиминовичей или вайделоты
Жрецы,пояснил Тумаш Генриху.
Фольклорист кивнул:
Как вы полагаете, не те ли это короны, что спасала ваша княгиня Эгле?
Глаза Франи округлились:
Вы странно откуда выона потупилась.Это очень красивая легенда. Но к науке истории, увы, не имеет отношения. Так считают дядя
И вы?
Можно, я не буду отвечать?
Как по писаному шпарит,ковтнув пирожок, гордо высказался Мись.
Потому что женщины способны на большее, чем глупые скоки и любовная дребедень на ушко!горячо сказала девушка.Между прочим, я тоже была свидетельницей удивительному случаю
Генрих пристально взглянул на нее, и под этим взглядом Франя смутилась, загородилась рукавом.
Расскажите, расскажите, просим,как в театре, захлопали Тумаш с Мисем.
Вы так славно начали,ласково произнес шеневальдец,было бы прекрасно услышать продолжение.
Это это было как раз тогда, когда мы нашли скелеты. Вечером того же дня, в августе. Было душно, и я спустилась в парк, к реке. Солнце уже зашло, деревья как свечи, влажно, и ни ветерка. Вы, Мись, были у нас, вы знаетерумяный здоровяк согласно кивнул.Там похоже на Ковеньскую долину, как ее описывал Адам: урочище под каменным мостиком, глубоко внизу бежит Краславка, журчит по камням. Вокруг плакучие ивы, ольхи Каменная старая мельница
Мельничное колесо давным-давно разобрали, но кладка строения чернела в прорехах тумана на фоне слабо серебрящейся воды. По воде пробегали тени деревьев, а над головой медленно нарождались звезды. Франя загляделась на них и не поняла, откуда взялась на мосту девичья фигурка. Словно туман, поднявшись, принял человеческие очертания. Незнакомка стояла очень близко, а ночь была достаточно светлая, чтобы разглядеть старинный мужской строй, небрежно подобранный тяжелый узел волос на темени и странные движения рук. Франя подкралась ближе, и отчего-то ей стало не по себе. Девушка, может, годами пятью старше ее самой, хрупкая и очень красивая, держала перед грудью длинные бусы: прозрачные камни в серебряной оправе. Камни светились нехорошим гнилушечным светом, сея отблеск на девичье лицо. Оно было видно графине лишь в профиль, но отчего-то пугало своим выражением. Как и нервные движения пальцев, в зыбком свете напоминающих вьюнки. Пальцы жили словно сами по себе. Они выковыривали из серебра даже на вид скользкие, как сало, камушки и небрежно бросали в воду. Серебряная оправа была опустошена на треть. Фране захотелось заорать от ужаса. Но, словно в кошмаре, не получалось ни двинуться, ни заговорить.
а потом не знаю. Она просто исчезла. Я не видела ее там ни до, ни после.
Сидя в кресле, писатель подался к ней, выражение бледного лица было напряженным и сосредоточенным:
Какая она была?
Ночь, цвет волос не угадаешь. М-может быть, чуть темнее моих, очень густые. Не прическа, просто приподняты вот так,Франя показала.Скулы высокие, нос еллинский, глазаона растерянно оглянулась.
П-проститегость выхватил из-за ворота сорочки тяжелый, старинной работы медальон, щелкнул крышкой.
Франциска охнула. Мись сунул свой родовой длинный нос в портрет. Тумаш взглянул тоже:
Постойте где-то я видел
Писатель, видимо, жалея о порыве, спрятал медальон на груди.
Видел ябормотал Тумаш, напоминая сомнамбулу.Не может быть
Р-романтическая история?
Франя стукнула брата кулачками по широкой груди. Мись всхлипнул от боли.
Это копия с портрета. Как откудаЗанецкий прикусил язык.
Вы видели оригинал?
Ну да, мой дед дружил с Рощицем. Не с тем, о ком мы сегодня говорили!торопливо уточнил студент.Этот художник. Ростовой портрет, медальоны на серебряном столовом приборе Это графиня Северина Маржецкая.
Мись придушенно засопел:
И ты так легко в этом признаешься?
А что?студент сердито забарабанил пальцами по подлокотнику.Наш род, разумеется, не так знаменит, как Радовилы или Черторойские, но достаточно древен. И никогда мы не считали зазорным дружить и родниться с Маржецкими.
Но, Тумаш!
Занецкий вскочил:
Нигде ни у кого не было доказательств ее предательства. Игнась мертв. А даже если и так может, она не выдержала пыток. Она всего лишь хрупкая женщина
Франя переводила беспомощный взгляд с одного на другого пребывающих в запале мужчин.
Тогда многие семьи погибли из-за нее. Имущество конфисковали
У Айзенвальда была прекрасная шпионская сеть. Впрочем, педантизм шеневальдцев вошел в пословицу. "Страже" нельзя было решать поспешно!
Тумаш осекся и посмотрел на хозяина. Тот держался спокойно.
Простите,сказал Занецкий,очень старая история, но иногда еще болит.
Женщина на медальоне связана с моей семьей.
У нас тоже немецкие корни,вмешалась Франя живо.Тумаш, я никогда не слышала про эту Северину. Расскажи.
Да я уже рассказал все. Была попытка инсуррекции. Графиню сочли предательницей и расстреляли патриоты. Ей оказывал покровительство немецкий генерал Айзенвальд, тогдашний генерал-губернатор Вильни, если точно. А еще до этого была история с ее сестрой. Ульрику Маржецкую приревновал лейтвин, офицер, и не нашел ничего лучшего, как столкнуть под лед. Когда ее вытащили, она уже была безумна.
Франя не думая взяла пирожок с подноса, глотнула и закашлялась. Вытерла набежавшие слезы:
Бедная и как?
Она исчезла из города. Говорили, кто-то видел ее в Крейвенской пуще потом, гораздо позже. Она не помнила себя, считала ведьмой. Лечила
Раненых,глухо подсказал Генрих.Тогда был мятеж, чего скрывать.
Тогда были другие люди,возгласил Мись, опрокидывая в себя бокал.
Мись увел Занецкого знакомиться с дядей Адасем и его уникальным докладом. Айзенвальд задержался в полутьме, разбавленной слабым свечением над пюпитром. Свеча таинственно потрескивала. Клавиши цвета слоновой кости благородно мерцали, разбавленные агатовой чернотой полутоновказалось, виржинель ухмыляется, как наполовину беззубая, но вельможная старуха. Опершись на крышку, отставной генерал вычерчивал в уме схему взаимоотношений лиц, захваченных его расследованиемона возникала так явственно, точно он уже нанес круги с именами на плотную бумагу и теперь обозначал связи жирными линиями цветной пастели. Кто-то выпадал пока, кто-то казался незначительным и ни с кем не связанным. С этими он разберется потом, на бумаге. И возможно, что связи проявятся позже. Просто, Генрих знал по опыту, трудно оперировать в голове более чем с девятью объектами одновременно.
У края воображаемого листа встали каллиграфически прописанные имена паненок Легнич. От Антоси шла яркая зеленая стрела любовных отношений к пойманному в красный круг Александру Андреевичу Ведричу. Этот успел много где наследить, потому закономерно занимал самую середину. Обратную стрелку Айзенвальд указывать не сталон был вовсе не уверен во взаимности, скорей бы предположил, что Алесь Антониду использовал. Жирная коричневая линия связала Ведрича с поднятой им навкой. Под линией обозначилась дата: октябрь 1827. Надпись "Северина" разбрызгалась кляксами, от промокашки на бумаге остались серые пятна. Овладев собой, чуть ниже родного имени приписал Айзенвальд в воображении "мор, глад, смерть". И протянул штриховые черты к кружку "Лискна" и рисунку зеленых бус. Бывает так, что самые желанные видения посещают на краю могилытак что слышал ли он голос панны Маржецкой, отгонявший волков, и ее ли видел в зеркале, отлеживаясь в странном доме, Генрих утверждать не рискнул. Такой же робкой оказалась черта к "Навлице", но это искупил узел уверенных синих линий от Ведрича (похоронен), Антоси (хоронила, волки), Морены (волки).
К гнилушечному ружанцу потянулась линия от "Морена" (понизу отмеченная теми же мором, трусом, гладом). Две голубоватые штрихованные черточки, обозначавшие неуверенность, повели от "Анти" к "Морене" и ожерелью. Конечно, панна Цванцигер узнала женщину на миниатюре, как свою незнакомку с моста. Но Антонида Легнич была очень похожа на Северину, Айзенвальд сам это сходство отметил, и не стоило исключать, что, бросая в воду камешки из ожерелья, забредшая в Краславку Антонида выражала ярость к неверному жениху. Ведь эти два года, считая его мертвым, она не кидалась в волколаки-повстанцы Рядом с девицами Легнич возник траурный круг "Гивойтос", подписанный гонец? Генерал отметил, что мертвым Гивойтоса ни племянницы, ни слуги не видели и не хоронили. Гибель последнего подтверждало лишь устное свидетельство князя Александра Ведрича. Завещание же вступило в силу согласно воле завещателя по факту его шестимесячного отсутствия.
От Гивойтоса протянулись две родственные линии к паненкам Легнич, штрихованная черта к Северине и черная толстая полоса взаимной ненависти в центрк князю Ведричу. Здесь же пока были одни вопросы. Как и насчет "мора, глада, труса", предсказанных комитетом "Стражи" и беглым крестолилейцем. В отличие от провинции, Вильня, видел отставной генерал, жила совершенно спокойно, несмотря на то, что свою навку Ведрич поднял (если поднял) три года назад. Возможно, заказанные Генрихом в разных ведомствах документы точнее ответят на это, он получит подробный расклад по странным смертям, безвестным исчезновениям и вообще любым случаям, которые можно определить, как загадочные, те, которые походя не спишешь на волков и инсургентов. Но большинства отчетов придется ждать не меньше месяцаи это в лучшем случае. Пока доедут посланцы, пока втолкуют местным властям, что это жизненная необходимость, а не очередная придурь столицы, пока вернутся. И что угодно может задержать их в пути. Айзенвальд вздохнул, стирая мысленный рисунок. Прикрыл глаза. Свеча громко затрещала, заставив вздрогнуть. Какой-то дерганый ты, генерал, подумал он.
Какое-то время Айзенвальд еще провел в салоне и собирался уже уходить, когда виржинель отозвалась звоном на размашистые шаги. Перед отставным военным стояла Франяцелеустремленная, взлохмаченная и покрасневшая, что было заметно даже в полутьме.
Какое счастье! Вы еще здесь,произнесла она отважно и перевела дыхание.
Генрих подвинул ей кресло.
Нет! А то я струшу. Это не могла быть панна Маржецкая!
Айзенвальд отшатнулся, всхлипнули придавленные ладонью клавиши. А Франя стиснула кулачки у полной груди:
Это был не призрак, понимаете?!
Вы так часто общаетесь с призраками?переспросил Айзенвальд глухо. Больше всего на свете ему хотелось уйти, запереться у себя в кабинете и напиться там до свинячьего визга. Слишком, невероятно тяжелым был день.
А если даже она,вела свое Франя,то она ведь гораздо старше.
Да,губы Айзенвальда дернулись в кривой усмешке.Ей было бы около сорока. Для вас старуха.
Франя, обогнув его, легко коснулась костяных клавишбудто кошку погладила.
Она та девушка на мосту была живая и очень несчастная. Я знаю!
Это делает честь вашему нежному сердцу.
Франциска-Цецилия гордо, как породистая кобылка, вскинула голову:
Не вздумайте меня разозлить. Все равно у вас не получится. У братьев не получается.
А сколько у вас братьев?
Четырнадцать! Правда, только двоюродные. Но это неважно.
А родные?
Она помотала лохматой головой:
Нет. Никого. Мама умерла. А отец меня бросил. Вот все,она опустила голову.
Я не хотел вас обидеть, панна Цванцигер,Айзенвальд поймал вздрогнувшие пальцы и поднес к губам.Просто я очень устал. День был длинным.
Франя вздохнула:
Я понимаю.
Осененный внезапной мыслью, подбирая слова, как места в трясине, куда ступить, чтобы не увязнуть с головой, отставной генерал произнес: