Лоис МакМастер БуджолдЦветы Вашнуя
***
Аэрофургон заложил вираж. Вадим Самми, егерь-пилот из лесничества Округа, показал за широкое стекло кабины:
Вот, леди Форкосиган, граница зоны отчуждения Вашнуй уже видна. Во-о-он там.
Катриона вгляделась. Расчищенные поля и разбросанные тут и там фермерские усадьбы уже закончились несколько километров позади. Теперь под фургоном простиралось ничем не нарушаемое холмистое покрывало, сотканное из местной барраярской растительностикрасно-бурого цветаи завезенной земнойзеленой. Сплошь кустарники и деревья, между которыми изредка виднелись проблески бегущей воды, или куски луговины, или болото.
А как вы это увидели?
Ее муж Майлз, нетипично молчаливый все время их получасового полета от Хассадара, столицы Округа, подался вперед между двумя передними креслами и пояснил:
Там стоят предупреждающие знаки. На вкопанных столбах или прикрученные к стволам деревьевчерез каждые десять метров по всему периметру зоны, все двести километров. Одной из задач лесничества является обходить эту границу ежегодно, проверять окружающий уровень радиации и заново вешать знаки, которые рухнули вместе с деревьями или еще по какой-то причине.
Мы перемещаем их вглубь территории на несколько метров каждый год, там, где можем, сообщил Вадим. Несколько метровэто уже кое-что.
Что, одних только знаков достаточно, чтобы не пускать людей внутрь? удивился Энрике Боргос, сидевший сзади рядом с Майлзом.
Доктор Боргос эмигрировал сюда с Эскобара. Обернувшись к нему, Катриона улыбнулась с легким сожалением и пояснила:
Все дело в невидимости. Когда вы не в состоянии разглядеть опасность своими глазами хоть где-то, то видите ее повсюду. И ваше воображение рисует отраву даже там, где ее нет.
Энрике обдумал эту мысль, почесал нос:
Лично я бы предпочел взять дозиметр.
Майлз пожал плечами:
Много десятилетий подряд эти знаки работали. Для людей постарше, во всяком случае. Что касается молодежи мы сейчас обсуждаем, не поставить ли вокруг этих земель ограждение. Он задумчиво моргнул. Это в своем роде прогресс, я полагаю.
Но, если проект Энрике окажется успешным, может, нам и ограждение не понадобится, заметила Катриона. Майлз вздохнул и подтвердил:
Ага. И, выждав секунду, добавил:Вадим, возьми немного выше и сделай для нас круг над городом. Вряд ли Катриона когда-либо видела Форкосиган-Вашнуй вблизи.
«Это верно». Несмотря на то что в хассадарской лаборатории она принимала непосредственное участие в работе над проектом, на место полевых испытаний она выезжала впервые. Майлз, любитель двойных стандартов, всегда нервничал от самой идеи подпустить ее близко к зараженной зоне, а Катриона до определенного предела была склонна ему потакать. Но некоторое время назад они этот предел миновали. Впрочем, своих детей они по общему твердому согласию решили оставить в Хассадаре вместе со знающей и умелой няней.
Конечно, лорд Форкосиган, отозвался пилот и начал набирать высоту.
Катриона разглядывала его профиль. Вадим уже несколько недель работал вместе с Энрике на испытательном участке, но лишь сегодня она впервые познакомилась с ним лично. Лесничему было меньше тридцати: худощавый парень, выше среднего роста, гладко выбритый и коротко стриженный.
Его лицо казалось сейчас вырезанным из камня и грубо обтесаннымсплошные углы и плоскости, но карие глаза были не столь суровы, и в тревожащем присутствии лорда и леди Форкосиган в них даже притаилась неуверенность. Катриона знала, что Вадим служит в штате лесничества почти десять лет.
Как бы объяснить ему, что именно его преданность Округу уже привлекла внимание его лорда и ему не нужно зарабатывать репутацию в глазах Майлза с нуля? Что ж, Майлз сам с ним поговорит еще до вечера, без сомнения. Аэрофургон преодолел гребень длинного горного хребта, бегущего с северо-востока на юго-запад, и взгляду Катрионы вдруг открылось место, где раньше стоял разрушенный город Форкосиган-Вашнуй. Его границы она смогла различить лишь по излучине реки, которая некогда пересекала город, а также по неровному кольцу заросших растительностью холмиков несколькими километрами далеебольше от разрушенных зданий ничего не осталось.
Кажется, мне было лет десять, когда мой дед граф Петр впервые показал мне это место с воздуха, припомнил Майлз, глядя в заднее окно. Двадцать пять лет назад, мысленно подсчитала Катриона. Тогда еще были видны такие здоровенные стеклянистые участки почвы там и сям, и якобы в темноте они светились голубым, но, возможно, последнеелишь страшные байки у костра. Похоже, благодаря лесу и ветру теперь от них ничего не осталось. В дневном свете внизу сейчас ничего не светилось и не блестело, разве что случайные блики на поверхности реки.
А насколько большой был город? поинтересовался инопланетник Энрике, прижав ладонь к стеклу.
Больше четверти миллиона жителей, пояснил Вадим с интонацией туристического гида. Похоже, ему нередко приходится возить визитеров над зоной отчуждения и все им тут показывать. Для тех времен, а это было вскоре после окончания Изоляции, весьма много.
Да и по современным стандартам не так уж мало, добавил Майлз. Когда цетагандийцы сбросили на город атомную бомбу, в первые же мгновения погибло более двухсот тысяч человек.
Еще полсотни тысяч умерли чуть позже, как говорили, в течение нескольких дней или месяцев, хотя здесь тогда царил такой хаос, что вряд ли кто-то подсчитывал точное количество смертей.
Этой трагедии исполнилось уже восемьдесят лет, с той поры миновало несколько войн, однако в сознании барраярцев именно цетагандийское вторжение до сих пор оставалось Войной с большой буквы, настоящей войной, суровым испытанием для всей Империи.
В этот день в столице Округа находились почти все близкие родственники моего деда: его отец и мать, все выжившие к тому моменту братья, множество кузенов. Было назначено что-то вроде военного совета, я полагаю Туда намеревался прибыть и принц Ури, но его задержала какая-то стычка севернее. Хотя, по мнению историков, вряд ли цетагандийская гем-хунта целилась персонально в него; их целью было уничтожить всех Форкосиганов скопом, кого смогут. Губы Майлза Форкосигана мрачно сжалисьНельзя сказать, что у них не было для этого оснований.
Чему порукой стала вся последующая жизнь генерала графа Петра Форкосигана, которая буквально потрясла мир. Катриона сама не знала, радоваться ей или сожалеть о том факте, что ее знакомство с Майлзом состоялось уже после того, как эта легендарная и устрашающая личность отошла в мир иной.
Папа говорил, что никогда не видел, чтобы дед приносил поминальное возжигание для этой части своей семьи, задумчиво произнес МайлзДа и при мне он тоже никогда такого не делал, если подумать. Как-то я спросил его об этомтоже примерно лет в десять, когда впервые заинтересовался этими событиями. А он ответил, что вот все это, он обвел жестом местность, молчаливо простирающуюся внизу, и так огромное возжигание, хватит и его.
Судя по тому, как поморщился Вадим, именно так, точнее не скажешь. Может, и у их пилота здесь жили предки, которые сгорели в том приснопамятном гигантском погребальном костре и о которых ему рассказали родные лет в десять? Служба, которую он избрал, никогда не была чересчур популярной и не привлекала слишком много добровольцев.
В любом случае, продолжал Майлз, который долго молчать не привык, после того как мы вышвырнули цетагандийцев с Барраяра и война была окончена, вся эта зараженная зона в конце концов стала владениями деда. Личными владениями, а не тем, что ему положено в дополнение к графскому титулу, вроде дома в Хассадаре или нашего особняка в Форбарр-Султане. До бомбардировки Форкосиганы владели не всей этой территорией, поэтому он не мог бы ее наследовать напрямую и целиком; полагаю, дед выкупил некоторые участки у их владельцев, тех, кто остался в живых. Тогда это было что-то вроде способа поддержать очень гордых пострадавших людей деньгами. После своей смерти старик завещал всю зону отчуждения мне. Тогда, в мои семнадцать, у меня все еще был некоторый пунктик насчет, гм, моей внешности. Он провел ладонью сверху вниз вдоль всего своего теланебольшого, чуть ссутуленного, меньше пяти футов ростом. Я не посчитал этот дар лестным, однако мне было понятно, что вряд ли мой отец застанет время, когда эта местность сделается обитаемой. Но теперь чем старше я становлюсь, тем меньше уверен, что понимаю, о чем именно тогда подумал мой дед.