Не расстраивайся, тихо сказала Вишня. Я и не заметил, что она рядом. Ведь день еще не кончился.
Не надо меня успокаивать, очень прошу, нахмурился я. Я не маленький. Можно мне побыть одному?
Пожалуйста, видимо, Вишня обиделась.
Смеркалось, с каждой минутой становилось холоднее. Пронизывающий ветер нахально проникал под полы широкого плаща, навязчиво лез в уши, больно царапал ладони. Я натянул капюшонникого не желал видеть. Рядом со мной молча сел отец, накинул поверх плаща большой клетчатый плед. Это выглядело глупо, и я хотел его сбросить, но пожалел отцаведь он тоже беспокоился.
Отец понимал, когда меня не стоит донимать разговорами, он просто был рядом. Серебристый медведь привалился к широкой отцовской спине.
Я прикрыл глаза, желая остаться в тишине, темноте и одиночествену ладно, пусть с отцом и его медведем, но по хрусткому шороху листьев и негромким встревоженным голосам понял, что вокруг собирается народ. Сначала никто, кроме приятелей, не обратил внимания, что ко мне все-таки не прилетело облако, все думали, что оно запоздало. Но вскоре неслыханная, поразительная новость разлетелась по Светлому городу, и люди, взволнованные, озадаченные, снова высыпали на поляну.
Лион, тебе стоило бы пойти домой, услышал я голос Учителя эм Марка. Обычно сухой и строгий, сейчас он говорил непривычно мягко. Ничего, что твое облако задержалось. В жизни бывает всякое. Выпей горячего чаю и ложись спать. Проснешьсяа Лев рядом. Не тревожься.
Эм Марк, неужели вы думаете, что я переживаю за себя? Я в недоумении поднял глаза на Учителя. Я волнуюсь за него! Чувствую, что со Львом произошло что-то плохое.
Ты добрый человек, серьезно сказал Учитель. Но не стоит горевать. Все наладится.
Почему же именно ко мне вовремя не прилетело облако?
Я этого не знаю, Лион, грустно отозвался Учитель, машинально поглаживая за ушком небольшого облачного Филина. Нам многое неведомо. Почему облака связаны с нами невидимой нитью? Как узнают они о рождении человека? Что происходит с ними в день смерти? На эти вопросы я не могу дать ответа, а ведь мне известно немало, мой друг. Иди домой, Лион. Поздно уже. Явится к тебе твой Крылатый Лев. Явится.
* * *
Учитель эм Марк никогда не ошибалсяпо крайней мере, мне так казалось. Я ушел домой опечаленный, но окрыленный надеждой.
Но на сей раз и Учитель оказался не прав. Небо почернело, а Крылатый Лев так и не прилетел.
Ночью в нашем доме горел яркий светя зажег все свечи и лампы, чтобы Крылатый Лев спешил сюда, как к маяку. Увесистые ходики в виде пышногривого льва с мощными лапами (отец давным-давно смастерил их из фанеры, металлических обрезков и жестяных завитушек) каждый час разбивали тишину неуместно радостным звоном. Отец не мог сидеть без делаустроившись в крошечной кухне, он то шуршал наждаком, то скрипел напильником, но и у него, я слышал это, всё валилось из рук. Тихо чертыхаясь, он нервно гремел инструментами, ронял их и наконец зашвырнул в громоздкий железный ящикдом содрогнулся от грохота. Впервые в жизни я почувствовал, как рассыпается по камешкам монолитная скала его привычного хладнокровия. Серебристый медведь съежился в клубок и живо закатился под лавкуон тоже чувствовал, что в доме неладно.
Львиные ходики звонко простучали три раза, на улице стихли последние голосавсе гуляки и горячие головы спали. Жарче растопив печь, я забрался с ногами на низкий, покрытый потертым узорчатым ковром топчан и смотрел на оранжевые перья плясавшего огня. Отец примостился рядом, отхлебывая горячий кофе из пузатой фаянсовой кружки. Кружка предназначалась для пива, но отец презирал горячительное, даже домашняя наливка в нашем доме не водилась. Из всех крепких напитков отец выбирал горький, как лекарство, кофе и пил его помногу, особенно когда был чем-то встревожен. Мне же теперь не хотелось ни кофе, ни чаю, ни спать, ни жить.
Отец повертел в мозолистых ладонях кружку-великаншу, глянул в нее, раздосадовано крякнулосталась лишь черная гуща. Поставив кружку на дощатый пол, он положил мне на плечо тяжелую руку.
Что же делать, сын. Не всегда жизнь бывает сладкой. Случаются и горькие дни.
Ну зачем говорить прописные истины? Он думает, что сможет этим утешить? До чего же наивны и даже смешны эти взрослые! Я бы произнес это вслух, если бы не мешал влажный комок, перекатывающийся по гортани.
Надо жить дальше, снова сказал, точно в пустоту, отец. Я сделал вид, что не слышу его, но он продолжал: Можно погрустить, пожалеть себя. Поплакать. Воины тоже плачут, Лион, когда никто не видит, поверь мне! Но потом надо разозлиться на свою слабость, выпрямитьсяи назло всем бедам идти вперед. Будь сильным, сын. Тогда и Лев к тебе прилетит.
Ты сам-то в это веришь? сумрачно поинтересовался я, глянув в его глубокие зеленые глаза, вокруг которых разбегались лучики-морщинки.
Надо верить.
Значит, не веришь, кивнул я и отвернулся.
Нависла нехорошая, напряженная тишинатолько ходики мерно отстукивали секунды. Отец тяжело поднялсямного лет назад после сражения с ледяными монстрами у него распухли колени. Споткнулся о кружку, которую сам же поставил под ноги, тихо выругался («Зацепи змею за хвост!»), поднял ее, удаляясь на кухню. Там он долго гремел посудой, выуживая из буфета турку и расписную кофейную жестянку. Привычный горьковатый дымный аромат вновь заполнил все щели, углы и простенки. Отец полюбил кофе, когда бросил курить, а с табаком расстался в одночасье лет пять назад, решив, что не хочет подавать дурной пример сыну. Зашвырнув в печь любимую, самолично вырезанную трубку, он сдержал слово и к табаку не прикасался, но кофе глотал столько, что я боялся, как бы он не посадил сердце. Оно после грозных битв и так его подводило.
Осторожно придерживая обжигающую кружку, отец снова опустился рядом и, будто собравшись с духом, проговорил:
Сын, живые облакане пушистые игрушки. Это частички нашей души.
Все это знают. И что? равнодушно отозвался я. Хочешь сказать, что твой сын глупый и бездушный, поэтому недостоин такого красивого облака?
То, что глупый, с этим я согласен, а в остальномполная чепуха! Отец встрепал мне и без того взъерошенные волосы. Ты меня не перебивай. Я кое-что должен тебе сказать, а мне и так непросто.
Он сделал большой глоток, снова поставил кружку под ноги.
Много лет назад кое-кто потрепал мне нервымол, настанет день и не прилетит к твоему сыну облако. Не верил я, нет! А вот случилось.
Гигантская сова ухнула в сердце.
Я хотел что-то произнести, но отец мотнул головойпомолчи! и заговорил тихо и медленно, будто ронял не слова, а тяжелые камни. Скрипели, обугливаясь, догорающие дрова, Серебристый медведь, выкатившись из-под кровати, подрос, доверчиво прижался к теплому отцовскому боку. Рассказывать цветисто и многословно отец не умелведь он был воином, а не сказителем. Эту историю я передаю так, как она отозвалась во мне той печальной ночью.
Глава 4Рассказ Воина Вадима
Этой истории пятнадцать летстолько же, сколько тебе, сынок. Дело было в середине октября, накануне в город прилетели разноцветные облака и повсеместно царило буйное веселье. Беззаботная музыка играла то тут, то там, люди отплясывали кадрили, а небо над ними сияло пестрой лоскутной красотой.
Только в нашем доме в тот день кипело волнение. Я не мог найти себе местато мерил шагами комнату, то выходил во двор, чтобы глотнуть свежего осеннего воздуха, с нетерпением ожидая первого младенческого крика. Я был бы рад и дочериэто истинная правда! Но сердце подсказывало, что у Меи родится мальчик: сын, воин, продолжатель рода.
Видно, я так часто хлопал дверями, что повитуха Кларисса, высунув длинный нос из-за зыбкой зеленой занавески с ромашками, сипло проскрипела:
Шастаете туда-сюда, папаша! А ведь дует. Шли бы вы на улицу, что ли. Гляньте, какой там праздник. А в доме вам делать нечего.
Грубоватое слово «папаша» согрело мое сердце, и я согласился пройтись. Празднество меня в тот день не интересовало, хотя я был рад, что ребенок выбрал лучшее время для появления в этом мире. Родись он, скажем, в апрелеи его облако, погостив пару дней, растворилось бы в прохладном весеннем воздухе. Но в холодную пору облако не исчезнетполгода оно будет согревать собой розового младенца и улетит с облачными собратьями в свой срок.