И Астахов не раз про себя вспомнил недобрым словом свою злополучную папку с бумагами, так осложнившую ему жизнь на данном этапе служения закону. Но не бросал, несмотря на то, что в коридоре, а, значит, с тыла, стала собираться толпа агрессивно настроенных обитателей общежития. И приходилось уже отмахиваться не только от тех, что перли из комнаты, но и от их помощников в коридоре.
«Хреновые дела!»сигналил участок мозга, отвечающий за безопасность и самосохранение. «Но не бежать же, не срамиться же перед этой мразью! взбрыкивало мужское самолюбие и милицейская гордость. Да и поздно: весь коридор уже забит. Не прорваться. Чуть попячусьсобачьей стаей набросятся сзади. Тогда хана! Забьют насмерть. Это же закон тупой, озверелой толпы. Так чтотолько стоять. Может, опомнятся».
И он стоял. На одном месте стоял, отбиваясь одной рукой от нападавших спереди и сзади. Иногда пускал в ход ноги, отпуская пинки направо и налево. Как матерый волк в скопище шавок. Но дыхание уже сбивалось, уставала рука, уставало тело
4
Там вашего участкового бьют, ворвался с улицы в опорный пункт с громким криком какой-то молодой парень. Взлохмаченный, перепуганный, тяжело дышащийвидно, только что быстро бежал.
Где? Кто? медведем взревел участковый Сидоров Владимир Иванович, выбегая из своего кабинета в зал и сгребая вестника в охапку. Где?
У нас, в общежитии, Владимир Иванович, сказал паренек, словно все должны были знать, в каком общежитии он живет.
Откуда меня знаешь по имени-отчеству? прорычал Сидоров. И толком говорив каком общежитии? Их тут много
Да на Обоянской, двадцать смутился паренек от такого неласкового приема, однако первым делом уточнил общежитие и только потом пояснил, почему знает имя и отчество участкового. А с вами мы земляки из одного села Мать говорила, даже какие-то родственники
Всеза мной! гаркнул, не дослушав земляка и вновь приобретенного родственника Сидоров.
И, не одеваясь, как был в одной рубашке без погон, так и кинулся на выход из опорного не оглядываясь и не замедляя бег. Знал, что сзади бегут свои.
И действительно, позади него, растянувшись цепочкой, бежали в полном молчании, лишь усиленно сопя, внештатники и дружинники, что находились в опорном пункте. Ладыгин и Плохих, Щетинин и Чернов, Гуков и Дульцев. И еще человек пять дружинников во главе с Подушкиным Владимиром Павловичем.
Как лезвие ножа, на острие которого, на самом кончике, находился Сидоров, уже разогретый коротким бегом, вошли силы порядка в толпу, окружившую Астахова.
Это кто? Это как? На участкового? взревел Сидоров, увидев Астахова Михаила Ивановича, тяжело дышащего, краснолицего от прилива крови, еле отбивающегося из последних сил от пьяной толпы. И, как медведь Балу из детского мультфильма про Маугли, стал наносить размашистые, сверху вниз, справа налево или слева направо, удары руками. Без разбору. Всем подряд, Всем, кто попадался под руку. Даже земляку, случайно подвернувшемусяслишком любопытным оказался, все лез в передние рядыдосталось.
Володь, я свой! с обидой и удивлением от такой «благодарности» прокричал земляк.
Не суйся под горячую руку, рыкнул Сидоров, не прекращая махать своими «кувалдами», мне некогда следить, где свой, где чужой! И запомни на будущее: о том, что ты свой надо говорить раньше а не тогда, когда в ухо получил!
Он тяжело дышал. Форменная рубашка взмокла и прилипла к телу, уже не скрывая рельефа мускулатуры. Словно, вторая кожа. Красив в своем праведном гневе был участковый Сидоров. Ох, красив! И грозен! И объяснял все коротко и доходчиво. И своим, и чужим.
Сидорова узнали сразу. Когда-то, еще до женитьбы, молодым опером он какое-то время проживал в этом же общежитии. Позднее, будучи участковым, не раз и не два заглядывал туда. То судимых проверить, то какой-нибудь мелкий бытовушный скандальчик разобрать. Узналии расступились, вжимаясь в стены, чтобы не попасть под его кувалды.
Враждебное кольцо вокруг Астахова лопнуло, и Михаил Иванович смог перевести дух и отдышаться.
Толпа редела, рассасываясь по комнатам. От греха подальше. Даже те, что были только простыми зрителями, и они поспешили уйти в свои комнатушки и прикинуться спящими. Знали: сейчас начнется «разбор полетов». И будет он крут! И дай Бог, чтоб был не только крут, но и справедлив!
Внештатники и дружинники, шедшие в «кильватере» за Сидоровым, оставив Щетинина Ивана Михайловича с парой дружинников на вахте, чтобы никто не смог покинуть общежитие, выхватывали из редеющей толпы пьяных, матерящихся или просто возмущающихся лиц, отводили их в ближайшую комнату и там держали под своей охраной до окончания выяснения всех обстоятельств дела. Не только сопротивление, но и воля к сопротивлению была сломлена, поэтому почти все подчинялись действиям блюстителей порядка почти беспрекословно.
Не понадобилось ни ОМОНа, ни СОБРа, чтобы провести зачистку и навести порядок в общежитии.
Человек двадцать было доставлено в опорный пункт для проведения профилактической и индивидуально-воспитательной работы, в том числе Жора Хряк и все его друзья-собутыльники Но у милиционеров прошел гнев, а у задержанныххмель. Поэтому после душевного разговора человек десять по ходатайству Михаила Ивановича было отпущено восвояси, а на остальных составлены административные протоколы за мелкое хулиганство и оказание неповиновения сотруднику милиции. После чего они были отправлены кто в медицинский вытрезвитель на улицу Литовскую, кто в отдел милиции, к Мишке Чудову в «аквариум».
Но перед тем как отправить Хряка, Астахов, оставшись с ним один на один в своем кабинете, посоветовал последнему после отбытия срока административного ареста подыскать себе иное место жительства и забыть не только про общежитие на улице Обоянской, но и про поселок резинщиков в целом.
Забегая немного вперед, следует отметить, что говорил это участковый так убедительно, что Жоры Хряка больше на поселке никто не видел. Ни участковые, ни его друзья-собутыльники. Умел Михаил Иванович убеждать!
И, вообще, после тех бурных событий, в общежитии наступила такая тишина, воцарился такой порядок, что комендант Воронина Ирина Петровна нарадоваться не могла и очень часто звонила в опорный пункт, чтобы высказать вновь и вновь благодарность своему новому участковому. Женщина она была разведенная, свободная во всех отношениях и, как теперь любят говорить, сексапильная. И работе свое полностью отдавалась. Как милиционеры: от темна и до темна. Даже в выходные дни, если Астахов дежурил в опорном, выходила на работу. К неудовольствию всех обитателей общежития: и жильцов, и вахтеров.
Так что Сидоров Владимир Иванович не раз спрашивал и себя и остальных, как и когда участковый Астахов успел покумиться с комендантом общежития? Но это песня из другого репертуара.
В другой раз Астахова, опять же по пьянке, несколько борзых ранее судимых попытались прижать в маленьком общежитии железнодорожников на улице Краснополянской, когда он с дружинниками пошел проверить поднадзорного Гурова. Но там он вместе с дружинниками, выломав из забора кол, так им отходил покушавшихся, что даже доставлять в опорный после такой «профилактической» беседы не понадобилось. Сами, осознав свою дурость и смутную будущность перспективы проживания на поселке, на следующий день пришли с извинениями. А повинную голову, как известно, меч не сечет. Михаил Иванович был хоть вспыльчив, но и отходчив, зла не держал.
В общежитии на Обоянской завел в скором времени внештатников и пару доверенных лиц. Последних, как раз из числа тех, кого учил уму-разуму в угловой комнатушке общаги.
Так, что опыт наведения порядка у участкового Астахова был порядочный.
5
А что это ты печатаешь? перевел разговор старший участковый в другое русло. И где наш многоуважаемый Сидоров Владимир Иванович?
Где Сидоров, не знаю он мне не докладывается. А печатаю постановление об отказе в возбуждении уголовного дела по заявлению гражданки Банниковой Марии Федоровны в отношении ее сожителя Короткова Федора Федоровича, 1959 года рождения, официально, чуть ли не торжественным тоном стал пояснять Астахов. Да, да, той самой Машки Банниковой, из дома тридцать по улице Обоянской, самогонщицы и сводницы, которую никак черти на тот свет не возьмут, не к ночи будь помянуты.