Папину машину (на ней он тайком от мамы учил меня за городом вождению) они продали, вместо нее купили огромный грузопассажирский минивэн, который ночевал у нас под окнами, перегородив полдвора.
Однажды мы даже пошли все вместе в ресторан. Оказывается, дядя Аркадий (или, может быть, уже правильнее сказатьони с мамой) сумели открыть еще один лоток, и не гденибудь, а в самом Киеве, на Владимирском рынке. Это достижение мы, собственно, и отмечали. Мама немного опьянела, разулыбалась, то и дело обнимала и целовала меня (чего за ней раньше не водилось) пухлыми влажными губами, и именно там, за ресторанным столом, я вдруг поняла, что совершенно не виню ее. Честное слово. Было же виднорядом с этим лысеющим и всегда немного потным лотошником она абсолютно счастлива. Так же безоглядно и пронзительно, как я была счастлива рядом с папой. Просто в том облачке абсолютного счастья немного чужой была она, а теперь вот пришла моя очередь
Любящие друг друга радостно и всей душой подсознательно стараются никого не впускать в свой мир. Или наобороточень даже сознательно, кто знает. Вовсяком случае, я даже не удивилась, когда вдруг выяснилось, что в Москве умерла моя двоюродная бабушка (я о ней раньше даже никогда не слышала), оставив мне двухкомнатную квартиру в старом, но отремонтированном, доме на улице со смешным названием Большая Грузинская, и мама с дядей Аркадием както быстро и окончательно решили («хоть это и непросто, мы будем тревожиться, ты, конечно, уже взрослая девушка, но всетаки, если только хоть чтото пойдет не так, ты сразу должна вернуться»), что закончить школу мне лучше в Москве. Я даже немного зауважала маминого мужаквартира, как я скоро узнала, стоила целое состояние, и, продав ее, он мог бы открыть не один десяток лотков для торговли шпротами и томатной пастой в Сумах, Киеве, и даже той же Москве. Но он вместо этого метнулся в столицу, прихватив с собой пакет долларов чудовищных размеров, а, вернувшись через неделю (уже без пакета), гордо сообщил, что все бюрократические препоны снятыя россиянка, москвичка, и меня с дружелюбным нетерпением ожидают в восьмом классе 101й школы Краснопресненского района столицы.
Вот так все и закончилось. Или наоборотначалось. Зависит от того, с какой стороны жизни смотреть.
Сегодня, приблизительно понимая, во сколько обошлось мое волшебное превращение из сумской полусироты в живущую в центре Москвы гражданку России, я лишний раз убеждаюсьпотный Аркадий понастоящему любит мою маму. В пересчете на деньгилюбит до усрачки. А значит, ей страшно повезлов мире, где так хреново обстоят дела с любовью, встретить преданного тебе всей душой торговца шпротамиогромное радостное чудо.
А я Нет, я не чувствовала себя выброшенным на улицу щенком. Ни одной минуты. Честное слово. Мое счастье умерло в кровавой луже на улице Роменской, а пытаться согреться в солнечном зайчике чужогожалкая затея
Во время последнего телефонного разговора (почти два месяца назад) мама спросила меня, не страшно ли мне одной в Москве (опомнилась!). Не вдаваясь в детали, я ответила:
Что ты, мам. В тринадцать лет чувствуешь себя уже совсем взрослой. Ты просто забыла.
На самом деле, я была взрослой уже тогда, год назад, когда крыши уютного городка Сумы, родины художника Бурлюка и президента Ющенко, медленно поплыли за окнами моего поезда. Мама и дядя Аркадий стояли в обнимку и, счастливо улыбаясь, махали мне руками (онправой, оналевой), но я смотрела не на них, а на клочок пасмурного неба над городом. Так, счастливое детство проехалиочень четко сформулировала я тогда сама для себяЧто теперь?
МЕНТ
Повашему, я что, должна была все это в деталях рассказывать усталому менту в прокуренном кабинете? Я все-таки не полная идиотка. Конечно же, я сказала ему лишь десяток стандартных фраз, и он привычно заполнил несколько граф протокола. Как положено.
Затем, скрипнув стулом, поднялся, отошел в угол, нажал кнопку тут же зашипевшего электрочайника. Я поежиласькак только он отошел, мне показалось, что мертвецы, притаившиеся на стене, ожили и стали медленно приближаться, словно только и ждали, что я останусь одна в полумраке около потертого стола.
Чай будешь? спросил Мент из темного угла.
А кофе нету?
Он потряс пустую жестянку, заглянул внутрь.
Тебе на один раз хватит. Сладкий?
Да. Спасибо
От этих его слов и возни с чайником на секунду стало уютно и хорошо, но я заставила себя собраться. «Все ментысуки, независимо от страны и ситуации» учил меня Антибренд. А ведь я в основном жила его мудростью, потому что своей у меня не было
Мент поставил на стол две дымящихся чашкищербатые и разнокалиберные, одну придвинул мне. Пачка «Кэмела» все еще лежала на столе, и я быстро стащила еще одну сигарету. На всякий случай. Иди знай, как все пойдет дальше Мент тоже закурил, позвенел ложкой в чашке, откинулся на стуле и поднял на меня внимательные немигающие глаза.
«Сейчас начнется» подумала я, чувствуя, как по спине побежали противные мурашки. Меня еще ни разу в жизни не допрашивали, но я откудато знала, что это будет очень неприятно.
Но, вместо того, чтобы рявкнуть на меня, как полагается, Мент осторожно отхлебнул из чашки и тихо спросил:
Наверное, в Москве поначалу трудно было?
ГОРОД
Трудно?!..
Нет, он всетаки странный, этот Мент. А может, не странный, а просто и сам приехал однажды в Москву из какойнибудь Сызрани или Вологды и до сих пор носит в тайном кармане души ту смесь ужаса и восторга (ужаса, конечно, больше), которую пришлось тогда испытать.
Москва не удивила, не потрясла, не испугала, онаубила меня. Вернее, почти убила. Нет, даже не такубила, но не насмерть. Пришибла, но не стала добивать, чтобы из любопытства посмотретьшевельнусь я или начну остывать. Как будто на меня обрушился невероятных размеров телевизор, который, прежде, чем раздавить в лепешку, вихрем пронес через мое маленькое сознание циклопические серые громады зданий, бескрайнее море вечно стоящих машиннеистовое месиво из сияющих «Бентли», равнодушных «Мерседесов» и ржавых «Жигулей» нескончаемую толпу людей с хмурыми и решительными лицами боксеров и тысячи ярких рекламных бигбордов, обещающих чтото безумное и не имеющее отношения к реальности.
Я не просто не видела раньше таких городов, как Москва. Я себе представить не могла, что они есть на свете. Марсиански-огромный, пульсирующий огнями и звуками, равнодушно-стремительный, мусорный и позолоченный, Город казался мне величественным страшным сном, голливудской фантазией на тему Конца Света. Было вообще невозможно представить себе, что люди здесь ходят за продуктами, назначают свидания, ездят в гости, забирают детей из садиков и школ Москва, в которой я оказалась, не имела отношения к обычной человеческой жизни. А ведь я не была тупой провинциальной дурочкой, которая никогда не покидала родного городка. Папа брал меня на экскурсии в Киев и Львов, в прошлом году наш класс возили на неделю в Варшаву. Это были большие и красивые города, но они были похожи друг на друга. Прежде всего тем, что чувствовалосьони построены для того, чтобы в них жили люди. А Москва казалась мне огромным космическим танком, который хмуро и неумолимо двигался по ледяной слякоти. Причем двигался так давно, что его угрюмые обитатели давно забыли, куда он движется и зачем.
Никогда прежде я не чувствовала себя такой маленькойне маленькой даже, а крохотной и ничтожной, как песчинка. Да я и была одинокой песчинкой, сжавшейся в комок в полумраке двухкомнатной квартиры, заставленной старой мебелью. Две недели я выходила из дому, только чтобы добежать до ближайшего «Макдональдса» (о том, чтобы наведаться в школу, и речи быть не могло!) и купить там разной еды, чтобы еще несколько дней не покидать квартиры.
Сейчас уже можно признатьсяя десятки раз брала в руки теплый квадратик телефонной трубки, чтобы позвонить маме и попроситься домой. Почему я этого не сделала? Может быть, потому, что дома у меня уже не было? Не знаю. Но не из принципа, во всяком случае. И не воспитывая силу духа. Какая там сила? И какой дух?! В ту первую московскую зиму мне было не до проявлений мужества, это я помню точно. Я чувствовала себя раздавленной, как лягушка на дачной дороге.