Все они построились вдоль дороги, красавцы стоят такие, что бабы и дети прибежали смотреть. Волков ехал вдоль строя, рассматривая их. И сердце у него замирало. Замирало, когда он видел лица и глаза этих людей, что смотрели на него. Смотрели с верой, смотрели с готовностью. Замирало от того его сердце, что уверен он был, что если скажет он им: «Пойдёмте на реку купчишек грабить», так те и пойдут. Скажет им: «Пойдём на тот берег грабить горскую сволочь», так тоже не откажутся. Они готовы, а многие так и ждут, что он позовёт. А он сам ещё не знал, что делать будет. Полночи вчера не спал, вспоминал слова архиепископа и, как ни странно, Рохи, по прозвищу Скарафаджо.
Архиепископ говорил ему: «Иди и возьми себе всё, что хочешь, а я буду щитом твоим и убежищем». А пьяница и храбрец Роха говорил: «Какого чёрта тебе ещё нужно, всё у тебя есть, живи и радуйся. Отчего тебе всё мало?»
И вот ехал он пред этими людьми, что не раз смотрели в глаза смерти и решить не мог: жить с тем, что есть, или мало ему всего этого? Мало холопов, мало хорошей земли, мало Брунхильды? Оттого и замирало сердце, что никак он не мог ответить на этот вопрос.
Так доехал он до конца строя и понял, что ему есть, с чем показаться на смотре. Может, и рыцарей у него нет, но уж никто не упрекнёт его в том, что он никчёмен, раз восемьдесят таких молодцов может привести с собой.
Но так и не решил, что делать дальше, эти мысли ему не давали покоя. И от них он становился ещё злее, чем обычно.
А вот Брунхильда была в прекрасном расположении духа. Она пела, не преставая, и готовилась. То и дело делала танцевальные па, вспоминая недавно разученные танцы. Она крахмалила кружева, гладила платья, указывала Марии, как правильно штопать чулки, чтобы швов не было видно, сама стирала нижние юбки, так как была недовольна тем, как Мария это делала. Она готовилась к балам, к обедам и к веселью. К танцам и вниманию мужчин. Других мужчин.
Потом Мария стала таскать воду в большую деревянную ванну, госпожа собиралась ещё и мыться, ведь господам негоже быть в грязи, не холопы же. Ну, хоть к этому её приучил Волков.
Он смотрел на все её приготовления без всякого удовольствия. И едко ухмылялся едва заметно, представляя, как скажет ей, что не возьмёт к графу. Его так и подмывало, сказать ей об этом. Но он так не и не сделал этого. Он всё равно не смог бы ей в этом отказать. Да и вообще, он давно уже понял, что мало в чём может отказать этой женщине, хотя временами, кажется, терпеть её не мог.
Сыч и Максимилиан приехали после обеда.
Ну? Спросил Волков, пригласив их за стол.
Сыч так сразу схватил хлеб, грязной рукой потянулся за куском сыра, что утром привёз Волкову Брюнхвальд со своей сыроварни.
Волков оттолкнул его руку от большой тарелки, в которой лежал сыр, нарезанный крупными кусками:
Говори.
А что тут говорить, произнёс Фриц Ламме. Ну, были мы у монаха, ну, видел я кладбище. В последней могиле ребёнок похоронен.
Он опять потянулся к тарелке с сыром и продолжал:
Места там жуткие, дичь, глушь, как он один там живёт, я бы там ночью рехнулся бы со страха.
А он там точно живёт? Спросил Волков.
Живёт, живёт, говорил Сыч, кусая сыр как яблоко. О, а ничего баба Брюнхвальда сыр-то делает, солёный. Я люблю, когда солёный. Иной сыр возьмёшь, особо тот, что господа едят, так он никакой, что ешь его, что нет, так Только брюхо набить, и то без всякого удовольствия.
Вы видели монаха? Спросил кавалер у Максимилиана.
Нет, опять дверь была заперта. Отвечал юноша. Только вот Сыч сказал, что он ночью там был.
Откуда знаешь? Волков опять глянул на Сыча, который очень охотно и с большим чувством ел сыр.
Залу он выбрасывал, и выбрасывал её после росы. Говорил тот. Как уже солнце встало, иначе бы её росой смыло.
А что с могилой маленькой?
Могила как могила, малёхонькая, детская. А что там с ней не так? Удивлялся Сыч.
Я думал, ты мне скажешь.
Нет, про могилу нечего мне сказать.
Нужно узнать, кто там похоронен. Поездить по окрестным деревням. Спросить, не пропадали ли дети недавно.
Это можно, сразу согласился Сыч, только зачем?
Узнаем, кто там.
Ну, узнаем, и что? Говорил Фриц Ламме лениво.
Он своим этим тоном безразличия начинал раздражать Волкова. Кавалер смотрел на него уже недружелюбно.
Ты узнай, болван, что за ребёнок там похоронен.
Узнаю, экселенц.
Да узнай, когда он пропал. Потом спросим у монаха, где он его нашёл.
Так там про каждого похороненного у монаха надобно спросить. Уж больно их там много. Только вот сыскать его сначала надо.
Надо. Найти и поговорить с ним было бы неплохо. Задумчиво произнёс Волков. Значит, вы там ничего не выяснили?
Ничего, экселенц, отвечал Сыч Волкову, а сам опять смотрел на тарелку с сыром. А вот кое-какая мысль интересная у меня появилась.
И Волков и Максимилиан с интересом уставились на Сыча. Волков спросил:
Говори, что за мысль?
Монах, вроде как, беден, я в щёлочку над дверью поглядел, так там нищета. Чашка кривая из глины да ложка деревянная.
Ну, так и есть, я беднее монаха не видал, сказал кавалер. Говорят, он святой человек.
Вот то-то и оно же! Ухмылялся Сыч. Он даже пальцем погрозил кому-то. То-то и оно!
Да не тяни ты!
Монах, святой человек, сам беднее церковной крысы, а лачугу свою, зачем-то запирает. От кого, зачем? Что он там ховает?
Может, деньги у него там. Предположил Максимилиан. Или думаешь, что нет у монаха денег?
У монаха? У святого, к которому, как говорят, со всей округи люди ходят? Думаюесть, думаю, серебришко у него водится. Людишки таким святым и последнее при нужде принесут.
Ну, так он и запирает деньги в доме, говорит юноша.
И ты бы, что ли, так сделал? Скалится Сыч.
Ну, а как? Спрашивает Максимилиан.
А как? Передразнивает его Фриц Ламме и смеётся. Эх, ты, дурень, это от молодости у тебя.
А как бы ты сделал? С обидой спрашивает Максимилиан.
А я бы, сразу становится серьёзным Сыч, закапал бы их где-нибудь у кладбищенской оградки. Но уж никак не в лачуге.
Ладно, это понятно, а что запирает монах в своём доме? спросил Волков. Что прячет?
Ну, кабы знать, экселенц, кабы знать, разводил руками Сыч. Думаю монаха подловить да напроситься к нему в гости. Вдруг пустит. А как по-другому?
А так, сказал Волков спокойно, как время будет, так поеду туда и дверь ту выбью вместе с замком. Лачуга его на моей земле, если я хочу узнать, что он там прячеттак узнаю.
О! Тут же согласился Сыч и потянулся за вторым куском сыра. Можно, конечно, и так. Тоже хороший способ.
Ладно, быстро ешьте и приводите одежду в порядок, завтра на смотр поедем, что бы были красавцами у меня.
А когда по-другому было? Ухмылялся Сыч.
Красавцами, я сказал! Рявкнул Волков. И что бы кони были чищены!
Сыч и Максимилиан тут же вылези из-за стола, пошли на двор.
Знали оба, что, когда так говорит кавалер, лучше быть от него подальше.
Глава 5
Мелендорф, как и в прошлое посещение, произвёл на Волкова впечатление. Дороги, мосты, мельницы, мужицкие домавсё было исправное, добротное, крепкое. Но на подъезде к замку всё менялось. То тут, то там, вдоль дороги разбиты были палатки, настоящие военные палатки. То тут, то там паслись кони, обозные телеги стояли под деревьями в теньке, их с мужицкими не спутаешь, оси железные, сами большие. В телегах военный люд спит, только ноги свисают. У палаток оружие, и глазастые мужи при нём, с проезжих глаз не сводят. И чем ближе к замку, тем больше всякого такого. И главноешатры стали появляться. Шатры красивые, с гербами и флагами рядом. Тут же у шатров коновязи, а там и кони, что по сто талеров и больше. Их конюхи чистят, начищают до блеска, начищают так, что бока этих больших и дорогих животных на солнце чуть не сверкают.
У Волкова у самого пара отличных коней имеется. Но тут такие попадаются, что и ему не по карману. Настоящие турнирные дэстрие. Такие, что среднему человеку, мужчине, макушкой с их холкой не сравниться. Кони выше будут.
А впереди уже шумит многолюдно арена. До неё ещё ехать и ехать, а людской гомон уже тут слышен. Арена из крепкого дерева, вся во флагах, вся в драпировках. И те драпировки все в цветах фамилии Маленов да в гербах их. Тут и гербы графа, и гербы самого герцога, их не меньше. Да, видно, богат граф. Одной материи сколько потратил, а дерева на арену сколько ушло. Волков даже считать не стал. А ему так хорошее дерево было нужно. В его-то земле леса совсем не было.