В шкафу Вернона под ремни была занята отдельная планка. Выбор был не слишком богатым, но с педагогической точки зрения на эту секцию шкафа он никогда до этого не смотрел. Ненормальное спокойствие так и не покинуло его. Выбрав самый мягкий инструмент из всех и задумчиво намотав его на руку, он неторопливо отправился в комнату Дадли. И там обнаружил именно то, что и хотел бы увидеть: оба лежали, так сказать, в полной готовности, прижавшись друг к другу. Оба сжались и тихо всхлипывали. В любое другое время эта картина определенно разжалобила бы Вернона. Он вообще был довольно добросердечным, хоть и взрывным человеком. Но не сейчас, не в этот день. Визг, наверное, был слышен на всю улицу. Вернон не остановился, пока не высказал всё, что он думает и о том, что мальчишки рискуют своей жизнью, и о поведении Дадли, и том, что он издевается над Поттером, и о ненормальности Поттера (не хотел, но не удержался), и о том, что Дадли ведет себя неприлично, и о том, что он разбрасывает игрушки, и вообще, чтобы оба больше никогда, а то Когда рука его уже устала, а уши скручивались в трубочку от ора, он, наконец, прекратил. Строго пообещал Дадли, что теперь он тоже выполняет обязанности по дому, пригрозил, чтобы не смели до завтра выходить из комнаты, прикрыл дверь, спустился, сел в кресло и допил свой односолодовый виски. Вкус не появился, но Вернону это было просто нужно.
***
Шесть летэто довольно мало. Но все-таки в жизни Гарри Поттера это был самый странный день. Даже, наверное, самый-самый-самый странный. Гарри даже сомневался, будут ли еще в его жизни дни, которые смогут хотя бы сравниться в странности с этим. События в музее были вне конкуренции, но и после музея было чему удивляться. Гарри очень испугался, что его обвинят в краже четок. Четок и амулета с вороном, поправил он себя. Потому что амулет теперь тоже был с ним. Испугался он тогда практически до паники. И тем более странно было почувствовать, что твоим телом управляет кто-то другой. Это было бы очень страшно, но мальчик чувствовал, что может вернуть контроль в любой момент. А наблюдать за собой и своими действиями как бы со стороны было очень интересно. Гарри думал, что суровый индеец Черный медведь поведет его тело домойв Литтл-Уингинг. По лесам, скрываясь от бандитов, как это бывает в приключенческих фильмах. Или, на худой конец, к вокзалу, скрываясь от полиции. Но старый индеец повел тело мальчика в магазин.
Большой столичный супермаркет в другой день мог бы стать для Гарри таким же сильным впечатлением, как Британский музей, так как он еще никогда в таких местах не был. И денег у него, конечно, тоже не было. Впрочем, Гарри бы не поручился, что Черному медведю концепция денег вообще была знакома. Его тело деловито обследовало полки с едой, периодически поедая всякую мелочь. Гарри чувствовал, что и правда проголодался к этому моменту (группа должна была поесть после музея, но это время давно прошло). Но самое удивительное было в том, что некоторые продукты просто исчезали от прикосновения! «Мешок охотника», голос Черного медведя был тихим и напоминал шелест листвы. Он был как будто создан, чтобы раствориться в звуках леса. Объяснение на самом деле ничего не прояснило, но Гарри решил, что выяснит всё позже.
Совершив значительный набег на магазинные полки, тело Гарри безошибочно нашло путь сначала назад к музею, а потом и прямой наводкой потопало к оставленной группе. Вот на подходе к группе контроль тела к нему и вернулся. И честно говоря, лучше бы он, в смысле контроль, этого не делал. Потому что коленки Гарри внезапно начали подгибаться, а смотреть на мисс Стрит было совершенно невозможно. Она не ругалась, не метала громы и молнии, она не порывалась отвесить ему подзатыльник, как наверняка вели бы себя дядя или тетя (Гарри еще не знал, какой сюрприз ждет его дома). Но ее взгляд мог бы заморозить утепленного мохнатой шкурой мамонта со второго этажа, не то что маленького тонкокожего Гарри. Ситуацию усугубляло и наличие рядом с мисс Стрит здоровенного полицейского. И вот его выражение лица говорило о том, что он хочет Гарри и подзатыльник отвесить, и, может быть, еще чего похуже сделать. Рядом с полицейским стоял Дадли с нетипично подавленным выражением лица. Было такое ощущение, что его песочили всё то время, что Гарри отсутствовал. Удивительно, но Дадли вёл себя прилично и всю обратную дорогу. Хотя, может, и не удивительно, учитывая, что всю дорогу и его, и Дадли мисс Стрит держала за руку.
По мере приближения к дому на Тисовой улице настроение Гарри ухудшалось. Он украдкой взглянул на Дадли, тот тоже, против обыкновения, не злорадствовал над кузеном. Когда дядя Вернон открыл дверь, Гарри почувствовал, что что-то было сильно не так. Дядя был сам на себя не похож, и от этого становилось очень неуютно. Он не кричал, не стремился защитить Дадли, не набрасывался на Гарри, а вообще, казалось, переживал в этой ситуации больше всего за мисс Стрит. От этого, кстати, становилось еще более стыдно. А когда дверь за мисс Стрит закрылась, вот тут-то и грянул настоящий, всамделишный гром. И тем сильнее в воображении Гарри он был, чем тише говорил дядя Вернон. Сердце мальчика готово было выпрыгнуть, ужас методично пережевывал кишки, но очень сильно поддерживало то, что в этой чудовищной ситуации он оказался не один. И речь шла вовсе не о новых жильцах в его голове, которые слова дяди восприняли совершенно наплевательски, никак на них не прореагировав. Речь шла о Дадли, бледном как мел. Дадли вцепился в руку кузена, как он цеплялся на рождественской распродаже в понравившуюся игрушку, и на второй этаж они поднимались, как взбираются осужденные на эшафот. Никто ничего не говорил, и до комнаты Дадли они добрались в абсолютной тишине. Так же молча разделись. Страшно было до заикания. Они лежали на кровати Дадли, прижавшись друг к другу, и слушали шаги из коридора. А потом дядя Вернон зашел И, несмотря на боль, в сознание Гарри в очередной раз прорвалось удивление. Ведь Дадли рядом страдал в том числе за то, что тот обижал Гарри. Мальчик даже подумал, что это было оно самое Которое во славу Анубиса! «Во славу Птаха, юнец!»поправил его каркающий голос.
А потом они с Дадли, заплаканные, лежали на одной кровати, сцепившись и периодически всхлипывая. Так они и заснули, крепко и без сновидений.
Глава 3
Боги существуют. Это неоспоримый факт. И все истинные жрецы знают это, ведь их посвящение в сан принимают только боги самолично и никто другой. Но несмотря на этот простой и очевидный факт, многие жрецы предпочитают суету мирской жизни высшему служению. И даже сам светлейший Хорнеджитеф был не лишен этого грешка. Порой он излишне увлекался придворной жизнью и высоким искусством интриги, но всегда держал в голове высшую ценность, освященную богами. Ценность жизни. Жизнь для него была не просто продолжением существования. Она была его священной обязанностью. Жить, поддерживать жизнь, пестовать ее во всех ее проявленияхвот в чем заключается высшее благо. И было логично, что он сделал всё, чтобы его собственная жизнь была длительной и насыщенной. Он спокойно явился на суд богов в своё время. Но восстав через тысячи циклов в голове маленького мальчика, он совершенно не собирался прекращать свое существование. Он намерен был прожить столько, сколько возможно, пусть и в такой форме. И это значило, что юнец тоже должен прожить как можно дольше. Он начал первым:
Старейшины! Юнцу, коего решились мы опекать, грозит опасность! Опасность, чья суть противна самим богам! Ведь существо, чьи жалкие остатки поселились в голове юнца, убоялось суда богов, как раб боится плети господина! В своей мерзкой трусости разделило оно саму душу свою, отправив Шуит в голову юнца. Я спрашиваю вас, старейшины, потерпим ли мы такое соседство? Дадим ли нечестивому ступать по землям царств, собрав свои души за счет жизни юнца?!
Светлейший Хорнеджитеф сделал сложное движение рукой, и между тремя старцами появился уродливый младенец, чья кожа была покрыта чешуёй, нос представлен двумя щелями, а глаза злобно сверкали краснотой. Младенец явно ничего не соображал, а лишь размахивал ручками и ножками. Зрелище было преотвратным.
Ван Юншенв прошлом правый непреклонно-смелый общеначальствующий пристав самой северной из императорских тысяч Срединной империиконечно, был монахом. То есть он по определению должен был быть добрым и всепрощающим. С другой стороны, как бы долго ни был ты монахом и насколько бы уединенную, созерцательную и мирную жизнь ты ни вел, сложно скомпенсировать более сотни лет войн и те тысячи людей, которые погибли благодаря твоему полководческому таланту. К тому же достопочтенный Ван Юншен был не буддийским монахом, для которого каждая без исключения жизнь является настоящей и единственной ценностью. Преподобный Ван Юншен был даосским монахом, то есть больше ценил естественный порядок вещей. И вот это существо, на его взгляд, определенно не относилось к естественному порядку вещей. Хотя, конечно, всё сущее есть Дао, и всё, что происходит, происходит по замыслу Дао