- Без сомнения, - заметил я с сарказмом. - Оставим ребенка здесь, пока что-то не подвернется?
- Не глупи. Есть агентства, которые позаботятся о нем.
- Прекрасно. Папашу ухлопали, а ребенка усыновляет агентство.
- Но, дружище, ты даже не уверен в том, что это его отец.
- А кто еще будет плакать над ребенком?
Пэт состроил глубокомысленную физиономию.
- Если верна твоя теория насчет того, что парень знал о скорой смерти, возможно, он рыдал над своей судьбой, а вовсе не над ребенком.
- Ерунда. Как ты думаешь, что это за убийство?
- Судя по месту и по людям, вовлеченным в него, это что-то сугубо местного характера.
- Может быть, убийца как раз и рассчитывает, что ты так решишь?
- Почему? - Он тоже начинал раздражаться.
- Я же сказал, что водитель задавил своего напарника намеренно. Какого черта он это сделал?
Пэт покачал головой:
- Не думаю, что дело было так.
- Ладно, приятель, это ты был здесь, а не я. Ты все это видел.
- Черт побери, Майк, может быть, это тебе показалось намеренным, но по мне это ерунда. В этом нет смысла. Если он действительно повернул, как ты говорил, возможно, он просто собирался подобрать напарника и не рассчитал расстояния.
Я выругался.
- Ну ладно, каково твое мнение?
- Парень был ранен в ногу. Он мог заговорить, и тип в машине задавил его.
Неожиданно Пэт ухмыльнулся и с присвистом захихикал:
- Ты свое дело знаешь. Я думал о том же и хотел убедиться, насколько ты уверен в себе.
- Иди ты к черту, - огрызнулся я.
- Ага, прямо сейчас. Давай возьмем отсюда ребенка. Мне все равно еще полночи не спать из-за этого дела. Пошли.
- Нет.
Пэт остановился и обернулся.
- Что ты имеешь в виду?
- То, что сказал. Ребенок будет со мной, во всяком случае пока.
Возможно, я разучился уже скрывать свои эмоции, а может быть, Пэт видел это выражение слишком часто. Он сжал зубы, и я почувствовал, как напряглись его плечи под пальто.
- Майк, - сказал он, - если у тебя возникла идея отправиться в погоню за убийцей, выбрось ее из головы сейчас же. Я не собираюсь рисковать своей головой и положением из-за бредовых мыслей, которые приходят тебе в голову.
Я проговорил тихо и медленно, так что ему пришлось напрячь слух, чтобы услышать:
- Убийства не происходят без причины, они обдумываются и тщательно планируются. И причина должна быть веской. Я понятия не имею, кто этот ребенок, но он должен вырасти, зная, что тип, который убил его отца, сам умер от хорошенькой горячей пульки в животе. Если это что-нибудь значит для тебя, можешь считать, что я веду это дело.
У меня есть законное право застрелить этого проклятого убийцу, если удастся спровоцировать его на нападение, чтобы это сошло за самооборону. Так что давай старайся дальше. Скажи, что мне не поздоровится. Скажи, что я вмешиваюсь в работу полиции, а я отвечу, как мне осточертело все в этом городе. Я живу здесь, понял? У меня, черт побери, есть право очистить это место, даже если ради этого придется убить несколько подонков. А на это напрашиваются многие, и, если я решу выполнить эту работу, лучше не вмешивайся. Просто каждый день заглядывай в газеты и увидишь, в какой переплет попадает полиция, когда политика ломает или покупает полицейского. Вспомни нераскрытые дела об убийстве Скотториджо или Биннаджо и его напарника в Канзас-сити, а потом взгляни мне в глаза. И если ты скажешь, что этот город защищен, я назову тебя лжецом. - Я был вынужден остановиться и перевести дыхание. В груди было горячо, я задыхался. - Больно смотреть, как плачут дети, Пэт. Дети, не взрослые мужчины. Кто-то должен поплатиться за это.
Пэт понимал, что спорить бесполезно. С минуту он пристально глядел на меня, затем взглянул на малыша, кивнул, и лицо его окаменело.
- Вряд ли я могу остановить тебя, Майк. Во всяком случае, сейчас.
- Да никогда. Думаешь, будет правильно, если я возьму с собой ребенка?
- Думаю, да. Я позвоню тебе утром. Поскольку ты все равно замешан в этом деле, окружной прокурор, вероятно, захочет услышать твои показания. На этот раз помолчи и сохранишь свою лицензию. У него достаточно забот с заправилами игорного бизнеса, и он будет счастлив выместить досаду на тебе.
Мой смех прозвучал так, как будто потерли друг о друга две деревяшки.
- Пусть идет к черту, мне плевать. Однажды он грубо обошелся со мной, и, могу спорить, ему до сих пор неприятно вспоминать об этом. Что с ним сейчас? Неужели он не в состоянии прикрыть букмекерскую контору?
- Это не смешно, Майк.
- Это крик души. Даже газеты потешаются.
Его лицо медленно залилось краской.
- С них станется. Те, кто смеется, возможно, сами участвуют в деле.
Громче всех смеются шишки вроде Эда Тина, и смеются они не над окружным прокурором или полицейскими. Они смеются над каким-нибудь Джо, над парнями вроде тебя, по которым это бьет. Нисколько не смешно, когда Тин, Лу Гриндл и Фаллон наслаждаются роскошной жизнью, а ты расплачиваешься за это.
Он избавился от обуревавших его чувств и не забыл даже пожелать мне доброй ночи перед уходом. Я смотрел на захлопнувшуюся за ним дверь, крепко прижимая к себе ребенка, и в моих ушах звучали его слова: одно из них звучало все громче и громче.
Лу Гриндл. Оружие. Лу Гриндл, дешевое наследие прошлых лет, продававший свои услуги тому, кому они требовались. Лу Гриндл, пижон-преступник, который одинаково свободно чувствовал себя в злачных местах на центральных улицах и в погребке в Гарлеме.
Лу Гриндл, что неделю назад играл в кости в задней комнате у Лейка, пока двое его молодцов стояли рядом, держа его пальто и деньги. И держал пальто тот самый парень, лежавший недавно в грязи и похожий на разбитые песочные часы.
Я завернул ребенка в пиджак и вышел. Остановилось такси и подобрало меня. У таксиста, наверное, были дети, судя по его ухмылке при виде мальчика в моих руках.
Я сказал ему, где остановиться, и он подождал, пока я не вернусь. Потом я еще семь раз просил его сделать остановку, прежде чем достиг кое-каких результатов. Наполовину одурманенный бармен принял меня за одного из посвященных и сказал, что я могу найти Лу Гриндла на Пятьдесят седьмой улице, в местечке под названием «Хмельной шотландец», где раз в неделю предоставлялась комната для особо азартных карточных игр. Я бросил ему доллар, вернулся к такси и спросил шофера:
- Ты не знаешь, где на Пятьдесят седьмой «Хмельной шотландец»?
- Знаю. Сейчас туда?
- Похоже, что так.
- Ты не думаешь, приятель, что лучше отвезти ребенка домой? Детишкам не годится не спать в такое время.
- Дружище, я бы сам хотел этого больше всего на свете, но сначала надо позаботиться о деле.
Если бы я был пьян, таксист выбросил бы меня вон. Он даже повернулся ко мне, чтобы убедиться, что это не так, потом поехал на Пятьдесят седьмую улицу.
Я оставил ребенка в такси вместе с пятью долларами, чтобы шофер не очень возражал. Под вывеской «Хмельной шотландец» выступала пивнушка, расположенная в подвальчике, где обслуживали тех, кто любил малопристойные представления и не возражал против оплаты счета. Она была забита пьяными и полупьяными, столпившимися вокруг площадки, убеждая танцовщицу не смущать себя рамками нью-йоркского закона. Когда на сцену стали бросать свернутые банкноты, она послала закон к черту, освободилась от всех застежек и завязок и дала клиентам настоящее представление, обеими руками подобрав зелененькие средства убеждения.
Официант наблюдал за представлением с ухмылкой на жирном лице, и я схватил его, пока он был еще весь во власти впечатления от лицезрения живой плоти.
- Где Лу? - спросил я, как будто мы действительно были друзьями.
- Там, внутри. Играют. - Он ткнул большим пальцем в заднюю стену.
Я протиснулся через толпу к столику, с которого помощник официанта убирал посуду, и выдвинул стул. Парень взглянул на пять долларов в моей руке и замер в ожидании.
- Лу Гриндл здесь. Пойди скажи ему, чтобы вышел.
Он хотел получить пять долларов, но покачал головой:
- Приятель, никто не указывает Лу. Пойди скажи ему сам.
- Скажи, что это важно, и он придет. Ему вряд ли понравится, если он не узнает того, что мне надо ему сказать.
Он оставил поднос на столе, исчез за поворотом, который вел к кухне и служебным помещениям, потом вернулся и сказал, что Лу сейчас выйдет.