- А вы как поживаете, дядюшка? - спросил он наконец, полагая, что это обращение времен его детства больше всего соответствует
торжественности момента.
- Как я поживаю? - переспросил Плавицкий. - Да недолго уж осталось мне поживать на этом свете! Недолго! Потому и рад я тебе... По-отечески
рад... что вижу тебя в своем доме. И если благословение человека, стоящего на краю могилы, благословение старшего в семье что-нибудь значит в
твоих глазах, я тебя благословляю.
И, прижав снова к груди голову Поланецкого, он поцеловал его и перекрестил. Молодой человек растерялся еще больше, и на лице его выразилась
досада. Мать его была родственницей и подругой первой жены Плавицкого. Но с ним, насколько он помнил, ее не связывали сколько-нибудь близкие
отношения, и сердечность приема, к которой волей-неволей приходилось подлаживаться, только его оттолкнула. Никогда не питавший к Плавицкому
родственных чувств, Поланецкий подумал про себя: “Эта обезьяна хочет вместо денег отделаться от меня благословением”, - и его взяла злость;
впрочем, так легче было перейти к делу.
- Садись, мой мальчик, и будь как дома, - продолжал между тем Плавицкий.
Поланецкий сел.
- Дорогой дядя, - сказал он, - мне очень приятно видеть вас, и я, конечно, вас бы навестил и помимо всякой практической цели, но, как вы
знаете, моя мать...
Плавицкий неожиданно положил ему руку на колено.
- А кофе ты пил?
- Пил, - отвечал сбитый с толку Поланецкий.
- А то ведь Марыня имеет обыкновение ни свет ни заря в костел уезжать. И ты прости, что я свою комнату тебе не уступил, но я стар... и
привык к своей стариковской норе...
И плавным движением руки он обвел комнату.
Поланецкий невольно последовал взглядом за его жестом. Когда-то он за счастье почитал попасть в эту комнату, где развешано было оружие пана
Плавицкого. С тех давних пор переменились здесь только обои, теперь розовые с бесчисленными квадратами, в каждом из которых удила рыбу юная
пастушка, одетая в манере Ватто. У окна возвышался белый умывальник с зеркалом в серебряной раме, весь уставленный баночками, коробочками,
флаконами, щетками, гребенками, пилочками для ногтей и другими туалетными принадлежностями. Рядом в углу, на подставке - трубки с янтарными
мундштуками; над диваном - кабанья голова, под ней - две двустволки, ягдташ, охотничий рог и прочее охотничье снаряжение. В глубине комнаты
виднелись стол с разложенными на нем бумагами и дубовые полки с книгами; всюду множество вещей, вероятно, нужных и красивых, но доказывавших
прежде всего, что все в доме, как вокруг оси, обращается вокруг хозяина этой комнаты, который и сам не забывает позаботиться о себе. Словом, это
была комната отнюдь не распростившегося с былыми замашками, пекущегося о мелких прихотях старого холостяка и эгоиста. И не требовалось особой
проницательности, чтобы понять: старик ни за что, никому своей комнаты бы не уступил.
- Ты удобно устроился? Как спал? - продолжал расспрашивать гостеприимный хозяин.
- Спасибо, хорошо; встал поздно.
- Надеюсь, погостишь у нас недельку.
Поланецкий, отличавшийся живым нравом, чуть не подскочил на стуле.
- Вы разве, дядя, не знаете, что у меня в Варшаве дела? И компаньон, которому трудно управляться одному.