И в сонном забытьи, которое
наконец овладело им, представилось, будто он берет эти руки в свои и притягивает к себе панну Плавицкую. Проснулся он на другой день поздно и,
вспомнив девушку опять, подумал: “Так, значит, вот она какая!”
ГЛАВА II
Проснулся он, собственно, разбуженный мальчиком, который принес кофе и взял почистить его платье. Когда он вернулся, Поланецкий спросил,
разве в доме не принято к завтраку всем сходиться в столовой.
- Нет, - ответил тот, - барышня встает рано, а старый пан спит допоздна.
- А барышня встала уже?
- Она в костеле.
- Ах, верно, сегодня же воскресенье. А разве барышня не с отцом ездит в костел?
- Нет, она к заутрене ездит, а старый барин - к поздней обедне, а потом еще у ксендза сидит.
- А по воскресеньям что делают господа?
- Дома сидят. К обеду пан Гонтовский приезжает.
Поланецкий помнил Гонтовского толстым, нескладным и угрюмым мальчиком, прозванным им “медвежонком”. Отец Гонтовского, рассказывал казачок,
лет шесть как помер, молодой барин теперь полновластный хозяин Ялбжикова.
- И каждое воскресенье здесь бывает?
- Иной раз и в будни наведывается, по вечерам.
“Жених!” - промелькнуло в голове у Поланецкого.
- А что, барин уже встал? - спросил он немного погодя.
- Должно, звонил, коли Юзеф к нему пошел.
- Какой Юзеф?
- Камердинер.
- А ты кто?
- Я помощник его.
- Так ступай спроси, когда барин может меня принять.
Казачок вышел и вскоре вернулся.
- Барин велели сказать, что попросят вас, когда оденутся.
С тем он удалился. Поланецкий довольно долго прождал, вернее, проскучал в одиночестве. Когда ждать стало уже невтерпеж, он встал было,
решив прогуляться, но вошел тот самый Юзеф и доложил, что старый пан просит его.
Через сени провел он его в комнату на другом конце дома. В первую минуту Поланецкий не узнал Плавицкого. Он помнил его весьма видным
мужчиной в расцвете сил, а сейчас перед ним стоял старик со сморщенным, как печеное яблоко, лицом; не молодили его и крашеные усики. Как и
черные, с боковым пробором волосы, они указывали лишь, что в нем еще не совсем угас интерес к своей особе.
- Стах! Как поживаешь, дорогой мальчик? - воскликнул Плавицкий, раскрывая объятия, и прибавил, указывая на свой белый жилет: - Поди ко мне!
Он прижал голову Поланецкого к своей груди, которая приподнималась от прерывистого дыхания.
Объятие было долгим, для Поланецкого - даже чересчур.
- Дай на тебя взглянуть, - проговорил наконец старик. - Копия, точная копия Анны! Бедная, дорогая Анна!
Плавицкий всхлипнул и безымянным пальцем притронулся к правому веку, словно желая смахнуть несуществующую слезу.
- Точная копия Анны! - повторил он. - Из всех родных самой преданной, самой расположенной ко мне была твоя мать.
Поланецкий стоял, несколько сконфуженный и одуревший от неожиданного приема и запаха фиксатуара, пудры и разных духов, которыми благоухало
лицо, усы и жилет Плавицкого.