Я человек не робкого десяткавсе же десяток лет работы в уголовной полиции, а потом и в третьем отделении тайной канцелярии чего-то да стоят. Но от воспоминаний об этом деле до сих пор охватывает озноб, да и рука напоминает о себе. Слишком уж близко я подошел к роковой черте. И ещеосталось на душе мерзкое чувство бессилия и незавершенности. Все же для политического сыска, где наказание зависит не только и не столько от конкретного преступления, но от нынешнего расклада в правящей верхушке, я не создан. Мое искреннее убеждение, что вор должен сидеть в тюрьме, а убийца болтаться в петле, не дает мне вполне насладиться этой, в остальном крайне увлекательной работой.
Итак, три месяца назад, погожим июньским днем я сердито смотрел на медленно проплывающие мимо меня деревья. Лошадь шла бодрым шагом, и глупо было требовать от животного большего. Впереди десяток верст лесаесли лошадь падет, шансы нагнать преступника исчезают. И, тем не менее, мне хотелось выпрыгнуть из пролетки и самому броситься бежать. Я то и дело посматривал на виднеющийся сквозь редкие деревья канал, надеясь увидеть ускользающую барку.
Семен был убит менее часа назад, и убийца, скорее всего, ушел водойна одной из попутных барок, сплавляющихся по каналу к Петербургу. И я, следователь Третьего отделения тайной канцелярии Его императорского величества Николая I Григорий Коновицын, определенно его видел! Ведь единственная дорога к старой заброшенной пристани, где у меня была назначена встреча с Семеном, вела вдоль канала. За ближайший час, а алая, не свернувшаяся кровь на месте преступления говорила, что с момента убийства прошло никак не больше часа, навстречу прошло пять барок. На одной из них плыл убийца.
Всего за двадцать минут до того я был в самом благостном расположении духа. Я ехал на встречу с одним из лучших своих информаторов в среде криминального мира Петербурга Сенькой Шалым. Сенька обещал доставить некие документы на очень влиятельных лиц из высшего общества, замешанных в ряде заказных убийств. Я не знал подробностей, но уже потирал рукитакого компромата мне в руки не попадалось, считай, никогда в жизни. Сенька честно заслужил высокий гонорарпять тысяч золотом, позвякивающим в ящике под днищем пролетки.
Однако, когда я добрался до уединенного причала, рядом с которым была назначена встреча, моим глазам предстала страшная картина. Убийца опередил меня буквально на минуты. Тело Сеньки не успело остыть и лежало на досках старого пирса в луже горячей алой крови, а одежда его была буквально располосована на клочкиочевидно преступник знал о документах и искал их в потайных карманах.
Кровь была совсем свежей, еще даже не начинавшей свертываться, как я первым же делом определил наметанным в прошлой жизни глазом, а значит, убийца покинул место преступления не более часа назад. Дорога на пристань вела одна, и навстречу мне за час не встретилось никого. Зато по каналу, по направлению к столице прошло пять груженых барок. Вверх по каналу барки шли на веслах, или влекомые бурлаками, на каждой была команда из нескольких человекмаловероятно, чтобы убийца воспользовался одной из них. Вниз же по течению, они в этом месте сплавлялись под управлением, как правило, всего одного кормщика. Мне бросилась в глаза одна детальв луже крови у Сенькиного трупа было довольно много совсем свежей пшеницы. Она же была рассыпана по пристани. Свежие следы рассыпавшегося на причале зерна говорили, что одна из барок, груженая хлебом, останавливалась здесь. Еще одна детальна причале не было коня, значит и сам Сенька приплыл сюда на барке, приплыл, похоже, не один, и это стоило ему жизни.
Надо попытаться вспомнить подробнее. Что было на встречных барках? Как назло ведь не присматривался! Так! Похоже, одна из барок была нагружена кирпичом, и единственный кормщик на ней был в шляпе. Теперь по самим баркам: только одна из них была явно местной грубой лоханкой. Тихвинская баржа прошла вслед за ладьей под флагом Московского торгового дома братьев Докучаевых, еще одна барка представляла собой типичную волжскую баржу, ее кормчий был в полувоенной фуражке. А самая первая? Я помнил только, что кормщик на ней был с непокрытой головой. Подстегивая коня, устремляюсь по дороге к Петербургу, и молюсь, чтобы догнать тихоходные баржи прежде, чем они бесследно растворятся на просторах столицы.
Но вот впереди показался трактир. У пристани пусто, но я бросаюсь в зал. Трактир был типичнейшим уездным заведением ниже среднего уровня. Да и что ожидать от придорожного кабака на не самой оживленной дороге? Темный, грязный зал с полом, посыпанным истоптанной соломой, был освещен несколькими сальными свечами. За грубо сколоченным большим столом в центре было пусто. Впрочем, столь же пусто было и в «чистой» половине залана дощатом помосте у левой стены, на котором располагались четыре небольших столика, сработанных не кривыми руками местного плотника, а столяром из ближайшего городка. Для создания «уединения», столики могли отгораживаться от зала грязной засаленной желтой занавеской, сейчас, впрочем, отодвинутой, демонстрируя полное отсутствие посетителей. В душном воздухе висел стойкий запах перегара, прокисшего пива, и, вдруг, подгоревшего кофе. Скучающий и явно подвыпивший половой за стойкой лениво взглянул на нового посетителя.
Следователь по особо важным делам Григорий Коновицын. я показал удивленному половому гербовую бумагу. Любезный, подскажи-ка мне, кто недавно останавливался в твоем почтенном заведении.
Дык, эта Весь вид полового говорил о его героических усилиях вспомнить интересующую информацию. Господин следовательПятеро их было. Один, который на «тихвинке» приплыл, чаю спрашивали, третий из приехавших взял штоф водки, пижон в фуражке заказал кофе, еще один, испив горячего сбитня запасся нюхательным табаком, и один мрачный верзила выдул кружку пива и отбыл почти не задерживаясь.
Из трактира я вышел задумчивым. Пожалуй, слова полового только еще больше запутывают дело, хотя и наводят на размышления.
Стоило поспешить. Впереди был шлюз, работающий, как я знал, всего трижды в день, и у меня оставались шансы перехватить убийцу до того, как он бесследно достигнет города.
Уже подъезжая к шлюзу, я понял, что надежды тают как дым. Шлюз был пуст, а последняя из барок исчезала за поворотом раздваивающегося здесь канала.
Смотритель, пожилой усталый служака крестьянин, сплевывая на пристань жевательный табак, объяснил, что остальные четыре барки ушли прямок Петербургу, и только последняя свернула по каналу, выводящему к Усть-Луге. Это был лысоватый субъект с засаленными остатками светло-русых волос, росшими только на затылке, но заплетенными в косицу, что указывало на его былую причастность к флоту. Одет служитель был в драный залатанный зипун, на ногах стоял не совсем твердо, а язык его заплетался. Добиться от него вразумительного ответа на мои вопросы надежды практически не было, и, тем не менее, стоило попытаться.
Глядя на табачные плевки, испятнавшие пристань, я задумалсяЧто-то вертелось в голове.
Кто тебя табачком то угостил, любезный? спросил я смотрителя шлюза.
Дак все угощали, один только зельем не баловался. Рядом с его баркой, помню, стояла лодка, груженая чушками чугунными. Кормщик, что доски вез, угощал махоркой, другой, в меховой шапке, предлагал трубочку раскурить, а местный парень посмеялся, да сказал, что некогда дымить, и сунул вот жевательного табачку. Оно и вправду сподручнее.
А каким он в очереди стоял, не помнишь ли?
Непомню тока, что рядом с ним лодья с ящиками была.
Так!!! Это уже что-то! Малозначительные сами по себе факты в мозгу складывались в некую картину, но для полной ясности не хватало еще нескольких деталей.
Слушай, отец, не в службу, а в дружбу, постарайся вспомнить, какая баржа была второй на входе в шлюз?
Так наше вам. Энто проще простого. Столичная, петербургской Мариинской компании баржа.
Ну спасибо тебе! Выручил!
Теперь я точно знал, в какой барке был преступник, его приметы, как, впрочем, и приметы остальных кормщиков. Сунув ошалевшему от радости смотрителю полтинник, я решительно направил бричку вдоль канала на Усть-Лугу.
В дороге я еще раз перепроверил свои рассуждения. Первой лодкой должна идти местная лоханка с верзилой, щеголяющем неприкрытой шевелюрой. Это неопровержимо следует из факта, что вторая барка столичная и впереди нее никак не могли оказаться ни московская лодья, ни следующая за ней «тихвинка», ни волжский кормщик, плывший в фуражке. Итак, первая баржа местная, и, значит, ее кормщик жует табак. А что он пил в трактире? Не чайего пил рулевой с «тихвинки», не кофелюбитель кофе в фуражке, не водкуводку брал третий кормщик, не сбитеньтот покупали вместе с нюхательным, отнюдь не жевательным табаком. Значитпиво! А груз? Не доскидоски в очереди за любителем махорки, не ящикиящики в соседней барке, не кирпичвезущий кирпич ходит в шляпе. Тогдачугун или зерно!