Как положено княгине, свела брови над переносицей, прикрикнула гневно на девку: та слишком замешкалась, подавая понёву. На этот праздник не надевали богатых одежд из заморских тканейрубашка льняного белёного полотна, сплошь покрытая вышивкой, да ярко-красная льняная же несшитая понёва, вся в мелких разноцветных бусинах. Узор читался легко: засеянное поле, прорастающее зерно, всходы, жатва. Народ землепашцев. Салкэ вздохнула про себя, вспомнив, как женщины сары готовили наряды к празднику Молодой травы: зимними короткими днями нашивали на кожаные рубахи костяные бляшки, на которых вырезаны были овцы с приплодом. Такую рубаху подарила Салкэ Владимиру, принимая его в мужья.
Под вечер город опустел и притих: ни криков разносчиков, ни цокота копыт по булыжнику, ни скрипа деревянных мостовых под ногами прохожих. Господский поезд из десятка возков быстро миновал посады и свернул на дорогу, по которой ездили к Свято-Преображенскому монастырю, на богомолье. На полдороге остановились. Дальше через лесок пробирались на лошадях, оставив возки дожидаться у обочины. Уже темнело, длинные тени лежали на земле частоколом, пахло тёплой, нагретой весенним солнцем древесной корой, раскрывшимися почками, первой травой, пробивающейся сквозь прелую листву. Вскоре за деревьями замелькали огни, стал слышен говор. Выехали на большую поляну, расчищенную и перепаханную. Со всех сторон поляны стояли столы из свежеоструганных досок, уже заставленные угощением, народ теснился вокруг, многие сидели на земле. Увидев князей, вскочили, поклонились, гул толпы стал тише. Салкон спрыгнула с коня.
Здесь даже стояли иначе, не мужи отдельно, жёны отдельно, как в церкви, а парами. Князь Владимир был уже здесь. Подошёл, взял Салкон за руку, вывел вперёд. Шепнул в самое ухо: «Не бойся!» Ладонь его была горячей и твёрдой, как раскалённый на солнце камень, на щеках играл румянец, видный даже в сгущающихся сумерках, пахло от него остро, знакомо. Салкэ стиснула пальцы украдкой, глянула лукаворумянец запылал ярче.
Празднество начиналось. Разгорелись высокие костры по углам поля, возле тех самых резчатых столбов, о которых говорила Всеслава. Тени от столбов легли крестом на средине поляны. Там была очерчена площадка, застелена широким белёным полотном, под которым угадывался дощатый помост. К помосту через пашню вели две дорожки, тоже застеленные. Тонко и пронзительно вскрикнула свирель, застонали в ответ гудки, взлетели в чёрное, истыканное весенними звёздами небо искры от хвороста, подброшенного в костры. Пошли кувыркаться скоморохи, выкрикивали что-то резкое, слов было не различить. Дым и жар от костров, острые запахи: печёного с чесноком мяса, пряного мёда и свежевспаханной, растревоженной земли. Отсветы пламени на лицах, на широко разинутых в крике ртах. Жаркая ладонь мужа, сжавшая руку Салкэ.
Внезапно хоровод скоморохов распался, всё стихло, и под гусельный перебор выплыла в середину княжна Твердислава: босая, в одной лишь белой рубахе с длинными, до земли, рукавами, без платка, только с широкой зелёной лентой в светлых волосах. Закружилась, широко раскинув руки. Заплясали в свете костров розовые тени по белому полотну, облепившему девичье тело. Казалось, княжна голая пляшет на виду у всего народа, взмахивая то правой, то левой длинной, как у сказочной волшебницы, рукой. Первые же слова её песни подхватили сотни голосов. Людей было не видно за кострами, чёрный лес по краям поляны гудел, пел, кричал. Салкэ, не замечая, начала притопывать в лад песне. Она и сама бы сейчас сплясала. Владимир вдруг шагнул вперёд, Салкэ потянулась за ним. Княгиня Всеслава удержала её. Твердислава уже не кружилась, плыла навстречу брату по полотняной дорожке, манила к себе, высоко вскинув над головой руки. Снова громко и резко взвыли гудки и стихли. «Петь да плясать!»звонко выкрикнула Твердислава. «Петь да плясать!»громыхнуло из темноты за кострами. «Пахать да катать!»«Пахать да катать!»
Салкэ уже поняла, что сейчас будет. Владимир проведёт борозду, вспашет землю. Об этом рассказывала утром Всеслава. Только странно, что поляна уже перепахана. Пение стихло, замолкли гусли и свирели, зато вступили трещотки, рассыпались дробно. Красная рубаха Владимира казалась чёрной в свете костров, он шёл по большому кругу, ровно, мощно, будто не по свежей пашне, а по твёрдой земле. Обошёл всю поляну, вернулся, протянул руку Салкэ. Вывел её на середину, на дощатый помост. От другого края поляны к ним уже приближались двое, первыйГоразд, волхв. На вытянутых руках он держал волчью шкуру с оскаленной мордой. У второго в левой руке был рог в серебряной оправе, в правойдеревянная чаша-ладья. «Наузы», шепнул Владимир. Салкэ быстро набросила на мужа пояс, защёлкнула бляхи. «Ничего не бойся. Пей!» Она кивнула. Второй волхв вышел вперёд, медленно поклонился, проговорил что-то низко и важно. Салкэ не разобрала слов, только начало поняла: «Князю Владимиру свет Игоревичу отведати» Владимир принял рог, резко опрокинул его надо ртом, большая часть напитка стекла по усам и бороде. Вытер губы ладонью. Волхв нахмурился, как будто осуждая князя, но повернулся к Салкон и с тем же поклоном начал:
Княгине он запнулся, и Владимир твёрдо продолжил:
Свободе свет Кончаковне, видно, нельзя здесь божьи имена называть.
Чаша, расписанная тем же узором, что симарглов короб, оказалась у самых губ, Салкон глотнула. Струйка щекотно побежала от угла рта к подбородку, пить с широкой стороны чаши было неудобно. Салкон перехватила руками, повернув ладью носиком к себе, ровными глотками выпила неведомое зелье. Не мёд, не сбитень, какой-то взвар. Травы, кажется, сушёные ягоды, терпко, с кислинкой. Шагнула вперёдотдать пустую чашу. Владимир крепко подхватил её под локоть, и вовремя: хоть и не хмельное питьё, а земля ушла из-под ног, чаша выскользнула из пальцев, ударилась, подскочила и покатилась по холстяной дорожке. Кровь бросилась в виски, звуки стали оглушающе громкими, пламя костровнестерпимо ярким. Лица волхвов приблизились и вдруг потекли, расплылись в розово-сером тумане. Салкон обернулась к мужу и обомлела: волк с человеческим телом стоял рядом с ней вместо Владимира. Она закричала, но голос утонул в грозном шуме трещоток. Рванулась, и волк схватил её за плечи, щёлкнул зубами у самого уха. Салкон мягко упала на колени, оттолкнулапальцы наткнулись на спутанную звериную шерсть, она отшатнулась. Волк повалил её, рыкнул предупреждающе. Салкон замерла, вцепившись в науз.
Волк Предок рода. Тот, чья кровь обновляет род. Жаром плеснуло по венам, тяжёлая волна ударила в голову и под чрево. Салкон рванула алую рубаху, добираясь до кожи, до белой груди, в которую можно впиться ногтями, зубами. Она сама превратилась в волчицу, она стонала, выла, подставлялась, широко раскинув ноги, приподняв зад. Трещотки гремели в лад движениям. Она громко закричала, когда волк вошёл в неё, плотно обхватила его ногами, вокруг свистело, грохотало, волчья морда нависала над самым лицом, по ногам текло липкое и горячее, во чреве было жарко, пусто, жадно, снова и снова она дёргала на себя тяжёлое тело мужа-волка и сама подавалась вперёд, стремясь заполнить им лоно. Он брал её длинными медленными ударами, почти выходя из неё и плотно входя на всю длину уда, и она кричала на каждом ударе, и перед глазами мелькала и впивалась в податливое дерево разящая сталь копья, ещё, и ещё, и ещё, и ещё
Влага заливала глаза, лицо, тело, Салкон словно плыла по реке, медленно приходя в себя. Владимир, в рваной и мокрой насквозь рубахе, стоял рядом на коленях, осторожно тёр ей щёки, ласковыми округлыми движениями. Салкон приподнялась, и он подхватил её под плечи, помогая сесть. Она оглянулась вокруг.
Тёплый весенний ливень затопил поляну, шипели гаснущие костры, небо над кромкой леса было серым, в рассветной полутьме кружились танцующие тени с воздетыми к низким тучам руками, выкрикивали что-то непонятное. Волчья шкура с оскаленной мордой лежала рядом, по светлому полотну дождевая вода размывала бурые пятна. Салкон поднялась, цепляясь за мужа, провела ладонью по бедруплахты не было. Она стояла в одной мокрой, облепившей тело рубахе. Вдруг поняла, вспомнила всё, вскрикнула, Владимир крепче прижал её к себе и заглянул в лицо:
Слышишь? за шорохом дождя никак не разобрать было, а может, зелье ещё шумело в ушах. Он начал повторять, касаясь губами её уха: