Ощущение, что меня одурачили, вызывало нервность. Бийар меня еле поблагодарил. На самом деле он был не беден. Он имел любовницу, шкаф, полный белья, сахар, кофе, масло. Он всех знал. В этих условиях зачем одалживать деньги у несчастного? Я заметил много предметов в комнате. Снеся их в Муниципальный Кредит, запросто можно получить пятьдесят франков.
Я ощутил под ногами ковер первого этажа, потом увидел в столовой хозяина, который читал, далеко отстранив, развернутую газету.
На улице я содрогнулся. Между домами задувал ветер. Уличный фонарь возвышался в центре бледного круга.
Я сделал несколько шагов с ясным светом конторы отеля в глазах.
Капли падали на землю, никогда одна на другую.
V
Ночью я спал плохо.
То и дело мои одеяла спадали с кровати. Когда холод, который взбирался по моим ногам, меня будил, я протягивал руку, чтобы узнать, где стена.
На рассвете окно, наконец, осветилось. Из темноты медленно, сначала ножками, проступил стол. Потолок стал квадратным.
Внезапно начался новый день. Ясный свет проник в комнату, как будто стекла были вымыты. Я увидел неподвижную мебель, пепел сгоревшей бумаги в камине и планки шторы вверху на окне.
Дом оставался немым несколько минут.
Потом хлопнула дверь; у Лекуанов зазвонил будильник; молочная машина зазвенела крышками своих бидонов.
Я поднялся, потому что моя постель была холодна, как когда я залеживаюсь по утрам.
Когда спишь между двумя белыми простынями, можно, встав с кровати, сразу изучать себя в зеркале. Я же, прежде чем взглянуть на себя утром, моюсь.
Снаружи солнце вызолотило последние этажи домов. Оно еще не резало глаза.
Воздух, который я вдыхал, освежал легкие, как мята.
Легкий ветерок, пахнущий сиренью, поднял полы моего пальто, которое стало похоже на солдатскую шинель.
Не было ни птиц, ни почек; и все же это была весна.
Хотелось движения. Обычно, выходя из дому, я направляюсь к улице Сены. Сегодня я выбрал своей целью фортификации.
Окна были открыты. Кофты, которые на них сушились, сминаемые ветерком, раскачивались, как жестяные вывески.
В приоткрытые двери лавок можно было видеть протертые полы, уже высохшие.
Как только дом в семь этажей закрывал солнце, я ускорял шаг.
Улицы становились все более грязными. Деревянные брусы, между которыми дети играли после школы, подпирали какие-то постройки. Сквозь разбитый асфальт тротуаров выглядывала земля. Почернелая известка фасадов походила на затканные тканью задники у фотографов.
Облако скрыло солнце. Теплая улица стала серой. Мухи перестали сверкать.
Я испытал печаль.
Только что я вышел в неведомое с иллюзией, что я бродяга, свободный и счастливый. Теперь облако все испортило.
Я повернул обратно.
После полудня, не зная, куда пойти, я слонялся вокруг отеля Канталь.
Как я себя ни уговаривал, как ни думал, что в случае если я встречу Бийара, нам будет не о чем говорить, я не мог удалиться из этого квартала.
Может быть, те, кто живут в бедности, без друзей, поймут это притяжение.
Бийар – это было так немного, и однако для меня это было – все.
На площади Сен-Мишель человек в «котелке» раздавал проспекты.
Мне он их всунул несколько.
Никто не нагружает себя этими бумажками. Нужно вынуть руку из кармана, взять проспект, смять, выбросить. Только и всего!
А мне их жалко, этих людей.
Я всегда беру то, что предлагают. Я знаю, что эти люди освободятся только тогда, когда раздадут несколько тысяч листов бумаги.
Люди, которые, вместо того, чтобы взять, с пренебрежением проходят мимо этих дающих рук, меня раздражают.
Три часа. Момент дня, который я больше всего ненавижу. Ни одно из маленьких событий повседневной жизни не приносит радости.
Чтобы прогнать скуку, я вернулся на улицу Жи-ле-Кер с намерением нанести визит Бийару.