Это предложение, обязывающее меня задержаться, наполнило меня радостью.
Несомненно, только для того, чтобы не показать, что он заметил, что молчание становится все более неловким, Бийар разыскал гайку в ящике для инструментов, а его любовница протерла изнутри несколько чашек, большим пальцем. Что касается меня, то я хотел говорить, но все, что находил, слишком уж выдавало намерение положить конец смехотворной ситуации.
Когда на меня не смотрели, я осматривал комнату. Пар, срывающийся с носика кофейника, извивался. Наволочки подушек на кровати были посередине черными.
– Тебе с молоком?
Я ответил, что все равно.
Мы уселись вокруг стола. От страха наступить на ноги моим хозяевам я забил ноги под стул.
Скорость, с которой был приготовлен кофе, вызвала у меня неудовольствие. Я прекрасно знал, что, выпив его, нужно будет уходить.
Нина обслужила нас, придерживая крышечку кофейника.
– У вас, наверно, хороший кофе, – сказал я перед тем, как его попробовать.
– Из магазина Дамуа.
Я размешивал его долго, чтобы, когда я его выпью, на дне чашки не осталось бы сахара. Потом я стал пить глоточками, заботясь о том, чтобы ничего не опрокинуть во время поднесения блюдечка к подбородку.
– Еще? – спросила Нина.
Хотя чашка была маленькой, из вежливости я отказался.
Внезапно Бийар положил свою руку на мою, без видимых причин.
Первой моей мыслью было ее убрать – прикосновения мужчин меня стесняют – но я ничего не сделал.
– Послушай-ка, Батон.
Я смотрел на него. Поры усеивали его нос.
– Я должен попросить тебя кое о чем.
Перспектива сделать приятное товарищу меня вдохновила.
– Ты не против мне оказать услугу?
– Нет. Нет…
Я испугался, что он обяжет меня сделать нечто незначительное или же слишком важное. Мне нравится оказывать услуги, небольшие, конечно, чтобы показать, какой я добрый.
– Одолжи мне пятьдесят франков.
Наши взгляды встретились. Тысяча мыслей пришли мне на ум. Несомненно, они пришли на ум и Бийару. Между нами больше не было барьеров. Он читал в моей душе так же легко, как я в его.
Секунда сомнения, которое в подобных обстоятельствах ударяет каждого, исчезла, и голосом, который был оправданно торжественным, я ответил:
– Я их вам одолжу.
Я был счастлив – больше тем, что вызвал признательность, чем расставанием с деньгами. Разговор возобновился. Теперь я не стеснялся. Я мог оставаться до полуночи, прийти снова завтра и послезавтра, и когда угодно. Если он у меня одалживает пятьдесят франков, это потому что он мне доверяет.
Деньги моей пенсии были у меня в кармане. Однако я не давал Бийару того, что он попросил. Я делал вид, что больше об этом не думаю. Я чувствовал, что чем больше я оттяну момент, тем более со мной будут любезны.
Сейчас я играл роль. За каждым моим движением зорко следили, надеясь, что я выну бумажник. Давным-давно я не обладал такой важностью. Любое мое слово встречалось улыбкой. На меня смотрели; боялись, что я забуду.
Нужно быть святым, чтобы воспротивиться искушению продлить эту радость.
Ах, как прощаю я богатых людей!
Становилось поздно. Я поднялся. Бийар был бледен: он не осмеливался повторить свою просьбу. Я все делал вид, что больше об этом не думаю, хотя думал только лишь об этом.
Нина, лампа в руке, голова в тени, не двигалась.
Вдруг у меня появилось впечатление, что моя игра понята.
Тогда, чтобы отвлечь подозрения, я вынул бумажник жестом поспешным и неловким.
– Как я рассеян… Я забыл…
Я вынул пятьдесят франков.
– Спасибо, Батон. Верну тебе на следующей неделе.
– О!.. спешки нет!
На лестнице газ был выключен. Рожки еще были раскаленно красными.
Сейчас любовники, должно быть, рассматривают банкнот на просвет, как фотографическую пластинку, чтобы убедиться, что он в порядке.