Теперь перед ними раскинулось безграничное небо. Фантом, резко оттолкнувшись от тверди, повлёк его за собой. В мгновение ока и Коммориом, и вся Гиперборея исчезли где-то внизу. Одна из его туфель сорвалась с ноги и, вращаясь, унеслась в космическую тьму.
Лунный серп, столь огромный, что заполнил собой окоём, предстал перед Палифаром Вузом, ослепив своим сиянием. Его чувство направления было сбито с толку, когда он и его спутник опустились среди лунных гор, в окружении огромных утёсов чистого золота и серебра, которые, как он помнил из рассуждений философовуслышанных им в редкие минуты снисхождения к обсуждению подобных материйценились жителями Луны столь же сильно, как жителями Землидорожная грязь.
Это было существеннее любой из грёз. Они держали долгий путь по лунным хребтам, время от времени сталкиваясь с огромными прожорливыми чудовищами, напоминавшими гигантских червей или насекомых и иногда имевшими человекоподобные лица, возмущённо верещавшие из-за вторжения двух чужаков в их укромные владения.
Поскольку Палифар Вуз остался без туфли, его босая ступня вскоре изрезалась на острых камнях и стала кровоточить. Он хромал, опираясь на плечо своего спутника, крепкое и надёжное, несмотря на то, что само его тело казалось сложенным из прутьев, грозящих рассыпаться под собственным весом.
В таком слегка растрёпанном виде они явились во дворец Короля Луны, встретив в этом месте исключительное гостеприимство. Они пробыли там дни, месяцы или даже целые столетиястоило им откинуться на подушках из какого-то мягкого, податливого камня, а увешанному драгоценностями и обряженному в фантастические одеяния лунному народу обступить своих гостей (или воспарить над ними, поскольку часть лунных жителей была крылата), чувство времени немедленно оставило их. Палифар Вуз пил амброзию яснейшего лунного света и, как подобает истинному философу, выступал перед восторженной публикой лунного двора. Возможно, сейчас, когда он рассказывал о трудах и свершениях человечества, описывал великие царства и города, долгие странствия по дальним морям, добытые сокровища и накопленные земными философами знания, он впервые в жизни был достоин своего призвания. Король Луны и его придворные внимали ему, изредка вежливо кивая. Но стоило Палифару заговорить о мудрости человечества и, в попытке продемонстрировать красоту людского искусства, продекламировать строки величайшего из земных поэтов, как аудитория разразилась воем и хрюканьем, лающим смехом, столь же оглушительным, как гром, и столь же какофоническим, как стая бабуинов. В него полетели объедки и огрызки, а Лунный Король немедленно призвал своих стражников с пылающими кнутами, чтобы выдворить мошенников из дворца.
Потеряв вторую туфлю и изорвав одежды в ходе яростной схватки, кривясь от боли и держась за плечо своего мраморноликого спутника, Палифар Вуз хромал на вершину лунного пика, устремив свой взгляд вовне, во тьму космоса, к далёким звёздам.
Возможно, стоит двинуться дальше, сказал фантом, повернувшись к нему.
Да, ты прав, отозвался Палифар Вуз. Он вновь взял своего спутника за руку; в другой его руке всё ещё был зажат покрытый странными узорами фиал из слоновой кости, который он пока что не спешил открывать.
Они наклонились вперёд, начали падать вверх, в небо, и его чувство направления вновь было напрочь потеряно. Непроглядная тьма и жуткий холод космоса сомкнулись вокруг них, а их падение длилось, возможно, тысячелетия, в то время как он, погрузившись в странные грёзы, прожил, должно быть, сотни тысяч невозможных жизней в чужих мирах. Каждый раз, когда он резко просыпался среди ночи, отрывая голову от подушкиесли только такие вещи, как подушки, существовали в очередном мире, и если у очередного его воплощения были хоть сколь немного человекоподобные очертания или хотя бы головаон судорожно размышлял о том, действительно ли он был тем, кем казался себе ещё не так давно, или же являлся инородной сущностью, вторгшейся в чужой разум; а можетчто хуже всегобыл лишь мелькнувшим в чьём-то сне сумасшедшим пятнышком, принявшим форму псевдофилософа, кувыркающегося в межзвёздных безднах. Большинство существ, ставших его воплощением, немедленно отметали эти мысли как слишком абсурдные. Некоторые поспешили за советом к докторам и шаманам. Одно из существ, обитавших в мире, освещаемом тремя сапфироцветными солнцами, основало религию, зиждущуюся на видении Кувыркающегося Философа; впрочем, она так и не снискала успеха, хотя и послужила причиной разразившейся вскоре революции, принёсшей катастрофические разрушения. Иные сошли с ума. Иные наложили на себя руки.
Некоторое время Палифар Вуз и его спутник жили среди разумных, но крайне злобных грибов на чёрной планете Юггот. Они взмывали ввысь двумя световыми потоками, стремясь избежать гибели в плотоядных пламенных джунглях, покрывавших всю поверхность умирающей кроваво-красной звезды где-то на краю вселенной. Они вели долгую беседу с огромными существами, плывущими, подобно китам, во тьме за пределами последних солнц, подлинной внешней бездне, в которой их тела неизмеримой массы, раскинувшиеся на тысячи световых лет, были равноценны крохотной частице пылевого облака.
И, всё же, происходившее с ним могло оказаться лишь сном. Он пытался убедить себя в этом, когда достиг обители богов. Не только известные ему человекоподобные боги Земли пребывали там, но и бесчисленные божества иных миров, чудовищные создания, многообразие форм которых не могли постичь его ограниченные земные чувства. И хотя некоторые из них являлись наделёнными разумом газами, а иные существовали в большем количестве измерений, чем привычные три, он бродил меж ними как равный, ибо сам стал в какой-то степени богом для жителей расколотого войной мира, освещаемого светом трёх сапфироцветных солнц. Беседуя с каждым из богов, вплоть до самых непостижимых, он вскоре пришёл к прискорбному выводу: все их пришествия и исходы, все их распри и прелюбодеяния ничем не отличаются в своём величии от таковых у диких тварей из джунглей за стенами Коммориома.
В жалком рубище, прикрывающем обожжённую пламенем десяти миллионов солнц кожу, он всё же совершил медленное и мучительное восхождение на высочайшую многорогую вершину мира богов, Ось Миров в самом центре всего Сущего.
Где-то вдали переливались демонические свирели, бездумно, безумно и пронзительно; но эти звуки были подобны далёкому шуму волн во время отлива, и он не позволил себе отвлекаться на них. Достигнув вершины, он обнаружил там павильон из чистейшего хрусталя, внутри которого находилась только высокая кафедра, на которой покоилась одна-единственная толстая книга.
Он пробыл там целую вечностьа, может, несколько секунд, ибо времени для него больше не существовалои его прекрасноликий спутник, на котором, казалось, все их приключения не оставили никакого отпечатка, направлял его, когда он переворачивал страницы. Он осознал, что этота самая книга, в которой записаны имена богов и названия миров, и, когда он открывал новую страницу, то призывал из небытия к существованию нового бога или новый мир; когда же он переворачивал страницу, то этот бог или этот мир вновь погружались в небытие, словно день, сменяющийся ночью, свет, поглощаемый тьмой, тьма, расточаемая светом, жизнь, прерываемая смертью, и смерть, попираемая жизнью. Иногда, переворачивая страницы, точно во сне наяву, он слышал крики исчезающих богов и мириад обитателей гибнущих миров. То, что они взывали к нему, поклонялись ему, как своему создателю, больше не имело значения. Всё завершалось в одно мгновение. Он мог бы вечно упиваться чудесами, которые открыл для себя в этой книге.
Но вот он перевернул последнюю страницу, и увидел свой портрет. Взирая на него, он спрашивал себя, кто же именно запечатлён здесь: бог, философ, поэт или дурак?
Была ли в том какая-то разница?
Всё, что ему оставалось, это сидеть, смотреть, размышлять и отчаянно надеяться, что, всё же, это только сон, затянувшийся странный сон.
Тогда его прекрасный спутник протянул свою казавшуюся высеченной из безупречнейшего мрамора руку и захлопнул книгу.
Пора идти, сказал он.
* * *
И тут Палифар Вуз с криком проснулся. Он сел, истекая потом и недоумевая, как он, уснув в зале для оргий, очутился в этом уединённом покое, в одной постели со своей возлюбленной, чьему облику заполнявший помещение тусклый свет вернул всю нежность и красоту прошедших дней. Она стала такой, какой он знал её в пору юностиа он так и остался тощим, нагим стариком, обожжённым пламенем миллионов солнц.