Ученики интерната не проявляли никакой солидарности, сплоченности против педагогов и толерантности к нарушениям дисциплины, которые обычно характерны для школьников и студентов. И, что наиболее бросалось в глаза, ни единым словом они не выражали ни малейшего недовольства чем-либо в порядках интерната. Вне всякого сомнения, где бы они не были и чем бы не занимались, они каждую секунду помнили про чужой взгляд внутри их глаз, про чужое ухо внутри их ушей.
Глядя на их непроницаемые лица, я впал в еще более черную тоску, предрекая себе два с половиной года одиночества и в конце концов сумасшествие. Несмотря на то, что команда «отбой» прозвучала, как обычно, в 22:00 (а после получения этой команды всем ученикам предписывалось лежать в кроватях раздетыми, прекратить разговоры и пользование любыми мультимедийными программами) я не мог заснуть до глубокой ночи, тоскливо глядя за окно
16 апреля 2077 г., пятница. 2-ой день.
Проснувшись первый раз в стенах интерната, я почувствовал себя еще горше, нежели прошлой ночью. Услышав в ушах мерзкую мелодию какой-то бодрой утренней музычки, а в коридорегромкий свист дежурного по общежитию, ощутив на руке тяжесть «пип-боя», я осознал, что все произошедшее со мной не оказалось дурным сном, а происходило наяву.
Впрочем, у меня не оставалось много времени на хандру. С самой первой секунды после побудки жизнь вознесенца протекала очень интенсивно. Я едва успел застелить свою постель, умыться, вычистить зубы и одеться, чтобы успеть к утренней линейке. За эти двадцать минут товарищи по меньшей мере пять раз сделали мне замечания из-за моей медлительности и нерасторопности. Перед выходом из общаги Энди Коул, расправляя на моей спортивной форме какую-то совершенно незаметную, на мой взгляд, примятость, недовольно сообщил, что мою постель надо будет потом перестелить.
Линейка напоминала военный парад. Отряды учеников стройными рядами выстроились в шеренги по двое на асфальтированной площадке, так называемом «малом плацу» перед зданиями общежитий. Своих подопечных строго осматривали кураторы. Звучали громогласные хоровые приветствия. Затем ученикам предстояло отправиться на утреннюю физкультуру, после которой следовал прохладный душ, быстрое переодевание в повседневную форму, завтрак, еще одно построение (на этот раз на «большом плацу» позади главного учебного корпуса), и, наконецначало учебных занятий.
Как мне объяснили еще с вечера, пока ребята из 22-го отряда проводили время на своих занятиях по расписанию, мне, вместе с несколькими другими абитуриентами, для которых настоящая учеба еще не началась, предстояло в индивидуальном порядке проходить так называемые «подготовительные курсы», по сути, мало чем отличающиеся от той же учебы.
Мое обучение началось со вступительного инструктажа, который проводила Лора Каммингз. Насколько я мог судить, основной целью этого инструктажа было вытравить из голов абитуриентов любые мечты о побеге, которые, безусловно, должны были посещать их после попадания сюда. Чтобы убедить нас в совершенной безнадежности любой подобной затеи, мисс Каммингз показала мне и еще полудюжине таких же запуганных мальчишек специальную видеопрезентацию о системе безопасности «Вознесения». Презентация заканчивалась горделивым утверждением, что за более чем пятнадцать лет существования сети интернатов «несанкционированно покинуть территорию» еще не удалось никому. Презентация смотрелась крайне убедительно. А чтобы мы могли подтвердить услышанное собственными наблюдениями, мисс Каммингз провела часовую обзорную экскурсию по территории интерната.
Вся территория интернатаучебные корпуса, общежития, спортивные площадки, хозяйственные и служебно-бытовые постройкинаходилась под постоянным наблюдением сотен скрытых видеокамер. Даже если бы какой-нибудь отчаявшийся ученик попытался бы каким-то образом вскарабкаться на четырехметровый забор, которым была обнесена территория, и даже если бы он придумал, как избежать удара током (предупреждающие таблички гласили, что к забору была подведена высоковольтная электрическая сеть) все равно компьютер с искусственным интеллектом, круглосуточно анализирующий изображение с сотен камер, немедленно просигнализировал бы об этом охране. Так что мысли о побеге пришлось сразу оставить.
Как, впрочем, и надежды на связь с внешним миром. Потому что я очень скоро смог убедиться, что отсутствие дисциплинарных взысканий, которое Петье назвал непременным условием предоставления такой привилегии, было несбыточной мечтой.
Лишь на протяжении второго дня своего пребывания в интернате (и первого, который я подчинялся общему распорядку интерната) я умудрился получить два таких взыскания. Первое я заработал еще утром, когда мой сосед по комнате, Шейн, сказал, что запамятовал, как меня зовут, а я решил пошутить.
Ну, здесь мне дали кличку Алекс, а на воле меня звали Димитрис. Я слышал, вас тут заставляют называть друг друга этими дурацкими прозвищами, так что, наверное, буду для тебя Алексом.
Шейн как-то странно усмехнулся и ничего не ответил. Минуту спустя другой мой сосед, странноватый узкоглазый паренек по имени Пу, дернул меня за рукав и покрутил пальцем у виска.
В чем дело? я поднял брови.
Ты глупый, что ли?! прошептал он досадливо. Шейн тебя спровоцировал, а ты повелся. Будет тебе теперь дисциплинарка! Разве не читал правила?! Нельзя никому называть свое прежнее имя!
Я в ответ лишь недоверчиво усмехнулся.
Разве там так написано? Вроде бы это вам нельзя меня называть настоящим именем. Да и вообще, какое это имеет значение? Уверен, что Петье еще только продрал глаза и занят сейчас чисткой зубов или еще чем-нибудь, а не подслушиванием моей болтовни.
Пу лишь посмотрел на меня снисходительно-сострадательно, вздохнул и больше ничего не сказал. А вечером того же дня последовал вызов к Петье. Со своей добродушной ухмылочкой заведующий по воспитательной работе напомнил мне о своем вчерашнем предупреждении, что никакого снисхождения мне больше не будет, и объявил выговор за нарушение какого-то там пункта какой-то статьи каких-то дурацких правил.
Я возмутился и потребовал зачитать мне это правило. Профессор, конечно, невозмутимо это проделал (оказалось, что одной из бесчисленных статей Правил внутреннего распорядка называться настоящим именем ученикам таки однозначно запрещено), а затем прокрутил аудиозапись моего разговора с Шейном.
За неуважительное обращение к воспитателю (оказалось, что я, вспылив, забыл назвать его «сэром», да еще и нечаянно заговорил, когда он держал ладонь поднятой вверха ведь сегодня утром на вступительном занятии с мисс Каммингз меня уже учили, что этот жест означает приказ хранить молчание) он записал мне еще один выговор.
К тому времени, как ребята из 22-го отряда вернулись с занятий, я был полон решимости высказать этому гаду Шейну все, что я о нем думаю. Но попытка выяснить с ним отношения закончилась лишь тем, что подошел Энди Коул и приказал мне присесть сотню раз. В сердцах я послал его куда подальше. Однако при дальнейшем выяснении оказалось, что, согласно Дисциплинарному уставу, старосты отрядов и дежурные по общежитиям были наделены властью назначать физические наказания за мелкие дисциплинарные нарушения. В основном наказания выражались в форме приседаний, отжиманий и «упал-встал» (принять позу для отжиманияподняться на ноги), во время которых ученики должны были цитировать наизусть строки уставов и правил.
К тому времени, как это выяснилось, я уже был окружен дюжиной ребят, включая того самого козла Шейна и смеющегося рыжеволосого Стэнли, который был дежурным по общежитию в день моего выселения. Всем им, похоже, не терпелось посмотреть на экзекуцию.
А что, если я откажусь? спросил я с вызовом, осматривая собравшихся вокруг ребят. Побьете?
Если откажешьсясообщим куратору. И тогда тебе пропишут более серьезное наказание, спокойно ответил Энди. Мой тебе советделай, что велено. Иначе будет хуже.
Что ж, я развел руками. Сколько ты там сказал? Сто?
Пусть будет триста, оценив мою спортивную фигуру, изрек Энди. Сотню за грубость Шейну. Еще сотню за пререкательство со мной. И сотня сверху, чтобы урок уж точно не прошел бесследно.