Вижу. Спасибо, друг. Скажи, а что со Старой Ведьмой?
Маэль поморщился.
Все как обычно. Она снова пытается, но тот, кого она выбрала ну, скажем, Онос Тлэнн скрывает глубины, которых Олар Этил никогда не может постичь и, боюсь, еще пожалеет о своем выборе.
Человек в нем главнее.
Маэль кивнул.
Человек в нем главнее. И это просто рвет сердце.
«Перед разбитым сердцем даже абсурдность пасует».
«Потому что слова опадают».
В сумраке шевельнулись пальцы.
«Диалог тишины».
«Который оглушает».
Маэль посмотрел в далекую мглу.
Да чтоб этому Слепому Галлану с его поэмами
По темному дну шагали армии слепых крабов, приближаясь к незнакомому свету и теплу. Маэль прищурился.
Много умерло.
У Эстранна были подозрения, а больше Страннику ничего и не нужно. Ужасная неудача или смертельное подталкивание. Все случилось, как она и говорила. Без свидетелей. Крул поднял голову, пустой капюшон повернулся к Маэлю.
Так он победил?
Кустистые брови Маэля задрались.
А ты не знаешь?
Рядом с сердцем Каминсода все Путископище ран и насилия.
Маэль посмотрел на запеленутый труп.
Там был Брис. И через его слезы я видел. Он долго молчал, проживая чьи-то воспоминания. Потом внезапно обхватил себя руками и нервно вздохнул. Во имя Бездны, этих Охотников за костями стоило видеть!
Во тьме под капюшоном проявилось слабое подобие лица, блеснули зубы.
Правда? Маэль, это правда? прорычал он с чувством. Еще не все. Эстранн совершил ужасную ошибку. Боги, да все совершили!
Крул замолчал, потом вздохнул и снова повернулся к огню. Его бледные руки повисли над пульсирующим пламенем горящего камня.
Я не останусь слепым. Двое детей. Близнецы. Маэль, мне кажется, мы не должны потворствовать желанию адъюнкта Тавор Паран оставаться неизвестной для нас, неизвестной для всех. Что это за страстьвсе делать без свидетелей? Не понимаю.
Маэль покачал головой.
В ней такая боль нет, я не осмелюсь подобраться ближе. Она стояла перед нами в тронном зале как ребенок, скрывающий страшный секрет, с непомерным чувством вины и стыда.
Возможно, мой гость знает ответ.
Для этого он и был тебе нужен? Просто чтобы удовлетворить любопытство? Нравится подглядывать, Крул? В разбитое женское сердце?
Отчасти, сознался Крул. Но не из жестокости и не от тяги к запретному. Ее сердце пусть остается ей, защищенное от любых поползновений. Бог взглянул на завернутый труп. Нет, эта плоть мертва, но душа остается сильной, пойманной в собственный кошмар вины. И я освобожу ее от этого.
Как?
Готов действовать, когда настанет время. Готов действовать. Жизнь за смерть, и ничего не попишешь.
Маэль шумно вздохнул.
Тогда все падет на ее плечи. Плечи одинокой женщины. Армия уже побита. Союзники изнемогают от жажды предстоящей войны. А враг поджидает их всех, непреклонный, с нечеловеческой самонадеянностью, жаждущий пустить в ход идеальную ловушку. Он закрыл ладонями лицо. Смертная женщина, которая отказывается говорить.
И все же они идут за ней.
Идут.
Маэль, у них есть хоть полшанса?
Маэль посмотрел на Крула.
Малазанская империя создала их из ничего. Первый Меч Дассема, «Мостожоги», а теперь вот Охотники за костями. Что я могу сказать? Они словно родились в другую эру, в потерянный золотой век. Возможно, именно поэтому она и не хочет никаких свидетелейчто бы они ни делали.
О чем ты?
Она не хочет, чтобы остальной мир вспомнил, кем они были раньше.
Крул как будто уставился на огонь. Затем сказал:
В темных водах не чувствуешь собственных слез.
Ответ Маэля прозвучал горько:
А почему, по-твоему, я живу тут?
«Если бы не моя преданность делу и полная самоотдача, стоять бы мне со склоненной головой перед судом всего света. Но если меня обвинят в том, что я умнее, чем есть на самом делеа как такое вообще возможно? или, боги упасите, в том, что откликаюсь на каждое эхо, стучащее в ночи, как лезвие меча по краю щита, если, иными словами, меня захотят наказать за то, что я прислушиваюсь к собственным чувствам, что-то вспыхнет во мне как огонь. Меня охватит, мягко выражаясь, ярость».
Удинаас фыркнул. Ниже страница была оторвана, как будто гнев автора довел егоили еедо крайнего бешенства. Подумав о критиках неизвестного автора, настоящих или мнимых, Удинаас вспомнил давние времена, когда ответом на его собственные острые и яркие мысли был кулак. Дети привыкали ощущать такие вещимальчик шибко умныйи знали, что надо делать. Дадим-ка ему, ребята. Будет знать. И Удинаас сочувствовал духу давно почившего писателя.
Теперь, старый дурачина, они обратились в пыль, а твои слова живут. И кто смеется последним?
Гнилое дерево трюма не дало ответа. Вздохнув, Удинаас отбросил страницу.
Ах, да о чем я? Уже недолго, нет, недолго.
Масляная лампа угасала, холод заползал внутрь. Удинаас не чувствовал рук. Старое наследиеот этого улыбчивого преследователя не скрыться.
Улшун Прал обещал еще снег, а снег он привык презирать.
Как будто само небо умирает. Слышишь, Фир Сэнгар? Я почти готов продолжить твою сказку. Мог ты представить такое наследие?
Застонав от боли в онемевших руках и ногах, он выбрался из трюма корабля на накренившуюся палубу и заморгал от ветра, ударившего в лицо.
Белый мир, что ты хочешь сказать нам? Что все плохо? Что судьба настигла нас?
Он привык разговаривать сам с собой. Так никто не будет плакать, а он устал от слез, блестящих на обветренных лицах. Да, он мог бы растопить их всех несколькими словами. Но жар внутриему же некуда деваться, правда?
Удинаас перелез через борт корабля, спрыгнул в снег глубиной по колено и начал прокладывать новую тропинку к лагерю под укрытием скал; толстые, отороченные мехом мокасины заставляли его ковылять, продираясь через сугробы. Удинаас чуял запах дыма.
На полпути к лагерю он заметил двух эмлав. Громадные кошки стояли на высоких скалах, серебристая шерсть на спинах сливалась с белым небом.
Ага, вернулись. Это нехорошо. Он чувствовал на себе их взгляды. Время замедлилось. Он понимал, что это невозможно, но представлял, будто весь мир засыпан снегом, что не осталось животных, что времена года сморозились в однои этому времени года нет конца.
Человек может. А почему не весь мир? Снег и ветер не обращали внимания, их жестоким ответом было безразличие.
Между скал ветер стихал, и дым щекотал ноздри. В лагере было голодно, а вокругбелым-бело. И все же имассы продолжали петь свои песни.
Не поможет, пробормотал Удинаас, выдохнув пар. Нет, друзья. Смиритесь, она умирает, наше дорогое маленькое дитя.
Интересно, знал ли Силкас Руин все заранее. Знал ли о неминуемом поражении.
В итоге умирают все мечты. Уж мне-то должно быть известно. Мечтай о сне, мечтай о будущем; рано или поздно приходит холодный, жестокий рассвет.
Пройдя мимо засыпанных снегом юрт, хмурясь от песен, доносящихся из-за кожаных пологов, Удинаас двинулся по тропе, ведущей к пещере.
Грязный лед покрывал зев пещеры, как застывшая пена. Воздух внутри был теплый, влажный и пах солью. Удинаас потопал ногами, стряхивая снег с мокасин, и пошел по извилистому коридору, касаясь каменных стен пальцами расставленных рук.
Ох, произнес он еле слышно, да ты холодная утроба, да?
Впереди он услышал голосаили, вернее, один голос. Прислушивайся к своим чувствам, Удинаас. Она остается непреклонной, всегда непреклонной. Полагаю, вот на что способна любовь.
На каменном полу остались старые пятнавневременное напоминание о пролитой крови и утерянных в этом несчастном зале жизнях. Удинаас почти слышал звон мечей и копий, последний отчаянный вздох. Фир Сэнгар, я готов поклясться, что твой брат стоит там спокойно. Силкас Руин мало-помалу отступает; на лицевыражение недоверия, словно маска, которую он никогда прежде не надевал и которая совсем ему не подходит.
Онрак Тэмлава стоял справа от жены. Улшун Прал присел на корточки в нескольких шагах слева от Килавы. Перед ними возвышалось усохшее болезненное здание. Умирающий Дом, твой котелок оказался с трещинкой. Она была дурным семенем.