Да. Вы слышали?
Как же-с, в соседстве
В подробности знаете?
Не могу сказать; но меня интересует при этом другое обстоятельство, так сказать, целый вопрос. Не говорю уже о том, что преступления в низшем классе, в последние лет пять, увеличились; не говорю о повсеместных и беспрерывных грабежах и пожарах; страннее всего то для меня, что преступления и в высших классах таким же образом увеличиваются, и, так сказать, параллельно. Там, слышно, бывший студент на большой дороге почту разбил; там передовые, по общественному своему положению, люди фальшивые бумажки делают; там, в Москве, ловят целую компанию подделывателей билетов последнего займа с лотереей, и в главных участниках один лектор всемирной истории; там убивают нашего секретаря за границей, по причине денежной и загадочной И если теперь эта старуха-процентщица убита одним из общества более высшего, ибо мужики не закладывают золотых вещей, то чем же объяснить эту с одной стороны распущенность цивилизованной части нашего общества?
Перемен экономических много отозвался Зосимов.
Чем объяснить? прицепился Разумихин. А вот именно закоренелою слишком неделовитостью и можно бы объяснить.
То есть как это-с?
А что отвечал в Москве вот лектор-то ваш на вопрос, зачем он билеты подделывал: «Все богатеют разными способами, так и мне поскорей захотелось разбогатеть». Точных слов не помню, но смысл, что на даровщинку, поскорей, без труда! На всем готовом привыкли жить, на чужих помочах ходить, жеваное есть. Ну, а пробил час великий, тут всяк и объявился, чем смотрит
Но, однако же, нравственность? И, так сказать, правила
Да об чем вы хлопочете? неожиданно вмешался Раскольников. По вашей же вышло теории!
Как так по моей теории?
А доведите до последствий, что вы давеча проповедовали, и выйдет, что людей можно резать
Помилуйте! вскричал Лужин.
Нет, это не так! отозвался Зосимов.
Раскольников лежал бледный, с вздрагивающей верхнею губой и трудно дышал.
На все есть мера, высокомерно продолжал Лужин, экономическая идея еще не есть приглашение к убийству, и если только предположить
А правда ль, что вы, перебил вдруг опять Раскольников дрожащим от злобы голосом, в котором слышалась какая-то радость обиды, правда ль, что вы сказали вашей невесте в тот самый час, как от нее согласие получили, что всего больше рады тому что она нищая потому что выгоднее брать жену из нищеты, чтоб потом над ней властвовать и попрекать тем, что она вами облагодетельствована?
Милостивый государь! злобно и раздражительно вскричал Лужин, весь вспыхнув и смешавшись, милостивый государь так исказить мысль! Извините меня, но я должен вам высказать, что слухи, до вас дошедшие, или, лучше сказать, до вас доведенные, не имеют и тени здравого основания, и я подозреваю, кто одним словом эта стрела одним словом, ваша мамаша Она и без того показалась мне, при всех, впрочем, своих превосходных качествах, несколько восторженного и романического оттенка в мыслях Но я все-таки был в тысяче верстах от предположения, что она в таком извращенном фантазией виде могла понять и представить дело И, наконец наконец
А знаете что? вскричал Раскольников, приподнимаясь на подушке и смотря на него в упор пронзительным, сверкающим взглядом, знаете что?
А что-с? Лужин остановился и ждал с обиженным и вызывающим видом. Несколько секунд длилось молчание.
А то, что если вы еще раз осмелитесь упомянуть хоть одно слово о моей матери то я вас с лестницы кувырком спущу!
Что с тобой! крикнул Разумихин.
А, так вот оно что-с! Лужин побледнел и закусил губу. Слушайте, сударь, меня, начал он с расстановкой и сдерживая себя всеми силами, но все-таки задыхаясь, я еще давеча, с первого шагу, разгадал вашу неприязнь, но нарочно оставался здесь, чтоб узнать еще более. Многое я бы мог простить больному и родственнику, но теперь вам никогда-с
Я не болен! вскричал Раскольников.
Тем паче-с
Убирайтесь к черту!
Но Лужин уже выходил сам, не докончив речи, пролезая снова между столом и стулом; Разумихин на этот раз встал, чтобы пропустить его. Не глядя ни на кого и даже не кивнув головой Зосимову, который давно уже кивал ему, чтоб он оставил в покое больного, Лужин вышел, приподняв из осторожности рядом с плечом свою шляпу, когда, принагнувшись, проходил в дверь. И даже в изгибе спины его как бы выражалось при этом случае, что он уносит с собой ужасное оскорбление.
Можно ли, можно ли так? говорил озадаченный Разумихин, качая головой.
Оставьте, оставьте меня все! в исступлении вскричал Раскольников. Да оставите ли вы меня, наконец, мучители! Я вас не боюсь! Я никого, никого теперь не боюсь! Прочь от меня! Я один хочу быть, один, один, один!
Пойдем, сказал Зосимов, кивнув Разумихину.
Помилуй, да разве можно его так оставлять.
Пойдем! настойчиво повторил Зосимов и вышел. Разумихин подумал и побежал догонять его.
Хуже могло быть, если бы мы его не послушались, сказал Зосимов уже на лестнице. Раздражать невозможно
Что с ним?
Если бы только толчок ему какой-нибудь благоприятный, вот бы чего! Давеча он был в силах Знаешь, у него что-то есть на уме! Что-то неподвижное, тяготящее Этого я очень боюсь; непременно!
Да вот этот господин, может быть, Петр-то Петрович! По разговору видно, что он женится на его сестре и что Родя об этом, перед самой болезнью, письмо получил
Да; черт его принес теперь; может быть, расстроил все дело. А заметил ты, что он ко всему равнодушен, на все отмалчивается, кроме одного пункта, от которого из себя выходит: это убийство
Да, да! подхватил Разумихин, очень заметил! Интересуется, пугается. Это его в самый день болезни напугали, в конторе у надзирателя; в обморок упал.
Ты мне это расскажи подробнее вечером, а я тебе кое-что потом скажу. Интересует он меня, очень! Через полчаса зайду наведаться Воспаления, впрочем, не будет
Спасибо тебе! А я у Пашеньки тем временем подожду и буду наблюдать через Настасью
Раскольников, оставшись один, с нетерпением и тоской поглядел на Настасью; но та еще медлила уходить.
Чаю-то теперь выпьешь? спросила она.
После! Я спать хочу! Оставь меня
Он судорожно отвернулся к стене; Настасья вышла.
VI
Но только что она вышла, он встал, заложил крючком дверь, развязал принесенный давеча Разумихиным и им же снова завязанный узел с платьем и стал одеваться. Странное дело: казалось, он вдруг стал совершенно спокоен; не было ни полоумного бреду, как давеча, ни панического страху, как во все последнее время. Это была первая минута какого-то странного, внезапного спокойствия. Движения его были точны и ясны, в них проглядывало твердое намерение. «Сегодня же, сегодня же!..»бормотал он про себя. Он понимал, однако, что еще слаб, но сильнейшее душевное напряжение, дошедшее до спокойствия, до неподвижной идеи, придавало ему сил и самоуверенности; он, впрочем, надеялся, что не упадет на улице. Одевшись совсем во все новое, он взглянул на деньги, лежавшие на столе, подумал и положил их в карман. Денег было двадцать пять рублей. Взял тоже и все медные пятаки, сдачу с десяти рублей, истраченных Разумихиным на платье. Затем тихо снял крючок, вышел из комнаты, спустился по лестнице и заглянул в отворенную настежь кухню: Настасья стояла к нему задом и, нагнувшись, раздувала хозяйкин самовар. Она ничего не слыхала. Да и кто мог предположить, что он уйдет? Через минуту он был уже на улице.
Было часов восемь, солнце заходило. Духота стояла прежняя; но с жадностью дохнул он этого вонючего, пыльного, зараженного городом воздуха. Голова его слегка было начала кружиться; какая-то дикая энергия заблистала вдруг в его воспаленных глазах и в его исхудалом бледно-желтом лице. Он не знал, да и не думал о том, куда идти; он знал одно: «что все это надо кончить сегодня же, за один раз, сейчас же; что домой он иначе не воротится, потому что не хочет так жить». Как кончить? Чем кончить? Об этом он не имел и понятия, да и думать не хотел. Он отгонял мысль: мысль терзала его. Он только чувствовал и знал, что надо, чтобы все переменилось, так или этак, «хоть как бы то ни было», повторял он с отчаянною, неподвижною самоуверенностью и решимостью.