- А что такого? -- подняла брови его собеседница. -- Красиво, величественно... готишно, как сейчас говорят. "Ангст, шмерц, орднунг" -- вот как это у них называется, это щекочет им нервы, возбуждает, это всё, что нужно молодому поколению людей... -- Она осеклась, поперхнулась словами и сердито уставилась на доктора. Он стоял прямо напротив неё, опираясь рукой о подлокотник кресла, и хохотал, запрокинув голову и утирая слёзы.
- Ты... и орднунг! Это прелестно! -- еле выговорил он между приступами хохота. -- Орднунг! Ооох... уморила... Одеть тебя в чёрную форму... и... и заставить... ходить строем! -- Отсмеявшись, доктор отечески погладил брюнетку по голому плечу:
- Ну, девочка, ну что же ты делаешь? Ну зачем такие сложные планы? У тебя ведь украли бы всё, что ты сделала! В делах управления империей такие, как ты, не нужны.
- Ерунда, -- бросила ведьма, оттолкнула его, вскочила с кресла и забегала кругами. -- Мои планы... при чём тут империя? Империя -- это для слабаков, импотентов и педерастов, которым делать больше нечего, кроме как вображать себя властелинами и повелителями. Нет! Это низко. -- Она повернулась к доктору, словно заново увидев его, давно знакомого: сильную, но не тяжёлую фигуру, пружинистую осанку танцора и бойца, правильное лицо героя древней фрески, взгляд цепкий и внимательный, но не как сквозь прицел -- скорее, так смотрит художник, готовясь коснуться углем белого листа и перенести на него то, что видит. Глаза ведьмы стали глубокими и тёмными, щёки порозовели.
- Я не хочу, чтобы все эти маньяки правили людьми, нет, нет, -- жарко зашептала она. -- Я хочу, чтобы от этих педерастов, пьяных от крови, мерзких, грязных, люди пришли на зов истины. -- Женщина запрокинула голову и продолжала пьяно шептать охрипшим от волнения голосом:
- Я хочу вернуть времена, когда бремя судьбы не давило на людей всей тяжестью. Им не приходилось бы нести это бремя самим -- покров тумана и тайны открывался бы перед ними только однажды, перед самым концом. Им не нужно было бы мучиться, думая о смысле своей жизни, -- для них был бы единственный смысл: стать инструментом высшей силы в её высших планах. Прекрасный плен... прекрасный плен, да! Унылый человеческий поэт-математик однажды сказал-таки слово истины. Плен чужого замысла, слишком высокого и прекрасного, чтобы постичь его человеческим разумением. Нашего замысла!
Она подошла совсем близко к Саошьянту, положила руки ему на плечи, заглянула в глаза. Её губы налились и припухли, выдавая возбуждение отнюдь не духовного свойства; она приподнялась на носках, провела по его лицу ладонью, убирая непослушные пряди с широкого чистого лба, скользнула рукой по крепкой шее, на мгновение прижалась лицом к его груди, второй рукой положила его горячую узкую руку себе на талию и, чуть качаясь в ритме танца и прижимаясь бедром к его бедру, зашептала ему в ухо:
- Гармония! Вот чего я хочу. Гармония между тем, что внутри человека, и тем, что снаружи. Мир, где мечта исполняется в ответ на служение и молитву. Мир, где нет боли, кроме боли отлучения от света истины, -- но эта боль легко излечивается, как только высшее существо обращает свой взор на страдающую человеческую душу, готовую покаяться и вновь вернуться к свету... Беспечальная жизнь и невесомая смерть -- что может быть лучше? Всё, всё, что мучает и тревожит людей, станет глупым сном и скоро забудется -- в моей сказке всего этого нет. Долг, борьба, поиск ответов на неразрешимые вопросы -- все эти игрушки древности больше не нужны. А над всеми ними, над миллиардами живых существ, осенённых благодатью, -- только мы двое... ты и я, твоя верная половинка...
Последние слова она произнесла уже еле слышно, замолчала и вопросительно посмотрела в лицо Саошьянту. Но его серые глаза не выражали ни согласия, ни гнева, ни возмущения -- только печаль.
- Иногда я вспоминаю, -- сказал он тихо и грустно, -- что ты когда-то была наивной чистой девочкой. Такой, как показалась мне сегодня сначала. Тогда у тебя впереди была целая жизнь, и ты была уверена, что она бесконечна. А теперь, -- он провёл ладонью по её волосам, -- ты знаешь, какой страшный конец тебя ждёт, ты можешь ощутить, насколько он близок, и всеми силами пытаешься забыть о нём. Но он ждёт, и он получит тебя. -- Доктор остановился, убрал руку с талии своей собеседницы, другой рукой легко развернул её к креслу, словно кавалер, провожающий даму после танца. Она машинально повернулась под его рукой, упала на кожаную подушку, согнулась в приступе плача, спрятала лицо в ладони:
- Я не хочу! Не хочу умирать! Я хочу быть всегда... такой же молодой... сильной... красивой... я... я не... Вместе мы могли бы... многое! Помоги мне перевернуть этот мир, сделать его чище, лучше... Ты будешь в нём царём и богом, а я -- твоей царицей!..
Саошьянт наклонился над её креслом:
- Я поверил бы тебе -- в который раз поверил бы, если бы раньше не встретил твоего сына.
Брюнетку в кресле словно подменили -- на доктора смотрела теперь жуткая мегера с искажённым ненавистью лицом, с горящими глазами и оскаленными зубами:
- Ты посмел!.. Ты!.. Моего!..
- Ты мучила его всю его жизнь, -- голос доктора звучал теперь сурово, хотя с прежней печалью. -- Ты сделала из него орудие своего гнева и своей гордыни -- ладно, за это я тебя не сужу. Но ему ты не дала того безмятежного счастья, того "прекрасного плена", который обещаешь всем. Он был твоим орудием более, чем другие, и он не получил за это ничего -- ни счастья, ни покоя, ни славы, ни любви... -- Он замолчал на секунду, потом вскинул брови:
- Вот что! Я, пожалуй, скажу его отцу, что с ним стало! Пусть он сам разбирается с тобой, мелкой интриганкой.
- Я не мелкая, не мелкая! -- завижзала ведьма, сжав кулаки. -- А ты жестокий! Не лезь в мои дела, понял!
- Те ведь лезешь в мои дела, -- пожал плечами доктор. В его лице не было больше ни следа печали и жалости. -- Ну, довольно. Твоей власти над этими подземельями я тебя лишаю. Убивать тебя я не хочу, не моё это дело. А если ты всерьёз решила напугать меня теми, кто марширует по улицам с красно-чёрно-белыми флагами, -- так я тебя поздравляю: это не люди. Вот эта шваль мне совершенно не интересна! Хочешь мараться -- дело твоё, меня уволь.
- Ну, я тебе покажу! -- прошипела брюнетка (от всей былой красоты у неё остались почему-то только пышные волосы). Она вскочила, воздела руки и завизжала на высокой ноте, разевая рот и выплёвывая какие-то невнятные слова с большим количеством гласных. Стены подземелья дрогнули, пол ударил в ноги, откуда-то посыпалась бетонная пыль...
- Apellatio ad vis nefastem? Последствий не боишься? - сурово спросил Саошьянт. - К тому же магия на Земле запрещена!
Не обернувшись, он спокойно зашагал к выходу из тупиковой комнаты. Бункер перестал сотрясаться, утих глухой грохот в болотных глубинах. Ведьма позади него затряслась всем телом, волосы встали дыбом, словно от статического разряда, из прокушенной острыми клыками губы закапала на подбородок чёрная кровь. Незаметным обычному глазу движением она выхватила из воздуха длинный нож с неровным, словно обкусанным веками лезвием, весь запятнанный чем-то тёмным и липким. Ухватив двумя ладонями его широкую рукоятку, она замахнулась так, словно хотела поразить цель, стоящую совсем рядом, и выпустила своё оружие. Нож, не теряя разгона, пронёсся через комнату и ударил доктора в спину.
Стены снова дрогнули, лопнули лампы, освещавшие комнату, по потолку пробежала зловещая трещина, тяжёлую дверь из многослойного железа выдавило и перекосило, один за другим, как жуткие капли, из перекрытий посыпались обломки кирпичей. Когда всё стихло, Саошьянт обернулся наконец к своей бывшей собеседнице: страшный нож торчал у неё из груди, чёрная кровь вытекала из длинной раны толчками, мгновенно испаряясь на воздухе. Окружавший фигуру доктора ало-золотой ореол постепенно затягивал мягким сиянием разрыв, приходящийся между его лопаток.
- Дура... Ну сколько можно их предупреждать, -- вздохнул он, опускаясь на колени возле трупа ведьмы. Не обращая внимания на её искажённое ужасом и непониманием лицо, он обернул пальцы левой руки носовым платком, взялся за рукоятку ножа, резким движением вырвал его из раны: