Жрец закончил читать, слуги забросали урну землёй. Перед последним слоем укрепили стелу. Теперь всё так, как и хотел отец они вместе с женой лежат перед взором императорской твердыни, обращённые головами к богу. Янаги подумала, что когда-то рядом с двумя памятниками вырастет и третий её.
Да будет твой путь лёгок и примут тебя боги, как праведника, произнёс жрец, бросая перед памятником на взрытую землю конвертик с рисом как пожелание счастья даже в смерти.
Да не украдёшь ты мои шпильки, закончила Хангёку.
Янаги промолчала. Она не нашла, что сказать отцу сейчас. Что она позаботится о подворье? Что будет чтить его имя и оберегать его слуг и имущество? Она всегда занималась хозяйством отец, хоть и тренировал её как воина, так и не позволил ей поступить на службу в стражу. Янаги только тяжело вздохнула и развернула коней.
Уходим, сказала она. Нобуюки, положи ты эту лопату. Верни лошадей в конюшню.
Как скажете, госпожа, беззаботно слуга и принял уздечку у Янаги.
Слуги потянулись обратно к подворью и к своим домикам, стоявшим прямо за хозяйской усадьбой. Они робко болтали, разбавляя ночную тьму. Последними шли Янаги, Хангёку и жрец.
Я направлюсь в свою обитель, сказал он. Многих нужно похоронить, и нет смысла задерживаться.
Вам не нужна помощь? спросила Янаги. В такое время опасно ходить в одиночку. Кто знает, что может прятаться во тьме.
Тут вы правы, но жрец пожал плечами. Я не боюсь ничего, что может предложить темнота. Самое страшное уже случилось, и всё остальное гребни волн после шторма.
Зря отказываетесь, снисходительно протянула Хангёку. Вам предлагает защиту онна-бугэйся.
Тем более откажусь. Самураев погибло столько, что живые остались на весь золота. Возвращайтесь домой и позаботьтесь о себе.
Жрец развернулся и направился куда-то в темноту, по мощёной дороге между клёнами. Янаги хотела пойти за ним и навязаться силой, но её остановила хрупкая рука Хангёку.
Оставь, гейша покачала головой. Мужчины всегда мнят себя умнее женщин. Чего тратить на них время? Лучше пойдём домой. Нам нужно опять очаг разжечь. У Синся и его жены недавно дочь родилась. Вполне здоровая малышка, розовощёкая такая. Думаю, огонь из такого счастливого дома подойдёт.
Лучше я возьму огонь из твоего очага, Янаги усмехнулась. Надеюсь, он даст мне твой острый язык.
В поместье теперь всегда горел свет. На пороге и в саду отца разожгли несколько фонарей, и оттого было похоже, что в обычный вечер хозяин захотел прогуляться по саду. Янаги невольно улыбнулась этой мысли и направилась к крыльцу, но отпрянула. Кто-то здесь был, кто-то сидел на крыльце, ссутулившись. Сначала Янаги приняла незнакомца за укутавшегося слугу, но взгляд упал на огромный меч, что он держал на коленях. Меч даже больше нодати, и ножны его зачем-то обмотаны тканью. Янаги нахмурилась. Незнакомец похож на вора. Откуда у него такой меч, подобные которым Янаги видела разве что как старые реликвии времён Стодневного солнца?
Я напугал вас, да? Ну что же. Простите. Гостю не следует пугать господ.
У незнакомца голос такой, что Янаги пробрала дрожь. Холодный, будто с ней говорил столетний разочарованный старец, но звучал он, как цветущий юноша, пусть и немного хриплый. Он вытащил руки из-под накидки. Кожа белая, как лунный свет, синеватая от проступающих вен. Кисти хрупкие, какие не у каждой высокородной красавицы есть. Лицо незнакомца осталось в тени. Свет падал только на подбородок и тонкие, но выразительной формы губы. Вряд ли это странствующий актёр, пусть и руки кроме актёров никто не красит. Янаги нахмурилась.
Вечер? Ты, видимо, безумен. Или спал сотню лет, раз не заметил, что времён суток больше нет.
Вы хозяйка подворья? с усмешкой произнёс странник и поднялся. Можете не отвечать. Только самураи имеют привычку дерзить с порога тем, кого видят впервые. И верят, что им всё сойдёт с рук! Ваши слуги не лучше. Я сижу тут полдня, но они говорят, мол, без слова госпожи даже плошки риса не дадим. Половины плошки. Да даже в воде, в которой рис варился и в той мне отказали.
Если ты так не любишь самураев, то дорог в Тенгоку много. До столицы рукой подать, и там ты найдёшь приют на свой вкус. Прочь с моего крыльца, странник, пока я не оскорбилась и не убила тебя.
Я направляюсь в столицу, не волнуйтесь. Два дня как направляюсь, со вздохом ответил странник. Боги, хорошо мне досталось дайте мне хоть плошку риса. Прошу вас. Я заплачу во сто крат больше, чем этот рис стоит.
Янаги, это ёкай, прошептала Хангёку, бледная от страха. Это точно ёкай, посмотри на его кожу, это же не краска! Зря мы жреца отпустили
Расплатишься золотом самурая, у которого ты украл меч? Янаги резко вынула кинжал из рукава. Мой отец верно служил Императору, чтил его наставления и привечал всякого путника. Ради отца я не стану лить твою кровь здесь, но дважды повторять не стану. Уходи, пока я не донесла на тебя!
Верные слуги Императора, значит незнакомец нервно усмехнулся, и в усмешке его сверкнула небесная сталь. Так здесь служат сыну своего хозяина?!
Незнакомец скинул ткань с головы. Хангёку выдохнула и упала на колени, вцепилась в рукав Янаги и утянула её за собой. У незнакомца на голове оказалась шерсть? Что-то вроде конской гривы, но в том же расположении, что перья у катайханэ. И грива эта переливалась алым и вишнёвым, встрёпанная, словно раньше она была красиво уложена и заколота множеством шпилек и гребней, но они почему-то сломались. У незнакомца оказалось красивое лицо, с тонкими чертами и высокими скулами. Его голубые, словно полуденное небо, глаза светились торжеством. Под чёрной тканью оказалось синее кимоно невероятной работы, но оно изорвано, измазано в крови и грязи. Незнакомец немного показал лезвие нодати. Будто яркий луч света ослепил Янаги.
Это не странник. Не вор. Не ёкай.
Это бог.
Надеюсь, ваши слуги умеют держать язык за зубами, и эта гейша тоже, произнёс он, вновь набросив ткань на свою красную гриву. В Янаги всё оборвалось бог, сама луна Тенгоку, сошедшая с небес, сын Императора от плоти его обращался к ней, одной из тысячей тысяч дочерей самураев!.. Я нахожусь в довольно затруднительном положении. Жаль будет умереть прямо здесь, но похоже, у меня и выбора нет
Да не стой столбом! вдруг твёрдо закричала Хангёку. М-мой господин, вы только держитесь! Позови слуг, видишь, он совсем ослаб!
Тенгоку-но-Цуки опирался на перила, но теперь он осел на крыльце. Янаги судорожно пощупала его лебединую шею кровь бьётся. Это, должно быть, просто голодный обморок. Янаги подняла его на руки. Луч лунного света, лепесток сакуры или белоснежная пена на морских волнах Тенгоку-но-Цуки весил не больше, чем всё это. Хангёку рывком распахнула фусума-сёдзе. На её крики прибежала пара служанок девочки лет шестнадцати, с одним фонарём на двоих. Они быстро вытащили из шкафа старый футон, которым не пользовались со смерти Хокико, и расстелили его на полу. Янаги осторожно опустила бога на мягкую перину и положила рядом его нодати. Голова Тенгоку-но-Цуки запрокинулась, из уст вырывалось тихое свистящее дыхание. Ткань спала с его головы, и свет фонарика вновь полыхнул на его волосах, словно на сердолике.
Янаги вновь достала кинжал и указала лезвием на заворожённую служанку, что опустилась рядом с богом и прикоснулась к спутанным прядям.
Если вы кому-то расскажете, я убью вас обеих, а кости отдам собакам.
Собакам? Хангёку тяжело выдохнула, держась за свой гребень. Сжечь их! И по реке сплавить. А то ещё по костям нагадают
Глава II
Живой бог страдал от ран и усталости так же, как всякий катайханэ, и даже больше. Причина проста Тенгоку-но-Цуки хрупок как статуэтка из фарфора. Всё в его жестах, движениях, изящной фигуре и тонких чертах выдавало изнеженность. Будто прекрасную пташку, что всю жизнь провела в золотой клетке, выбросили на потеху жестоким ветрам. Хангёку не лекарь, но всё равно раздавала указания у других жителей поместья знаний ещё меньше, чем у неё. Янаги отдала Тенгоку-но-Цуки свою комнату и ночевала теперь в том самом закутке, где отец расстался с жизнью. Отцовскую катану настоящую, знавшую вкус крови и настоящей битвы Янаги хранила при себе, как и кинжал. Дома самураи не носят боевого оружия, но обычно дома у самураев не лежат живые боги.