Мастерская имела славу самую дурную. Построили ее в середине прошлого века для чего-то церковного. А через год оттуда съехали вместе со всем поповским барахлом, из-за того, что флигель оказался «нечистым». Вскоре здание приобрел какой-то купец, но и у него не заладилось. Сменив еще пару хозяев, флигель перешел к немцу Штольцухудожнику и скульптору, подвизавшемуся на библейской теме. Понятно, что и художник в скором времени влипстал пить горькую и сразу после революции совершенно спятил.
Потом флигель заселяли анархисты, сектанты, цыгане и прочий подозрительный народец, пока не сделали из него антирелигиозный клуб. Но и его закрыли. Приехавшие на грузовике чекисты забили досками двери, наказав милиции надзирать за флигелем
Голос Полюдова за моей спиной выдернул из воспоминаний:
Какое ваше участие, гражданин Саблин, в т е х событиях?
Я не участвовал ни в каких событиях!
Полюдов материализовался у Рвачевского стола и промолвил малопонятное:
Не шалю, никого не бью, починяю примус. И, глянув друг на друга, чекисты засмеялись, как масоны-заговорщики.
Испугался я тогда, что пристукнутый «фомкой» нэпман преставился, и вот теперь доблестные органы нашли последних соучастников давнего убийства. И ничего не рассказал Евграфу.
Ничего о том, как мы с Валькой долбили шмаль на мансарде флигеля. Как вертелись внизу в дурацком хороводе безумные сектанты, как громыхнул гром-молния и в домике начался пожар. Ничего о том, что Валька вышел через окно второго этажа «тушить луну», а я вытащил из огня какую-то девку, брошенную своими религиозными собратьями, и втихую смылся.
Тут меня снова ударил колокол, и сверкнула зеленой искрой мысль: причем здесь Штольц, папиросы, огонь, сектанты и вся эта кутерьма забытой давности? А товарищи следователи разъяснили, что нанесениями гражданами увечий друг другу они занимаются лишь в совокупности с нужными им вопросами. И целую неделю потом сучили кишки.
Только не добились ничегоя и сам не знал, сон это был, или еще что, потому как, кроме хорошей «шмали», за украденные папиросы мы с Валькой получили немного денег, что в совокупности с тюкнутым по голове нэпманом потянуло бы лет на восемь.
Вдобавок к приключениям на Литейном, на кафедре Университета закрутилось дело о вредительстве. Старик профессор мой, хоть и отбился от недругов, но заплатил весьма звонкой монетой: такой, как веселье и радость жизни. Казалось, будто целые черты характера вырезал кто-то из Ильи Игнатьевича. Хватьи нет безоглядной справедливости. Щелки потух веселый задор. Чирки меткую иронию заменил хоровой околоначальственный смех. Андриевский стал пуглив, осторожен, основным правилом взял «не высовываться», и те из его друзей, что стали рядом в лихую годину, нередко слышали из-за дверной цепочки голос прислуги Евдокии: «Илья Игнатич нездоровы» или «они спят», или тому подобную чепуху, которую обычно громоздят домашние вокруг нежелающего принимать хозяина.
В таких условиях рассчитывать на аспирантство не приходилось. Тем более, эта возня с Жуковым; облик моральный В общем, скипидару хватало. И я решил отсидеться где-нибудь в области преподавателем школы или техникума, благо, что план по учителям истории нашей альма-матер был выполнен, и угроза пахать на ниве просвещения за полярным кругом вроде миновала.
Деканатская секретарша Тоня, увидев меня в приемной, затрясла белыми шестимесячными кудрями.
Саблин собственной персоной! Явился принц. Тебя уж как в песне«ищут пожарные, ищет милиция».
Тоня была хорошей девушкой, толстой и доброй. Она поведала, что экзамены в аспирантуру могут засчитать на следующий год, если все правильно оформить, что на кафедре обо мне все очень хорошего мнения, и что есть «ваканция» педагога в одной из школ Красногвардейского района. Это даже лучшевернуться с багажом практической работы.
Как узнали про эту школу, раздувала огонек Тоня, так прям и подумали: «Это для нашего Андреяопыту наберется, трудового стажа, и будет двигать потом науку через тернии».
М-да. Лихо. Ну и на том спасибо.
А что это за школа? спросил я.
Хорошая, предупредительно заквохталаТоня. Ее в десятилетку перевели. Вот и не хватает педагогов.
Секретаршино лицо освежил конфузливый ветерок, когда она сообщила, что «тамошняя историчка пошла в декрет»; бровки поползли вверх, носик вытянулся, а мне почему-то вспомнилось, что беременность учительницы непременно обзывалась «проглотить глобус». Тут уж и мое лицо поползло куда-то вверх, как у юнца, впервые услышавшего от взрослой родни неприличный анекдот.
А остальные? игривым шепотом наступил я на секретаршу.
Остальных один. И то с педтехникумомне тянет. Так что бери направление, пока это дело через верха не закрутили.
Беру, Тонечка, спасибо.
Ну и правильно Она разложила бумажки в сосновом чреве шкафа. И как хороший исполнитель, принужденный объяснять поступки начальства, добавила с облегчением:Все лучше, чем в какой-нибудь дыре сидеть.
В том, что бедняга «педтехник» не соответствует, я не видел ничего удивительного. Детишки были рослыми, шумными и одинаково успешными во многих дисциплинах. Они вырослиумными и здоровымиэти мальчики и девочки предвоенного выпуска. И вопросы, щелкавшие в разных частях класса, задавались поумней, чем «в каком городе находилась Парижская коммуна».
Ставить точки над «и», приводить воспитательный процесс в нужное русло и пресекать «попытки подрыва авторитета учителя» я не стал. Стучать кулаком здесь было явно бессмысленно. «Педтехник» Тимкин ничего этого не понимал. Мне довелось наблюдать его уроки, после чего утвердился в мысли: если тебя не уважают, лучше уйти. Учителя можно бояться, как завуча «Лжедмитрия», можно не любить, как ботаника Грабовского (он же Хвощ). Можно посмеиваться над старческими хохмами физика или показывать, как лежат параллельно земле руки на мощных сиськах Розалии Ефимовны, дополняя телодвижения калеченым немецким языком. Но если тебе дают прозвище «фифтюшка» и даже самые махровые отличники читают Буссенара и Диковского на твоих уроках, ты «педагогический труп», как выразился «Лжедмитрий». И единственное, что ты можешь сделать в подобной ситуацииподыскать другую стезю.
Разведку боем в этом бассейне с аллигаторами я провел успешно, поговорив о недавно закончившихся флотских учениях, про обмен паспортов и шахматное первенство. Потом рассказал о функциях вновь учрежденного Наркомата Госконтроля во главе с Мехлисом и вывел беседу в, так сказать, непосредственно историческое направление. Не прекращались, правда, отдельные вылазки, но были они по теме, а уж за объяснение, что такое Викжель или почему Николашка не расстрелял генерала Стесселя после сдачи Порт-Артура, я, извините, получаю народные деньги. Впрочем, десятиклассники сами разобрались в гнилой сущности царизма.
Чего там мудрить, привстал бритый значкист ПВХО, плевать они хотели на народ, царские морды. Вон в Румыниичуть жареным запахло, так ихний король за чемоданы и ходу!
Я осторожно перевел беседу на другую колеюнаши войска недавно вошли в Бессарабию и эти слова какой-нибудь умелец, типа Жукова, мог повернуть так, что король бросил нацию, готовую дать отпор Красной Армии.
Контакт налаживался, и я уже мог различить некоторые лица. Еще недавно они спекались в единообразную массупервый урок все-таки.
Кто у вас Рублев? ткнул я ручкой в середину списка. Вместо ответа поднялся высокий парень с лицом заболевшего медведя.
За что двойка?
За Девятое января, наливаясь редкой пунцой, ответил ученик.
Ну что ж ты Володя, в журнале значилось Владилен. Что ж ты Девятое января наш советский праздник, а ты ничего не знаешь про этот день.
Знает он! обжег с места некий субъект с дикой шапкой волос. Это «фифтюшка» режет.
Так, все. Никаких фифтюшек. Как твоя фамилия?
Шиферс Марк, жестко представился защитник.
Значит так, Шиферс Марк. Тебе никто не давал права обзывать педагога всякими прозвищами. Это понятно?
Понятно, протестуя, выдавил Шиферс.
А за его спиной, ближе к окну, раздались голоса «непримиримой оппозиции»: