Артиллеристский сержант мучительно отрывал куски слов:
Я н-не мм-могу, т-т-т товарищ ст-т-т
Затем появился его командир и, глянув на мое удостоверение, приказал отогнать «Прощай Родину» на позицию.
При этом он кричал заике-сержанту:
Иди, Ровнов, иди, говорю! Без тебя обойдемся!
Что, сильно контужен парняга? спросил я у батарейца.
Да нормально. Он командир теодолитчиков, беречь надо. Лейтенант затоптал выкуренную с оказией папиросу и заговорщицки подмигнул. Может, фугаской с недолетом?
Не надо. Ткни болванкой повыше, чтоб дверь снести, а там, как бог даст.
Ага. Только я это Один выстрели к своим, а то комдивизиона казнит своей властью.
Давай. А если что, вручи своему «особняку» этот номер и спи спокойно.
Артиллерист положил бумажку с телефоном в фуражку и убыл, козырнув.
Выстрели расходящееся в ширину светло-серое облако подсветило блеском. Я пригнулся, ожидая рикошета. Снаряд попал в перекрытие над железной дверью и только артиллеристский бог знал, куда полетят обломки. Я потерял те, первые секунды, согнувшись и скривившись, как пацан, запуливший мяч куда-то в окна. А когда пробрался в подвал через дверь-гармошку, Волхов был около медсестры, а Сарафанов целил из угла в угол черным наганом.
У противоположной стенки, шатаясь, падал некто в морском плаще с капюшоном, и когда я присовокупил к сарафановскому стволу свой «ТТ», этот, в капюшоне, обернулся и, переломив себя, попросил не стрелять.
А ты кто такой, чтоб тебя не стрелять?! зло бросил поднявшийся Костя.
Майор Скляров. Контрразведка флота.
Начальник оперативного отдела Евграф Еремеевич Полюдов украшал табачными кольцами потолок, временами совершенно исчезая в белом дыму.
Хотя ни обстановка кабинетадва стола буквой «Т», длинный ряд светлых шкафов, табуреты и «железный Феликс» в рамке, ни сам хозяин, облаченный в п/ш габардин и нарочитые кирзовые сапоги не могли служить образцами презираемого роскошества, все равно казалось, что попал в барские покои с валяющимися на диванах ночными колпаками и резными креслами-качалками.
Бархатную драпировку на окне мял в пальцах ленивый ветерок, пахло заморским табаком из причудливой трубки и сам Евграф словно полулежал на тахте.
Как службу несем, бойцы? процедил он, втыкая длинную дымную струю в падугу, и мы завели нестройную песнь-отчет, по-крестьянски переминаясь на блестящем паркете.
Рассказ сразу же не задался, уходя в сторону от существа дела, и скоро один лишь Костя потешал начальника прогнозами по дальнейшему развитию событий.
Стало быть, из пушки бабахнули, прервал Костины экстраполяции начоперод. Знатно, знатно. Можно было бы похвалить за усердие и наградить часами. Но для разрушения зданий существует специальный род войск, именуемый артиллерией. А спецкомендатура выполняет несколько другие функции. Так, Саблин?
Так.
А чего вы тогда из орудий палить стали? Вы боевая группа или отряд синдикалистов?
Но, товарищ подполковник, а что делать-то было?! вспыхнул Костя, и столько детской чистоты искрилось в том возгласе, что Евграф не сразу и нашелся.
Он потянул из мундштука дым, закутался египетским облаком и лишь после этого отчеканил:
Не попадаться.
Затем начоперод поднялся и подошел ко мне.
А если б ты летчиком раньше был, бомбу сбросил, что ли? И в ласковости его хихикало зловещее притворство, усиливаемое барским постукиванием трубки: «чуки чуки чук, чуки чуки чук».
Я, гражданин начальник, между прочим, задание выполнил и Марвич, между прочим, сидит в нашем ВИЗОРе, а не у моряков.
Полюдов съел «гражданина» и стал сосредоточенно поджигать черный табак.
Славно время провели, чмыхнул Евграф, устраиваясь за столом. Авто поперек дороги, стрельба прямой наводкой в жилмассиве, плюс взвод моряков, наблюдающих за вашими плясками. Это ты, Саблин, орал там: «Я уполномоченный командир ОСКОЛ, все лицом к стене»? Так вроде?
Так.
А ты в курсе, что нашего учреждения не существует в природе, и то, чем здесь мы занимаемся, знают лишь двенадцать человек в Городе?
Полюдов смотрел, как часовщик, разглядывающий винтики сложного механизма, словно оценивая: заменить деталь или, хорошенько почистив, установить на прежнее место.
Как бы в сговоре с начальником, яркий луч пробивался между портьерами, издевательски слепя лицо.
А ты, Сарафанов, чего кривишься? Больно?
Больно.
А ты примочи свинцом, помогает.
Михей, конечно, мог возразить, что в морской контрразведке не мальчики из приюта работают и в подвале могли остаться три наших трупа. Черт бы его подрал, этого флотского майора. Заварил парняга такую густую кашу, что в ней зелеными мухами увязли и контрразведка моряков, и наш особотдел, и даже военная прокуратура.
Недобро глядел Евграф, очень недобро. Колючий взгляд остановился на мне, и ощущение было из тех, какие бывают при вдавливании гвоздя в грудь по шляпку.
Поедешь в штаб Морской обороны. Разыщи комиссара и нарисуй полную картину происшествия по легенде. Сейчас мандат тебе сляпаем, а то морячки на этот счет всегда нервничают.
Начоперод откинул чехол с печатной машинки. «Ремингтон» был все тот жеоблупленный, разве что совсем стерся на металле красноватый знак фирмы.
Глава 13Астра. Осень 1940-го
18 августа 1940 года я был задержан органами государственной безопасности в лице Евграфа Еремеевича Полюдова. Он доставил меня из ОСОАВИАХИМовского лагеря в «контору» и отдал на съедение некоему субъекту по фамилии то ли Рвач, то ли Ткач. Я честно рассказал о драке с комсоргом Юрочкой и, глядя, как следователь читает допросный лист, ожидал приговора.
Что-то не нравилось Ткачу в моих показаниях. Брезгливыми пальчиками вытянул он бумагу из облупленного «ремингтона» и держал ее, как мокрый горчичник. И такая мука читалась на лице, будто половина человечества взвалила свои проблемы на его узкие плечи.
А мне ведь нелегко далась эта речь за милицейским столом. Два раза я проваливался в жалкий фальцет, искательно глядел куда-то в щеку суровому следователю. Выхлебал порцию кипящей газировки из рвачевского стакана Однако видимой радости по поводу моего белого, как ангельские крылья, раскаяния тот не проявил. Он отставил бумажку на всю длину руки, смотря на нее с таким видом, словно не протокол рассматривал, а неприличную открытку. Тут и зашел Полюдов.
Меня поразили его гражданский костюм и умение находиться везде и сразу. Причем умение это слагалось не из шумного брызганья, а из чеширскокотского способа двигаться. Он и на столе Рвача болтал ногой, и рылся в шкафу у окна, и смотрел на меня из дальнего угла кабинета. И все это как-то сразу.
Что у тебя с домом Штольца, Павел Ильич? осведомился Евграф.
Они перебросились несколькими фразами в каких-то странных интонациях, из которых я ничего не понял.
Трудно предположить в каком русле потекла бы беседа в дальнейшем, если бы не вступили к этому времени в реакцию пузырьки содовой и «ударник» Феди Зеленого. Забыл я о предупреждении. Да что Зеленый Я, честно говоря, уже прописал себя на заготовительных работах сто первого километра, где-то под Кандалакшей. Появился в голове шум и вскоре бил он колоколом «Ивана Великого» прямо в лоб через затылок, отдавая болью в раненое плечо.
Скажи, Саблин, ты что, развлекаешься таким образом? поинтересовался Евграф, глядя на утыканную «ремингтоном» бумагу.
Нет, не развлекаюсь, ответил я, стараясь удержать разгоняемые ударами «колокола» мысли.
Впечатление было такое, будто прозвучала некая непристойность.
Ну ладно, голова Полюдова качнулась в отцовском сожалении. Твои мушкетерские подвиги в отношении комсорга Жукова пусть разбирает «Осови х а и м». Меня больше интересуют причины твоего пребывания в доме-мастерской художника Штольца осенью 1924 года.
От этих слов я не то что протрезвелпочти пить зарекся. То давнее дело помнилось на уровне «было-не было» и зачем оно всплыло, я понять никак не мог.
Мы с Валькой Зворыкиным стояли на шухере, когда банда Деда грабила нэпманский магазинчик. В банде была шпана постарше, замок они вскрыли ломиком-фомичём, этим же ломиком тюкнули и хозяина, а слам поделили. Нам с Валькой досталось по два ящика папирос «Дюбек», и спрятали мы свою долю в той самой Штольцевской мастерской, недалеко от психиатрической больницы номер три.