Тогда этот субъект Он, кстати, артист довольно известный, мужественного профиля. Вот, значит, и подсаживается он к Генке ближе, и за коленку его: «Фу, мол, Гена, как вы отстали!»
Атлет сжал кулачину и, прижмурившись, процитировал своего дружка: «И я, Витя, по этой морде кулаком»
А дальше что? спросил бинтованный здоровяк.
А ничего. Коньяк, говорит, допил и ушел.
Как фамилия артиста?
Не знаю, ребята. Сам не видел, а Генка ни в какую, не схотел говорить.
Надо было этого артиста энкавэдэ сдать, медленно проговорил молчавший доселе парень, и в нем я узнал рыжего капитана, руководившего акцией на Пискаревке.
О, Ганчев проснулся, соскочил с койки любитель жениться (он был, наверное, самым выздоравливающим). Тебе прописан витамин цэ и две кружки фитораствора. Пей на здоровье.
Пока рыжий дул из его рук фиолетовую бурду, мой сосед по имени Паша втирал в ладони Ганчева едко пахнущую мазь.
А нам тут еще одного жильца прописали, из пограничников. Говорят, что прямо с «цепи» сняли.
Да ну, брось. После этого неделями в себя приходят. Если живые, конечно.
Атлет бросил со своей койки:
А я слышал, что Лева свой генератор доделал. И вроде бы, он поднял палец. Вроде бы это первый излеченный при помощи его машины пациент.
Подопытный, что ли?
Не, опыты и раньше проводили.
На собаках?
Прям. Зэка что ли не хватает?
Палата именовалась: «девятая неврологическая». Это значит, что все ее население страдало головой или поражением нервной системы. Гостили тут и раненые со всякими видами параличей, поэтому в неофициальных разговорах ее поминали как «нервно-паралитическую».
Сейчас таких было двое: юноша, похожий на поэта, и Ганчев. Юношу звали Сергей Крайнев. С апреляон почти не двигался, сраженный мощнейшей энерговолной умирающего ОРВЕРа. В отличие от пирамидального паралича, которым страдал юноша, капитану достался менее тяжелыйпериферийный. Причем, довольно странный. Обычно отнимает одну руку, ногу; левую или правую половину туловища, а у него не работали только руки.
Забинтованный человек, Володя Водосвятов, банально попал под артобстрел. Красивый атлет Бессонов страдал от дартмурской трясучкиболезни, занесеной в Питер голландскими моряками в начале XVIII века, когда город еще строился. Врачи сами не знали, куда определить этот недуг: в патофизиологию или в нервные. Трясучку вызывала гобрамаленькая гадость, обитающая под мостами и разрушающая мозг ультразвуком. Это по утверждениям одной группы ученых. Другие определяли в причины болезни поражение мышечной ткани. Сторонников обеих теорий в научной среде было поровну, и Бессонова определили в девятую палату из-за вечной переполненности терапии.
И наконец, мой сосед Паша Успенский. Парень с вечно удивленной миной на белом лице. Белый цвет у него от стимуляторов. Успенский пережрал асцетедина, когда двое суток отбивался от чужаков в заброшенном корпусе института переливания крови. Временами его «клинит». Тогда Паша напоминает неумело извлеченный гвоздь и санитары грузят его на каталку, чтобы увезти в процедурную. Еще Успенскому добавил «углей за шиворот» неправильный диагноз, и он точит зуб на медицину. Госпитальные порядки его раздражают, и лейтенант кричит Светланке, что любая бабка-шептунья толковее их всех.
Светланканаша палатная сестра. Молодая и охотно смеющаяся. Еще есть Мария Тимофеевна, женщина лет пятидесяти, исполняющая свои обязанности очень добросовестно. Несмотря на загруженность, медперсонал работает с полной отдачей и ощущения, что ты раненый, и становишься для всего мира полным дерьмом, не возникает. Конечно, требовать от госпитальных чего-либо, кроме оказания помощи, трудновсе-таки не санаторий курортного режима. Однако и слушать, как они там хлещут спирт за стеной, тоже. Особенно, если под голову течет лужа крови из соседа слева, а сосед справа все время делает под себя.
Одеты мы в пижамы и халаты разных цветов: от задумчиво-фиолетового у Бессонова до подозрительно-голубого в полоску у меня. Цветаэто медицинская выдумка для быстрейшего выздоровления, но со стороны мы, наверное, выглядим, как ряженые на Масленнице.
Палату курирует Лев Борисович. Здесь его любят, слушаются, и даже Успенский молча исполняет все докторовы указания. Я первый, кого исцелил аппарат Грюнберга, поэтому выделяют меня среди прочих. Доктор присаживается рядом, болтает о том, о сем, а иногда скромно хвалит свое детище. В одном из таких разговоров я узнал, что споры чужака вызвали у меня нейрорегрессию и, снизив излучение мозга почти до нуля, Грюнберг выделил частоту разрушения, а затем подавил ее антиволной. Вот, что такое его аппарат! Еще Лев жалуется, что действующая модель единственная и нет чертежей. А выпускать ее серийно, даст бог, скоро точно придется.
На пятый день я уже ходил, а после очередного тест-осмотра Борисыч заявил, что меня привлекают в караульную команду выздоравливающих. Между вахтами я слонялся по лазаретному парку между неистребимыми доминошниками, отирался возле кухне, пока не выгоняли, и собирал новости в «открытых» палатах. Последние известия уже не то что не радовали, а толкая за грань обычной растерянности, уводили в тупик.
Чувство такое, будто чужаки, как немцы июля сорок первого, сидят себе за оврагом, курят и ждут лишь приказа порвать наши окопы в любом месте, где захотят. Хмурый латыш, который был за мной в очереди на перевязку, утверждал что в «диапазон ответственности» попал уже институт инженеров связипочти центр города.
Слухиважная часть жизни выздоравливающих. В этом госпиталь не был исключением. Зато насколько удивились бы те, кто хоть раз был под красной сенью креста или полумесяца, как чутко и заботливо относятся тут к гипотезам, возникающих на почве слухов. В распоряжении клистирных теоретиков имелась библиотека и кинопроектор с лентами спецфильмофонда. Думай, размышляйтолько б на пользу. Если надои бред записывали. Насколько это эффективно, сказать не берусь, но когда в поселке Шаумяна два месяца ловили мигуна, вычислили его не без помощи госпитальных мудрецов: кто-то предположил, что мигунэто не один человек, а три, живут они в разных местах (поэтому и поймать тяжело), зато, когда соберутся вместе, превращаются в ОРВЕРа.
На Большом фронте дела тоже не радовали. Немцы окончательно разбили Южный фронт и наступают к Волге. У многих ребят в Сталинграде эвакуированные семьи.
А реабилитация шла стахановскими темпамиза три недели почти полностью восстановился. Остались в медкнижке лишь несколько процедур мудрёной терапии и режим.
Как-то я дремал в беседке под стук «дупелей» и «пусто-шесть». Игроков было четверо, но одного вскоре послали «в очередь за клистиром», и разносчик повесток, длинный парень в шлепанцах, ехидно что-то добавил к смеху компаньонов игрока. Ему предложили место, но парень отказался и, назвав домино «развлечением нижних чинов», подсел ко мне.
Цыганков, представился он, закуривая, мы с тобой учились в аэроклубе на Динамовской.
Нет.
А! Подожди. Ты рыбой торговал в двадцать третьем магазине.
Какая рыба, Цыганков?
Стой, стой, стой! Стадион «Красный текстильщик», тридцать шестой год, секция молота, мучился он прошлым. Нет?! Тогда ты учился с моей Люськой в параллельном классе.
Я посмотрел на его лицо, досадливо поморщился и Люськин друг ударил себя в колено.
Ну, я ж смотрю, морда знакомая! Ты напарник Максимова, так?
Попал.
Ну да. Я здесь все мели знаю. Николай.
Андрей.
Мы потрясли руками, и я подумал, что к старшине уже, наверное, пустят. А новый знакомец еще и подлил кипящего масла.
Плохи у Максимова дела. Задело его какой-то плюхой, а доктора, чтоб ростки вовнутрь не пошли, кололи, чем посильней. Доктора ж В желудок не растет, зато грибы пошли, прям не человек, а сосновый бор.
А «блокада» не помотает?
Помогает, только у него сердце ни к черту. Плохое сердце. Кубарь закатят, а Матвей синий уже.
Он еще в «пятнашке»?
Да, в пятнадцатом «А». Только можешь туда не ходить! кричал Цыганков уже вслед. Абсолютный карантин!
Глава 2Опасная зона
Все заразные находились в отдельном корпусе. Старый изолятор находился на Морской, но в мае на него упала бомба и постояльцев поселили здесь, в бывшем пищеблоке, навесив для блезиру на стены металлокерамику. А, Б и Вэто по усилению тяжести болезни, ну, а почему пятнадцатый, могли сказать только чиновники из архива здравохраны.