Страшно мнепрямо сил никаких нет, взмок с макушки до ног, пот едучий аж ручьями по телу бежит, в сапогах скапливается. Стою и для храбрости ором ору, проклятья на котелки феликсов рассылаю, всему роду их железному до распоследнего колена! Токмо и осталось у меня желаниябашку какому-нибудь отродью снести алебардой верной, прежде чем самого жизни лишат навечно.
А феликсы возьми, да и махни на меня руками. Типанадоел ты нам, паря, живи, как знаешь, а у нас и своих проблем хватает.
Тут же закрылся лепесток-мосток, и взмыл мой Шар ввысь стремительную
Сердце прямо оборвалось. Понял вдруг я, какой же я дудак набитый, что со своей семьей судьбину не разделил, и остался тепереча на весь белый свет один-одинешенек. Выронил я алебарду, упал ликом на пол прозрачный, уставился вниз во все очи, слезами горючими обливаясь, да глядя на то, как Шар уносит меня все выше и выше. И сквозь слезы узрел картину страшную, необъяснимую. Мир-то энтот вдруг оказался круглый, как детская игрушка-поскокушка. Ой, думкаю, пропали родичи мои совсем. Энто ж как на таком пятачке стокмо народу вместе уживется? Да еще ненароком можно с края крутого сверзнуться во тьму непрогляднуюэвон он махонький какой, тот мир
Такие вот дела, скатертью дорога
Не помню, когда обратно в Универсум прибылсон меня мертвенный одолел, усталостью тяжкой навеянный. Оно и понятностокмо всего за день тот перенес, сколь иному человеку и во всю жизню не выпадает. А проснулся вже оттого, что несут меня куды-то ёлсы на носилках, а я и дернуться не могупо рукам и ногам вервиями конопляными крепко-накрепко повязан. Зрю токмо, что несут по земле домена моего родимогознакомое все вокруг, сердцу в радость, душе на облегчениеи трава, и деревья, и Зерцало Небесное, здоровенным бледно-желтым тазом в небесах зависшее. А токмо не в радость мне все энто. Да и дергаться я не хочу. Такое безразличие на меня напало к происходящему, что хоть прямо здесь меня кончайслова супротив не скажу. Наоборот, токмо благодарен буду, от терзаний душевных избавиться. Единственное, что какое-то подобие любопытства вызвало, так то, что ёлсы были особенныездоровенные мускулистые хари, поперек себя шире, одной рукой носилки держат, а в другой громадные трезубцы несут, с острыми и широкими как косы наконечниками. Пожалуй, такие и железных феликсов бы уделали. А уж меня и подавно. Сразу ясно стало, что для меня их и подбирали, ежели вдруг, скатертью дорога, снова буйствовать возьмусь.
Так и донесли меня до Края домена, тихого и смирного, ни разу даже матюгальником никого не обложил. Подтащили к тому самому неправильному веховому олдю, у которого два лика в одну сторону смотрят, положили аккуратно на землю сырую, а опосля один из ёлсов, видно, из главных, так треснет олдю в лоб! В то же мгновенье олдь полыхнул, как небесное зерцалопрямо изнутри камня во все стороны ударил яркий свет! Не успел я ахнуть, как ёлсы подхватили носилки и прямо в энтот свет меня и сунули
Вот так я и оказался среди людей.
С тех пор брожу я по Универсуму неприкаянно, понять пытаюсь, за что моему домену такую судьбину Олди Великие и Двуликие уготовили, за какие такие грехи, и как ни стараюсь изгнать из памяти весь ужас, что довелось пережить, не могу. Не могу и все тут, скатертью дорога. Вот и тщусь, по мере сил своих скудных, людишек на путь истинный наставить, как я его понимаю, а меня за то Безумным Проповедником нарекли
Глава 21, где у Ухмыла слегка едет крыша, а Скальцу выпадает пренеприятная работенка
Это ж какое здоровье надо иметь, чтобы на все правильно реагировать!
«Апофегмы»
Хрясь! Вжик! Трах-тарарах!
Сабли Хитруна, Ухмыла и Жилы так и мелькали, злобно вгрызаясь в трухлявую древесину, а Скалец с Буяном (снова лишенным сабли и оттого донельзя мрачным) суетились рядом, отшвыривая срубленные ветви, чтобы те не мешали под ногами свежеиспеченных дровосеков. Работали бандюки прямо-таки остервенело, не замечая ни усталости, ни щепок, летящих во взмокшие лица.
На этот раз подходящее дерево нашлось почти сразу, едва ватага в полном составе сиганула с грузовоза на землю Проклятого домена. Дерево было большим и толстым. Хорошее такое деревоодному ствол никак не обхватить, разве что ватаману, с его загребущими руками. А самое главное, рубить ствол надобности уже не былостарая липа, проигравшая свое последнее сражение с жизнью, и так валялась на земле, задрав в небо трухлявые ветки, словно руки в немой мольбе. Причем, грохнувшись наземь, дерево умудрилось придавить насмерть какого-то мелкого приблудного козлаиз диких. Судя по высохшим комьям земли, которые сыпались при ударах с вывороченных корней, по затхлой сырости в глубокой яме под ними, а также по жуткой вони, разившей из-под ствола, с момента падения дерева прошло уже несколько дней.
Отхряпав последний корень, ватаман выпрямился, смахнул капли пота с распаренного лба и глянул, как продвигается работа у остальных. Подгонять никого не требовалось. Хитрун недобро оскалился, думая о своем. С прошлым деревом им не повезло. Как не старались, свалить не успели, хотя и исчекрыжили ствол почти до серединыне так проста оказалась наука дровосека. Махина тронулась раньше, чем они закончили дело, еле успели попрыгать обратно на грузовоз. Ухмыла, засланного отвлекать седунов Махины, и прибежавшего последним в каком-то невменяемом состоянии, втягивали уже за шиворот в несколько рук. Всю следующую остановку ватаман пытался выяснить, что там с ним произошло, но Ухмыл сыпал какими-то заумными изречениями, явно стуманившись головой, так что Хитруну в конце концов пришлось оставить его в покое. Мысленно же он сделал еще одну зарубку, добавляя ее к общему счету, который собирался предъявить торгашу с домена Рось. Много крови попортил этот стервец его ватаге, но за все, за все придется платить, пусть даже и не надеется увильнуть. А особенно за Пивеня, бесчестно повязанного властями в храмовнике Простор-домена при прямом участии торгаша.
Ладно, сойдет,сквозь зубы процедил ватман.Теперь берем и несем, кровь из носу! Буян, дуй на мою сторону, остальные берите с другой!
Поплевав на ладони, бандюки ухватились за торчащие из ствола огрызки сучьев и, оторвав ствол от земли, спотыкаясь и охая, потащили к вагонам. По мгновенно покрасневшим от натуги лицам бандюков градом покатил соленый трудовой пот.
Но далеко не ушли.
Потому что кое-кто споткнулся (не будем показывать пальцем, но это был Скалец, кто же еще), и судорожно вцепившись в бревно, повис на нем. Лишний вес сыграл злую шуткубандюки не удержали ствол, и тот ухнул на землю, придавив ногу самому ватаману. Очень тихий лес сразу наполнился очень громкими матюгальниками.
Сил моих нет, порешу гада!заорал вдруг Ухмыл, оказавшийся к Скальцу ближе всех, и подскочив, в бешенстве схватил того за грудки. Несколько раз встряхнув слава как тряпичную куклу, бандюк отшвырнул его от себя, да так, так что тот грохнулся навзничь, и выхватил саблю. Но тут подоспевший ватаман перехватил уже занесенную для смертоубийства руку.
А ну остынь, кровь из носу!рявкнул Хитрун.Кого и как наказыватья сам буду решать!
Один лишний палец всю руку портит, усы узлом! Прибить его и вся недолга, сколько нам еще с ним мучиться, все неприятности из-за него!
Эй, Ухмыл, ты мою роль-то на себя не бери,встрял Буян, вскочив на ствол и злобно вращая глазами.Бешеный в ватаге я, а не ты. А то что ж получается, скоро мне вместо тебя байки травить придется? Так я не умею!
Уйду я от вас!захныкал вдруг Скалец, продолжая лежать на земле.Слова хорошего от вас не услышишь, разогни коромысло...
Хочешь услышать о себе хорошееумри, поганец!Ухмыл снова рванулся к славу, но ватаман его не пустил.
Честно говоря, Хитрун и сам еле сдерживался, чтобы не накостылять Скальцу по шее, но он недаром был ватаманом, и вовремя почувствовал, чем дело пахнет. А дело пахло дракой. Видимо, оплошность Скальца была последней каплей, переполнившей чашу раздражения бандюков, чувствовавших себя в Проклятом домене донельзя паршиво. А драки он сейчас никак не мог допустить. И ватаман встряхнул за грудки Ухмыла, как тот перед этим Скальца:
Да ты что, Ухмыл, ведешь себя так, будто мудильных яблок обтрескался! Ну, все, хватит, потащили бревно дальше, нет у нас времени на ерунду всякую!Выпустив бандюка, ватаман, подавая пример, первым схватился за ствол.