* * *
Выехали мы с рассветом, бледным, словно останки утопленника.
В качестве транспортного средства Мазарини выбрал объемный экипаж, без украшений и всего лишнего, напоминающий, более всего, почтовый дилижанс. Этот выбор меня весьма обрадовал, уже с довольно длительного времени Альдо Гурбиани видел лошадей только в виде копченостей. А езда пускай даже на лишенном рессор экипажеэто всегда гораздо лучшее решение, чем раздавливание непривыкшей задницы в седле. Помимо возницы нас сопровождало четверо всадников с рожами третьеразрядных бандитов, но наверняка довольно умелых, чтобы обеспечить папскому легату минимальное чувство безопасности.
Впрочем, и сам Мазарини, вопреки портрету труса и слабака, который Александр Дюма-отец предложил ему в книге Двадцать лет спустя, мог и сам неплохо позаботиться о собственной безопасности. Но об этом позднее.
Я ехал по итальянским дорогам, испытывая амбивалентные чувства, словно человек, который глядит представление в theatrum, не зная, актер он или только зритель, а может его в любой момент отзовут за кулисы. Ибо, как долго могло продолжаться это состояние затерянности в собственном воображении? Что происходило с реальным Гурбиани? Скорее всего, он должен был оставаться в живых, но раз прошел месяц (я не имел понятия, тождественно ли время сна с реальным), следовало предполагать, что операция не удалась, больной находится в коме или, что еще хуже, произошло разделение тождественности, и одна ее часть болтается в XXI веке, а втораяв шкуре Дероссипутешествует по XVII столетию, не зная вдобавок, подчиняется он доминированию эго, суперэго или либидо?
На второй день поездки, покинув розеттинские долины, мы добрались до гор. Окрестности еще не оклемались после кровавой бани, устроенной им германскими наемниками, распоясавшимися после знаменитой резни Мантуи. Повсюду пугали развалины обезлюдевших деревень, в городках размножились нищие, рассказывали о бандах мародеров, бушующих в полях, хотя будущий кардинал ни на какие опасности не обращал внимания. Весьма красноречиво он распространялся об итальянском искусстве, и в этой области был он не последним экспертом, цитировал абзацами из книги Джорджо Вазари, восхищался стилями и школами прошлого века, предпочитая напряжения воображения у Парминиани совершенным красочным вуалям на холстах Корреджио, совершенно лишенным, по его мнению, метафизической тайны. Когда он спросил у меня мое мнение по данному вопросу, устыдившись собственным незнанием, я прикрылся хитрой формулой, что если речь идет о живописи, то я разбираюсь только лишь в том, что рисую сам.
Эх вы, артисты-эгоисты, засмеялся Джулио и быстро перевел разговор на тему европейской войны, что началась в Чехии с пражской дефенестрации имперских послов, длилась уже около двадцати лет, а конца ей не было и видно. Где-то в пылу дискуссии у меня вырвалось определение "тридцатилетняя война", что чуткий Мазарини тут же заметил:
А откуда, мастер, вы знаете, что она продлится только лишь тридцать лет?
Я не очень-то знал, что на это ответить, но в этот же миг раздался пистолетный выстрел и перепуганное ржание лошадей. Мы как раз двигались по безлюдному горскому ущелью, и надо же было такому случиться, что два наших охранника из нашего эскорта поехали вперед, приготовить сменных лошадей, а арьергард остался несколько сзади. Воспользовавшись этой оказией, банда из полутора десятков разбойников атаковала нас со всех сторон. Атаман и один из наиболее наглых оборванцев схватили лошадей за удила и остановили упряжку, другие же подскочили с тылу, чтобы грабить наш багаж.
Вот тут-то Мазарини меня страшно удивил. Он не проявил страха, наоборот, схватив нож в зубы и два бандолета в руки, открыл дверь, выпалил в атамана, потом сам вскочил на козлы, ножом вспорол брюхо второму бандиту, и схватил поводья в руки. Возница, тоже в горячей воде купаный, схватил мушкетпо счастью, заряженныйи выпалил по троим разбойникам, блокировавшим дорогу. Те, скуля, разбежались во все стороны. Рвем с места, теряя, как минимум, одного бандита, копавшегося в наших багажах сзади. А вот второй уже заполз на крышу, с наилучшим намерением запрыгнуть на спину будущему кардиналу. На что Джулио, как будто ведомый шестым чувством, перебрасывает поводья вознице, поворачивается и в самый последний момент шпагой парирует удар ножа, после чего сам делает укол. В окне вижу падающий труп. А тут сзади уже поспешают наши вооруженные охранники и остатки банды разбегаются по кустам.
Все это продолжалось не больше, чем прочитать «Отче наш». Едва я успел выйти из изумления, сражение и закончилось. Когда же я начал поздравлять легата с его способностями, тот только рассмеялся и сообщил, что, служа в подразделении папской пехоты бывал и не в таких переделках, а в ходе обучения в Риме и Акала де Энарес, где помимо молитвам учили и битвам, и где в качестве учителей у него были лучшие фехтовальщики эпохи. Так что рапирой он работал, что твой кастильский идальго, ну а уж как сицилиец по рождению и римлянин по карьерному росту, с детства развил способность пользования ножом. Впрочем, и вся его дипломатическая карьера началась со славной кавалькады под крепостью Касаль в октябре 1630 года, когда он с криками «Расе! Расе!» (Мир, мир!) бросился между готовящимися к бою французскими и испанскими отрядами, в одиночку предупреждая битву, и весьма скоро доводя до армистициума (перемириялат.).
Гораздо сильнее, мастер иль Кане, меня беспокоит то, что от самой Розеттины за нами следят, сказал он мне, когда мы уже отъехали от места стычки на пару миль.
Господи, да кто же?
Этого я не знаю, тем не менее, кем бы он ни был, особым умением слежения он не обладает, поскольку профессионал был бы более внимательным. Впрочем, мы и сами можем узнать, кто это такой.
Говоря это, он подтолкнул меня в сторону кустов, вознице же и эскорту приказав, чтобы те ехали дальше и обождали нас на расстоянии полумили.
А не слишком ли это рискованно? спрашиваю я.
Да какой тут риск, я слышу всего лишь одного коня, отшатнулся Джулио.
Мы ждали не более пяти минут, как показался наш преследователь, молодой человек, одетый по-деревенски, зато на коне, даже на взгляд профана слишком благородном, чтобы ездить на нем мог какой-то голяк. Шпага на боку, бандолеты за поясом и гульдынка за спиной указывали на то, что душа у молодого человека военная.
Мимо нас он проехал, особо не разглядываясь. И вот тут Мазарини молниеносно подскочил к нему. Одним ударом он перерезал подпругу, следопыта вместе с седлом в дорожную пыль свалил и уже поднял стилет, чтобы поразить плоть
Помилуйте, заскулил молодой человек.
Я, со своей стороны, руку Джулио удержал, со словами:
Ваше достоинство, я знаю этого человека!
Кто он?
Лоренцо, представился лежащий, трясясь от ужаса. Лоренцо Катони. Я осмелился ехать за благородными господами, поскольку мастер Деросси давно уже обещал, что я стану его учеником.
Я? от удивления раскрыл я рот.
Если ты говоришь правду, тогда почему же скрывался, словно преступник? вполне логично спросил посланник Ришелье.
Из уважения и из опасения, что мастер не сдержит своего обещания, данного в присутствии моего отца.
И что же на это твой отец? спросил я, помогая подняться парнишке и подавая ему шапку, которая покатилась в канаву, чтобы тот накрыл свои коротко срезанные русые волосы, указывающие на нормандских или готских предков, много веков назад вплетенных в романское генеалогическое дерево.
А он ничего сказать и не мог. Ведь вскоре после вашей поимки, пораженный апоплексией, он отдал Богу душу, оставляя сиротам только долги и несчастную ренту. По счастью, удалось сохранить кое-какие семейные ценности, а поскольку цену за них давали хорошую
Неожиданно в голову мне пришла мысль:
Так это ты мое пропитание в камере оплачивал?
Не будем о мелочах, покраснел Лоренцо. Лучше помогите затянуть запасную подпругу.
Ладно, тогда ремонтируйте седло, я же поеду охляпкой и заверну наш экипаж, сказал Мазарини и, словно твой Зорро, вскочил на спину гнедого коня.