Когда меня выводили к крытому экипажу, я нигде не увидал ни Катона, ни Петронеллы. Одна лишь Лаура, удерживаемая солдафонами в прихожей, жалко плакала, протягивая ко мне свои тонкие, словно побеги винной лозы ручки.
* * *
Трудно было предвидеть, какие утонченные пытки готовил для меня Ипполито Розеттинский и его отборные палачи. Первый допрос, к счастью, случился лишь через месяц после моего задержания, когда эрцгерцог возвратился с северного фронта. До того момента ко мне относились довольно-таки снисходительно, точно так же, как ведут себя с военнопленными, а не заключенными, а стражники давали понять, что кто-то влиятельный интересуется мною и оплачивает облегчение моих условий.
У меня была масса времени для того, чтобы поразмыслить над собственным положением, а так же над способами выхода из этой неприятной ситуации. Но по обоим вопросам результаты были крайне ничтожными. Из подземелий под Черной Башней бежать было невозможно. Вот если бы ее возвели из вулканического туфа или песчаника, которые можно было обрабатывать серебряной ложечкой от gelati (мороженогоит.) через месяц я бы прокопался на другую сторону Апеннин! К сожалению, тюремные камеры по своей сути были пещерами, выбитыми в гранитном массиве, дробление которого требовало бы множества тротила или бригады рабочих с отбойными молотками.
Я неоднократно размышлял над тем, как действовал бы настоящий иль Кане. Притаился бы и оглушил охранника? Вот только двухметровый амбал, лишенный чувства юмора или хотя бы следа интеллигентности, не был наиболее подходящим объектом для подобного рода операций
Так или иначе, я не был иль Кане, барочным омнибусом с задатками супермена. Несмотря на внешности и фигуры Деросси, я сохранил сознание Альдо Гурбиани и все связанные с этим ограничения. Что самое паршивое, я считал, что судьба моя уже решена окончательно.
В течение целого месяца в мою камеру не подселили хотя бы сумасшедшего священника, в узенькое окошко не прилетал почтовый голубь, а попытка подружиться с крысами (вот эти как раз имелись!) привела только лишь к тому результату, что днем подлые грызуны не высовывали носов из своих нор, а вот ночью, когда я засыпал, ужасно и больно кусались.
Понятное дело, я обманывал себя надеждами, что в любой момент могу вернуться к больничной реальности или провалиться во мрак смерти, но шли дни, недели, и ничего подобного не происходило. Я висел в этой «фикциине фикции», не имея ни на что влияния, когда после какого-то полудня выстрелы из пушек, движение в коридорах, наконец, неожиданное открывание дверей сообщили о том, что период размышлений закончился, потому что Ипполито возвратился. Первая беседа со Светлейшим, а точнее, вступительное истязание, продолжалась пару часов. Процесс предполагался более длительным, поскольку для меня уже готовили испанские сапоги, как кто-то отозвал Ипполито и его инквизитора. Какое-то время я, полуживой, валялся на полу, пока наиболее жалостливый из палачей не вылил на меня ведро воды.
А вскоре после того начали твориться совершенно удивительные вещи. Причем, совершенно без влияния моего интеллекта беллетриста. Из пыточной меня забрали в жилые помещения, медик обработал мои раны, накладывая на них различные катаплазмы, мне дали новую, чистую одежду и даже кортик в ножнах, похоже, исключительно для декоративных целей, так как клинка у него не имелось.
Что же могло это означать? ломал я себе голову, а поскольку не мог найти пристойного ответа, дальнейшей своей судьбы ожидал, скорее, с любопытством, чем с испугом.
В конце концов, меня привели в небольшую комнату с одним узким окошком, открывающимся на внутренний двор. Там меня ожидал мужчина: невысокий, скорее, худощавый, чем худой, в удлиненным, мыслящим лицом и длинными волосами, несколько прореженными над самым лбом. Одет он был странно: ни как рыцарь, ни как священник в дороге; с одной стороны, можно было бы сказать, что это какой-то чиновник, с другой, богатый купец, черт знает кто. Знал ли я его? Обязан ли был знать? Лицо, во всяком случае, не казалось мне совершенно незнакомым. Увидав меня, незнакомец схватился с кресла и по-военному пожал мне руку.
Я прибыл как можно скорее, мастер, узнав о вашем возвращении, произнес он. Естественно, вы свободны, а этот коронованный осел выплатит компенсацию, какую только потребуете. Но я бы просил, чтобы ваше воскрешение вы в течение какого-то времени сохранили в тайне.
Я машинально кивнул, задумавшись лишь о том, насколько могущественным должен быть человек, трактующий Ипполито словно кого-то второразрядного. Спаситель, похоже, понял, что я не знаю, с кем имею дело, и потому, извиняясь, улыбнулся:
Вы, возможно, меня и не помните, хотя уже в 1624 году, когда я был совсем еще зеленым вьюношем, мы встречались в Парме. Синьор составил для меня астрологический гороскоп, обещающий мне замечательную карьеру, причем, не военную. Еще синьор сказал, чтобы в моментах испытаний я держался, скорее, французской лилии, чем испанской короны. Я послушал вас.
Я понятия не имел, о чем он говорит. Эти подробности из жизни Альфредо Деросси мне были совершенно неведомы.
Астрологией я уже давненько не занимался, робко начал я. Что же касается памяти
Сложно помнить первого встречного солдата. Простите, учитель, что я не представился, и еще раз он пожал мне руку. Джулио Мазарини.
Кардинал Мазарини!? воскликнул я.
На лице мужчины появилось выражение смущения.
Никакой я не кардинал, даже не рукоположен в священники. Так себе, скромный нунций Его Благочестия при дворе Старшей Дочери Церкви, и вместе с темскромный приятель Великого Кардинала.
Я понял, что он имеет в виду Ришелье, но не произнес ни слова, ожидая того, что он должен мне сообщить.
У меня нет полномочий, а что самое большеенедостаточно знаний, чтобы выявить вам причины, по которым Его Высокопреосвященство вызывает вас к себе. Могу лишь подтвердить, что он просит, даже умоляет, чтобы вы со мной, как можно скорее поспешили в Париж.
Меня перепугала мысль о том, что кардинал потребует от меня чего-нибудь невозможного: перестроить Лувр или нарисовать череду французских королей. Кто знает, какими умениями мог гордиться настоящий иль Канетрансмутацией металлов, секретом философского камня? С другой стороны, в настоящий момент это был единственный выход из клетки, в которую заточил меня Ипполито.
С наибольшей радостью жертвую все свои силы Его Преосвященству, громко продекламировал я.
3. Итальянская тропа
Мазарини сэкономил мне наслаждение прощания с герцогом Ипполито, в corte del Drogo нам предоставили темный экипаж без гербов и регистрационных номеров, который повез нас в апостольскую нунциатуру, размещающуюся во Дворце Альберти за стенами. Занавески в окнах опустили и плотно затянули, только я проделал маленькую дырку, чтобы хотя бы глазком поглядеть на нынешнюю Розеттину.
По сравнению с городом из моего романа, дома показались мне гораздо более бедными, улицыгораздо более грязными, а людинамного уродливее. Над центром вздымался докучливый запах гнилья, мочи и тому подобных благовоний. Удивительным было и множество всяческих калек и нищих, явных огрызков продолжающейся войны, но прежде всегов воздухе чувствовалась какая-то печаль, упадок, декаданс, черт знает что еще. Воистину, придуманный мною мир был гораздо более живописным и веселым.
Во Дворце Альберти мне предоставили чистую комнату, прилегающую к прихожей, где подали довольно-таки обильный ужин. Мазарини извинился за то, что в связи с обязанностями, он не будет в состоянии меня сопровождать, так что ел я в одиночестве. А как только успокоил первый голод, начал обдумыватьне сколько побег, ведь в Розеттине это было бы безумием, сколько над тем, как бы ненадолго выбраться в город, хотя бы с целью посещения мавританского Закоулка, чтобы осмотреть свойа точнее, принадлежащий Дероссидом, если реальный иль Кане когда-либо там проживал.
Но, как только я сунул нос в прихожую, как, увидав меня, с места поднялся монашек, размерами походящий, скорее, на Геракла, чем на духовную особу, с вопросом:
Милостивому синьору что-то нужно?
Нет, нет Просто я хотел спросить, где здесь выключается свет?