Ни фига себе, только и сказал я.
Раз пришел, милости просим к костру. Не бросать же ребенка одного в лесу. Ганя, обратилась она ко второй «дикой кошке», приглашай гостя.
Пожалуйста, мальчик, присаживайся, произнесла амазонка.
Я понял, что под маской скрывается совсем молодая девушка, не намного старше меня. Это слово «мальчик» задело за живое, но я счел за лучшее промолчать, тем более что мой язык сегодня уже чуть было не довел меня до беды.
Я внимательно оглядел эту ратницу. Она была высокой, почти вровень со мной, но казалась выше из-за каблуков. Боевая амуниция не могла скрыть красоты ее тела: длинных ног, умопомрачительно тонкой талии, широких бедер и развитой упругой груди. Мой бесцеремонный взгляд заставил ее смутиться.
Садись, не бойся, сказала она с усмешкой. Чувствуй себя как дома, но не забывай, что в гостях.
А я и не боюсь, я подсел к костру.
«Дикие кошки» сняли маски и шлемы. Они оказались совсем не страшными, несмотря на то, что глядели на меня изучающими, пристальными и недобрыми взглядами. Кое-кто из воительниц недовольно заворчал, обращаясь к старшей амазонке, но тетя Вера грозно цыкнула на них и уселась рядом со мной.
Мне дали обжигающую руки кружку с взваром трав, сдобренных хорошей порцией меда.
Пей, а то простудишься, сказала молодая амазонка, которую называли Ганя, снимая маску и устраиваясь напротив. Если хочешь перекусить, у нас есть хлеб, сыр и колбаса.
Какая колбаса, какой сыр Я был сражен наповал красотой Гани.
Амазонки были привлекательны, в личную гвардию княжны отбирали лучших из лучших. Но эта девушка была самой красивой из всех, кого я видел раньше: сияющие светом молодой радости жизни и силы зеленые глаза, грива забранных в конский хвост волос цвета меди, высокий лоб, соболиные брови, слегка вздернутый нос, твердый маленький подбородок.
Я не мог оторвать от нее взгляда, забыв обо всем на свете. Для меня не существовало ни темного леса, ни жарко горящего пламени костра, ни черных воительниц с их автоматами и мечами. Ничего кроме сияющей зелени глаз этой девушки, ее лица с правильными, словно точеными чертами и матовой нежной кожи.
Данилка, очнись, ты чай мне на ноги проливаешь, тетя Вера тронула меня за плечо. А на Ганю успеешь наглядеться, вся ночь впереди.
Ганя отвернулась, пряча смущение. Я опустил глаза и, борясь с жарким румянцем и внезапно подступившей немотой, произнес:
Руки замерзли, не слушаются. Извините.
Вместо ответа тетя Вера накинула мне на плечи бушлат.
Кто-то из амазонок вполголоса произнес: «Ишь ты, как ему наша Ганька понравилась».
Где же тебя носило, Данилка? с легкой иронией поинтересовалась тетя Вера.
Да вот было дело, произнес я, отхлебывая из кружки. Захотел посмотреть на ров, который остался от оружия Пророка, да и съехал туда.
Потом я долго, с огоньком рассказывал о своих мытарствах: бег наперегонки с княжескими ратниками по раскисшей грязи, переход по голому полю и плутании в холодном, ночном лесу.
А как на нас вышел? поинтересовалась тетя Вера.
Не знаю. Если бы не ваш пикет, наверное, прошел бы мимо, не заметил.
Ой, и вправду, девки, вставила Катерина, та самая, которая взяла меня в плен. Идет, ничего не видит, замерз весь, зуб на зуб не попадает. Бормочет что-то Прислушалась«Святый Боже».
А когда я его обыскивала, вы знаете, что он мне сказал?! «Извини, говорит, не могу ответить тебе взаимностью, мое сердце отдано другой».
Ратницы рассмеялись.
Это кому же? поинтересовалась одна из молодых амазонок. Уж не Ганьке ли?..
В ответ грохнул ядреный, заливистый смех. Бедная рыжеволосая девушка смутилась и обиделась.
Ну ладно вам, кобылы, ржать, осадила их тетя Вера. Совсем девочку задразнили. Небось досадно, что на вас самих так никто не смотрит. Сами знаете, что раньше он ее не видел никогда.
И слов каких понабрался. Где слышал-то? поинтересовалась одна из амазонок.
Нигде, не моргнув глазом, ответил я, в книге прочел.
Так ты грамотнай? удивилась она.
Грамотный.
Ишь ты. Ну и чего в книжках пишут?
Лучше бы она этого не спрашивала! Все прочитанное намертво откладывалось у меня в памяти, и я мог воспроизвести это в любой момент.
Очень скоро амазонки раскрыв рты слушали печальную историю, которая случилась тысячу лет назад, о любви виконта де Бражелона к Луизе де Лавальер.
Я позволил воображению раскрасить несколько схематичные образы, созданные Дюма. У меня они приобрели цвет, плотность и протяженность, наполнились четкими, узнаваемыми деталями. Я попытался передать слушательницам то, как я это представлял себе: прозрачность южных ночей, мерцание атласа, парчи и драгоценностей на костюмах придворных, танцы под церемонную и тягучую музыку в зале, освещенном тысячами плошек и восковых свечей, шелест одежд, аромат духов, чувственную и порочную атмосферу двора французского самодержца.
Воительницы слушали, открыв рты от изумления. Они ахали и охали, на лицах девушек восхищение сменялось сочувствием, жалостьгордостью. Глаза амазонок жадно следили за мной, ловя каждое слово.
Особенно приятно было, что Ганя смотрела на меня не отрываясь, в ее колдовских зеленых глазах, как мне показалось, сияли восхищение и любовь.
Конечно, девушка наравне с другими просто восторгалась реалиями иной, красивой жизни, в которой мужчины галантны, находчивы, остроумны и мужественны, а дамы пленительно женственны и обворожительно прекрасны.
Но что понятно взрослому, еще не знает мальчишка, который должен убедиться в этом, разбив свой лоб. Я продолжал рассказ, пьянея от внимания воительниц и в первую очередь рыжеволосой амазонки. Вдруг поблизости раздалось конское ржание и кто-то прокричал:
Здорово, девоньки, здорово, красавицы, раздался нетрезвый голос.
Это был младший сын боярина Дуболомова, Роман.
Амазонки молчали. Тогда он сделал круг около костра, шпорами и поводьями заставляя своего коня оглушительно ржать и подниматься на дыбы.
Резкий переход от проблем романтичного и страстного Рауля, роскошных нарядов Оры де Монтале, от действий подлого де Варда к мерзостям нашей российской действительности показался мне особенно неприятным.
Ну, здорово, коли не шутишь, хмуро отозвалась тетя Вера. С чем пожаловал, боярин?
А чего? подбоченясь в седле и пуская в ход ослепительную белозубую улыбку, спросил Роман. Или не рады мне, девчонки?
Рады-то рады, но ехал бы ты, князев посланник, своей дорогой, сказала высокая грустная амазонка, которая за последний час не произнесла и двух слов.
Аль не люб я вам боле? осторожно поинтересовался боярин, пряча улыбку.
Езжай мимо, добрый человек, с угрозой произнесла тетя Вера.
И что так? удивился младший Дуболомов и тут увидел меня. Ага, нового кобеля нашли? Ну-ка покажись, герой, голова с дырой.
Надо-то чего? спросил я, поднимаясь и поворачиваясь к нему.
Ты че тут делаешь? тихо, но с угрозой в голосе произнес Роман, направляя на меня своего коня. Дома сиди или при отце Неча тебе с девками отираться, мал еще.
А куда я пойду, ночь на дворе, стараясь не выдать своего страха, ответил я.
Как пришел, так и уматывай, боярин потянулся за плетью.
Он пустил своего чертова жеребца на меня. Конь пошел мелкими шажками, играя мускулами на широкой груди, что есть силы бухая подкованными копытами и издавая пронзительное ржание.
Побежать или отскочить мне не позволила гордость, которая совершенно не к месту разыгралась после того, как я был центром внимания и восхищения десятка молодых и весьма привлекательных женщин.
Романовский конь толкнул меня. Я не удержался на ногах и свалился на Клавдию, ту самую амазонку, которая поинтересовалась, что же пишут в книгах. Клавдия пихнула соседку, та завалилась на амазонку, которая была от нее справа. Воительницы вскочили:
Ты охренел?! закричала Клавдия боярину, оттолкнув меня так, что я окончательно свалился.
Амазонки шумно выражали свое возмущение Роману, многие схватились за автоматы.
Дуй по холодку, красивый, сказала тетя Вера, от греха. А то ведь так проучим, что не то что на бабу, на козу в сарае не встанет.